Правда, он мог оставить машину и на улице. Но она так не думала. Он был из тех, кто ценит машины, шляпы и часы. Ценит все, кроме женщин.
Гаражи были помещены в алфавитном порядке. Так она и начала.
— У вас не ставили на ночь нью-йоркскую машину, номерной знак 09231?
В третьем по счету гараже ночной дежурный ответил:
— Да. Поставили несколько минут назад.
— Мистер Джорджсон?
— Ага, верно. А что у вас, мадам? Что вы хотите?
— Я только что в ней ехала, — объяснила Патрис. — Молодой человек подвез меня домой. И я забыла у него одну вещь. Мне надо с ним связаться. Прошу вас, это важно. Скажите, где его найти?
— Вообще-то мы этого не делаем, мадам, — ответили ей.
— Но я не могу попасть в дом. Понимаете, у него мой ключ!
— Почему бы вам не позвонить в дверь? — неприветливо возразил дежурный.
— Вот дурак! — взорвалась она. Выплеснувшаяся злость придала ее словам больше достоверности. — Во-первых, никто не должен знать, что я была с ним! Не стану же я привлекать внимание. Словом, не могу позвонить!
— Понял, мадам, — язвительно заметил служитель, — понял. — И, как бы ставя точку, прищелкнул языком. — Погодите, посмотрю.
Вернувшись, он сказал:
— Клиент уже какое-то время оставляет у нас машину. У нас записан адрес: 110, Декатур-роуд. Не знаю, там ли он еще…
Но Патрис уже повесила трубку.
Патрис открыла гараж своим ключом. Маленькой двухместной машины, на которой обычно ездил Билл, не было на месте. Но большой седан стоял в гараже. Задом вывела машину из гаража. Вернулась запереть дверь.
И тут к ней вернулось прежнее ощущение нереальности происходящего; ощущение, будто все происходит во сне. Состояние, близкое к сомнамбулизму, но в то же время полное понимание ситуации. Звуки чьих-то, а на самом деле ее, шагов по бетонной дорожке. Она словно испытывала раздвоение личности, и одно из ее «я» в бессильном ужасе наблюдало, как другое хладнокровно готовилось к своей страшной миссии. Отсюда, возможно, отстраненная реальность шагов, зеркальное воспроизведение ее собственных движений.
Патрис снова села в машину, дала задний ход, выводя ее на улицу, развернулась и помчалась вперед. Не сломя голову, но с уверенностью владеющего собой водителя. Чья-то рука, не ее — твердая, спокойная — потянулась к дверной кнопке и легким изящным движением заперла дверцу.
Снаружи, словно шары по дорожке кегельбана, накатывались на нее уличные огни. Но все до одного они пролетали далеко от цели, то с одной, то с другой стороны. Ни один не попал в центральную кеглю — в нее, в машину.
Должно быть, сама Судьба затеяла против меня игру в кегли, подумала Патрис. Но мне наплевать, пускай.
Потом машина остановилась. Как, оказывается, легко пойти на убийство.
Патрис не задумывалась над тем, как это будет происходить. Ей было все равно; она пойдет туда, и там все и случится.
Снова нажала на акселератор и, проехав мимо двери, свернула за угол. Там развернулась в обратную сторону, прижалась к тротуару и припарковала машину подальше от глаз.
Сунула под мышку сумочку. Выключила зажигание и вышла из машины. Торопливой походкой возвращающейся домой женщины дошла до угла, мимо которого только что проехала. Обычная в таких случаях торопливость; дамы спешат покинуть улицу, потому что в столь поздний час больше вероятности, что к ним станут приставать, нежели в дневное время.
На темной полоске тротуара перед длинным неопрятным двухэтажным зданием Патрис остановилась. Дом наполовину был занят под магазины, наполовину был жилым. Поэтому весь первый этаж занимали неосвещенные витрины, на втором тянулась длинная линия окон. На подоконнике одного из них белела бутылка с молоком. В другом горел свет, но шторы были задернуты.
В глубине между двумя витринами Патрис заметила одностворчатую дверь с витражом из разноцветных стеклянных квадратиков. Сквозь них едва пробивался тусклый свет.
Она подошла к двери, чуть тронула, и дверь легко открылась. На ней не было никакого замка, словом, одна видимость преграды. Внутри — заржавевший радиатор, бетонная лестница, слева у ее подножия ряд почтовых ящиков и кнопок. Нужная фамилия значилась у третьей кнопки, на чужой табличке. Просто фамилия предыдущего владельца была зачеркнута, и внизу вместо нее далеко не идеальным почерком кто-то нацарапал: «С. Джорджсон».
Этот человек никогда ничего не делал основательно, если не считать загубленные судьбы. В этих делах он был мастак.
Патрис поднялась по лестнице и пошла по коридору. Это было сооруженное на скорую руку временное жилье. Должно быть, при нехватках военного времени под жилье переделали чердаки или складские помещения расположенных внизу магазинов.
И как только здесь живут люди, смутно промелькнуло в ее голове.
Каково будет ему умирать, безжалостно подумала она.
Из-под двери выглядывала узкая полоска света. Патрис тихонько постучала, постучала второй раз. У него включено радио. Это отчетливо слышно через дверь.
Ожидая, когда ей откроют, молодая женщина машинально пригладила волосы, так обычно делают перед тем как войти.
Говорят, в такой момент бывает страшно. Говорят, охватывает неуправляемое возбуждение, слепое безрассудство.
Говорят. Но что они знают? Ничего такого Патрис не испытывала. Ни страха, ни возбуждения, ни слепой злобы.
Стив либо не слышал, либо не хотел открывать. Она повертела ручку, и эта дверь, как и внизу, оказалась незапертой и легко подалась. Да и зачем было ее закрывать, рассудила она, чего ему бояться? У него нечего брать, сам берет у других.
Переступив порог, Патрис плотно закрыла за собой дверь, чтобы никто не помешал.
Стива нигде не было видно. Всюду только следы его присутствия. Правда, жилье состояло из двух помещений — жилой комнаты и спальни — и он, должно быть, удалился в заднюю комнату. В дверном проеме виднелся свет.
Пальто и шляпа, в которых он был во время поездки, валялись на стуле. В стеклянной пепельнице вовсю дымила совсем недавно зажженная сигарета. На краю стола стоял недопитый стакан спиртного, к которому он в любую секунду вернется — отпраздновать провернутое нынче дельце. В виски цвета спитого чая еще плавал нерастаявший кубик льда.
При виде стакана вспомнились нью-йоркские меблирашки. Стивен всегда сильно разбавлял выпивку; любил покрепче, но свою сильно разбавлял, приговаривая: «Получается лишний стакан».
На этот раз лишнего стакана не будет. Это его последняя выпивка. (На этот раз можно было покрепче, насмешливо подумала она.)
Ее выводили из себя какие-то скрипучие звуки. Нестройные, диссонирующие. Скорее всего, это была музыка, но в ее состоянии эти звуки не воспринимались как музыка. Ее натянутые нервы страдали от них, как от скрежета жесткой щетки по ребристой жести. А впрочем, подумала она, ей все это только кажется, весь этот скрежет внутри нее самой.
Нет, вот он откуда. На стене она увидела маленький приемник на батарейках. Подошла поближе.
Что-то пел далекий голос. Кажется, о любви. Только она знала, что это место не для любви, а для смерти.
С силой, будто сворачивая шею цыпленку, Патрис крутанула ручку. В обеих комнатах воцарилась мертвая тишина. И там, и здесь.
Теперь-то он выйдет посмотреть, кто это сделал.
Повернулась лицом к дверному проему. Подняла сумочку к груди. Открыла, достала револьвер, обхватила рукоятку рукой. Без спешки, без дрожи, рассчитанными движениями.
Прицелилась в сторону двери.
— Стив, — не повышая голоса, позвала Патрис. — Выйди на минутку. Надо поговорить.
В эту минуту она не испытывала ни страха, ни любви, ни ненависти — ничего.
Он не выходил. Увидел ее в зеркале? Догадался? Неужели такой трус, прячется от женщины?
Сигарета продолжала дымить. В стакане по-прежнему плавал кубик льда.
Патрис переступила порог задней комнаты.
— Стив, — отрывисто повторила она. — Здесь твоя жена. Пришла к тебе.
Он не пошевелился, не ответил.
Выставив вперед револьвер, она огляделась по сторонам. Смежная комната располагалась под прямым углом, это была просто крошечная ниша для спанья. Сверху свисала лампочка. На потолке, будто воспаленный волдырь, образовался круг света. Рядом с железной раскладушкой — еще одна лампа. Почему-то она стояла на полу вверх ногами. Шнур от нее причудливой петлей висел в воздухе.
В тот момент, когда она вошла, негодяй, видимо, собирался ложиться спать. В ногах койки валялась рубашка. Только ее он успел снять. А теперь, наверное, пытается спрятаться на полу за койкой. Но торчит рука — не успел убрать, — комкающая постельное белье, тянущая его на себя. Из-за койки видна и голова — одна макушка, — спрятался, но не целиком. Другой руки не видно, но под складками белья просматриваются очертания спасающего шкуру труса.
