— Она, я чувствую, — возразил он, покачав головой. Потом прижал ладонь к груди и добавил: — Вот здесь, внутри.
— Вероятно, вы догадываетесь, почему мы к вам обратились. Нам понадобится ваша помощь для ее опознания.
— Она… в плохом состоянии? — запинаясь, спросил он.
Я опустил глаза и ответил, подбирая щадящие слова:
— Опознание будет нелегким, тело слишком долго пролежало в земле.
— Но… Отчего она умерла?
— От пулевого ранения, — сказал я, не вдаваясь в подробности.
— Нет, твою мать, не верю! — взорвался он и яростно стукнул кулаком по столу, едва не расколов его пополам.
Я наблюдал за Василием. Несмотря на несуразную манеру одеваться, он, безусловно, принадлежал к числу натур с огромным обаянием. Наряду с физической мощью, в его поведении была раскованность, присущая уверенным в своей неотразимости красавцам. Она ощущалась в непринужденных жестах, в кошачьих движениях гибкого тела, в повадке время от времени поглаживать себя по рукам и бицепсам. Многие из тех, кого природа обделила прирожденной естественностью, пытаются повторить ее в неуклюжей, вымученной форме и выглядят совершенными идиотами. Напротив, в Василии все чувства проявлялись спонтанно, а потому внушали расположение. От него исходил мощный заряд энергии. Его слезы и горе, которые он даже не дал себе труда скрыть или хотя бы не обнажать до такой степени, выдавали внутреннюю импульсивность, сравнимую лишь с той яростью, с какой он минуту назад ударил по столу. Я вспомнил, что ему всего двадцать семь, то есть на десять лет меньше, чем мне. Подумать только — такой великан, а младше меня! Разум отказывался принимать разницу в возрасте, причем не в мою пользу, тем не менее я не находил иного выхода, кроме как сделать над собой усилие и достойно исполнять отведенную мне роль.
— Мне бы хотелось кое-что выяснить, сеньор Олекминский, — продолжил я.
— Спрашивайте, — ответил он, все еще кипя яростью.
— Почему вы заявили об исчезновении Ирины только через десять дней?
Его сведенные судорогой черты разгладились, утратив гневное выражение. Василий задумался.
— Я уже рассказывал твоему сослуживцу, когда подавал заявление, — вспоминал он. — Ей иногда приходилось отлучаться по работе на короткое время. Но в тот последний раз ее отсутствие слишком затянулось, и я подумал: вероятно, она рассердилась на меня за какую-нибудь чепуху, не знаю… Потом заподозрил неладное и заявил о пропаже.
— Задержка объясняется только этим?
— Не понял?
— Где и кем работала Ирина? И вы, кстати?
— Она, нет, я…
Мы с Чаморро переглянулись.
— Хорошо, сеньор Олекминский, — пришел я ему на выручку. — Давайте договоримся с самого начала: нас волнует труп и, соответственно, убийца, чьей жертвой, возможно, стала ваша девушка. Все остальное — не важно. Я не стану мучить вас вопросами о роде вашей деятельности, даже не поинтересуюсь, в порядке ли ваши документы. Но с условием: вы расскажете обо всем, что имеет непосредственное отношение к преступлению.
Василий посмотрел на меня в упор своими серо-стальными глазами, требуя подтверждения моей искренности, и я с честью выдержал его взгляд. Признаться, это далось мне нелегко, но необходимо было войти к нему в доверие. Я вовсе не считаю себя человеком кристальной честности, однако в случае с Василием придется поднатужиться и стать таковым хотя бы на время и только для него. Он искал у меня защиты, и я не имел права обмануть его надежды.
— Хорошо, — собрался с духом он. — Какие сведения вы хотите получить?
— Например, когда вы в последний раз видели Ирину или с ней разговаривали?
— В день ее исчезновения. Я просидел у Ирины до вечера, затем у меня возникли кое-какие дела, и я ушел. Она тоже ушла, а около двенадцати ночи позвонила. Наш телефонный разговор оказался последним.
— Вы помните, о чем конкретно шла речь?
— Ей подвернулась выгодная работа — богатые клиенты из Мадрида — и предстояла поездка на три-четыре дня.
— Вас это не удивило?
— Она так уже делала, — понуро признал Василий. — Ее занятие приносит большие деньги.
Чаморро опередила мой вопрос:
— У вас есть какие-нибудь соображения по поводу этих клиентов?
— Нет, мне известно о них лишь то, что они из Мадрида; Ирина поддерживала постоянную связь с несколькими типами, которые хорошо платили. Какие-то важные шишки — они приезжали сюда летом или на уик-энд и всегда ей звонили. Одних я знаю, но только в лицо, других никогда не видел.
— Вы не могли бы дать нам поименный список? — спросил я.
— Нет.
— Обещаем действовать с предельным тактом, чтобы избежать огласки, — заверил я.
— Нет, со списками ничего не получится. У меня на слуху всего лишь три имени: помню, одного звали Луисом, другого — Педро, и мелькал еще какой-то Хавьер. Вот и все. Удивительно, что я вообще их запомнил.
— А как вы полагаете, какую сумму они предложили Ирине за сопровождение в течение этих трех-четырех дней? — спросила Чаморро.
— Трудно сообразить так сразу, — сказал Василий, пожимая плечами. — До миллиона,[54] а то бери и выше. Ирине платили столько, сколько она запрашивала.
— Значит, дела у нее шли хорошо, — сделал вывод я.
— Лучше, чем у любой из девушек Таких, как она, — больше нет. Ни здесь, ни в других местах, где мне доводилось бывать раньше.
Я подумал, что в судьбах Тринидада Солера и Ирины Котовой прослеживается одно любопытное совпадение: если удастся идентифицировать паленсийские останки, то оба они погибли на пике финансового процветания, когда, казалось, жизнь к ним вполне благоволила и как раз в той области, в какой каждый мечтает добиться успеха.
— Еще пару-тройку чисто формальных вопросов, — сказал я, осторожно прощупывая почву. — Припомните, может, кто-нибудь угрожал вашей девушке или плохо с ней обращался? Другими словами, не знаете ли вы человека, имевшего намерение причинить ей зло?
— Надо оказаться последним сукиным сыном, чтобы желать зла Ирине, — сказал он твердо. — Она была не только самой красивой женщиной в мире, но самой доброй и жизнерадостной; в нее нельзя не влюбиться. Никто и никогда не поднимал на нее руки, никто и никогда ей не угрожал, по крайней мере, я об этом ничего не слышал. А если бы кто-либо отважился на такую подлость, Василий, — он ударил себя по груди, — раскроил бы ему череп.
Я приближался мелкими шашками к неминуемой теме и собирался затронуть ее в решительной, но вместе с тем предельно деликатной манере:
— Какого рода отношения вас связывали?
— Нас? — с его губ слетел горький смешок. — Как тебе сказать?
— А так и скажите. Ведь мы договорились: вы без утайки выкладываете все нужные для следствия факты, а мы делаем выводы, — заметил я бесстрастным тоном.
— Хорошо, сейчас объясню, и ты, сержант, наверняка меня поймешь, — набрался смелости он. — Я и подобные мне люди обходим Гражданскую гвардию стороной. Когда у нас возникают проблемы, мы решаем их самостоятельно, если, конечно, в силах, а не в силах, так предпочитаем подохнуть, лишь бы не идти на сделку с Гражданской гвардией. Мне совсем не в жилу говорить с тобой, сержант. Ни мне, ни моему бизнесу. Однако Василий Олекминский долго не протянет, не узнав о том, что же все-таки произошло с Ириной; вот почему он просит помощи.
— Тем не менее вы ни разу не поинтересовались ее участью, — возразил я. — Мало того, поменяли квартиру, не оставив ни адреса, ни телефона, и, чтобы вас найти, пришлось изрядно потрудиться.
— Не буду оправдываться; мое поведение не имеет никакого отношения к убийству. Я сменил жилье совершенно по другой причине и не пришел спросить об Ирине, поскольку и без того уже совершил массу безумств. И все ради нее, ради Ирины. Пошевели мозгами, сержант, — ведь это я, Василий, подал заявление о розыске, и никто меня не принуждал.
— Пытаетесь нам внушить, как сильно вы к ней привязаны? — заметил я холодно.
— Ты вроде бы смеешься надо мной. Нехорошо. Значит, не веришь и делаешь серьезную ошибку, — предостерег он. — Я действительно любил Ирину. Так любил, что не понимаю, почему я продолжаю жить, когда она мертва.
— Однако не упускаете случая развлечься в хорошей компании, — намекнула Чаморро.
Василий резко повел рукой, словно отодвигал от себя что-то неприятное, и сердито на нее ополчился:
— Не равняй Ирину с этими девками, агент. Они годны только для бизнеса, а иногда кое для чего еще, ты понимаешь… И точка! Безмозглые курицы — думают лишь о деньгах да о барахле, которое можно за них купить. Ирина не такая.
— Не такая? — усомнился я.
— Нет. У нее была душа.
Трудно судить о человеке, имеющем несчастье изъясняться на чужом языке. Но неожиданно Василий со своими, словно высеченными из гранита, бицепсами и металлизированной майкой показался мне маленьким обиженным щенком. Разумеется, я не знал Ирины. И, видимо, в данных обстоятельствах мне надлежало воздержаться от суждений.
