— Нелегкое сотрудничество, — заметил Адамберг, положив подбородок на сжатый кулак.
— Нелегкое, — подтвердил Вейренк.
Играть со смертными легко богам всесильным
И рушить замыслы, в глаза пуская пыль нам.
— Вы правы, лейтенант, виноваты именно боги. Они киряют и забавляются от нечего делать, а мы как дураки мешаемся у них под ногами. Мы с вами. А они и рады спутать нам все карты.
— Вы не обязаны заниматься оперативной работой. Почему вы не вернулись в Контору?
— Потому что мне нужен экран для камина.
— А. У вас есть камин?
— Есть. Том скоро пойдет. Экран мне просто необходим.
— Один какой-то я заметил в Колесном ряду. Если повезет, мы успеем до закрытия.
— Что ж вы раньше молчали?
Через полчаса Адамберг и Вейренк шли назад в темноте, еле удерживая вдвоем тяжеленный старинный экран для камина. Пока Вейренк торговался, Адамберг проверял устойчивость экрана.
— Хорошая вещь, — сказал Вейренк, ставя его возле машины. — Красиво, прочно, недорого.
— Хорошая, — согласился Адамберг. — Поднимите эту вещь на заднее сиденье, а я втащу ее с другой стороны.
Адамберг сел за руль, Вейренк — рядом, пристегнув ремень безопасности.
— Курить можно?
— Курите, — разрешил Адамберг, трогаясь с места. — Я сам долго курил. В Кальдезе все ребята тайком покуривали. Полагаю, что у вас в Лобазаке тоже.
Вейренк открыл окно.
— Почему вы говорите — в Лобазаке?
— Ну вы же там жили, в двух километрах от виноградника Вейренк де Бильк.
Адамберг вел машину спокойно, аккуратно вписываясь в повороты.
— Ну и что?
— А то, что напали на вас именно в Лобазаке. А не на винограднике. Зачем вы врете, Вейренк?
— Я не вру, комиссар. Это случилось на винограднике.
— Это случилось в Лобазаке. На Верхнем лугу, за часовней.
— На кого напали — на вас или все-таки на меня?
— На вас.
— Тогда мне лучше знать. Если я говорю, что дело было на винограднике, значит — на винограднике.
Адамберг остановился на красный свет и взглянул на коллегу. Вейренк говорил искренно, без всякого сомнения.
— Нет, Вейренк, — сказал он, трогаясь, — дело было в Лобазаке, на Верхнем лугу. Туда пришли пятеро парней из долины Гава.
— Пятеро подонков из Кальдеза.
— Разумеется. Но ноги их не было на винограднике. Они пришли на Верхний луг.
— Нет.
— Да. Стрелку назначили в часовне Камалеса. Там они на вас и набросились.
— Не понимаю, чего вы добиваетесь, — проворчал Вейренк. — Дело было на винограднике, я потерял сознание, отец забрал меня оттуда и отвез в больницу в По.
— Это было за три месяца до того. В тот день, когда вы не удержали кобылу и угодили ей под копыта. У вас была сломана голень, отец подобрал вас на винограднике и отвез в По. Кобылу продали.
— Не может быть, — прошептал Вейренк. — Откуда вы знаете?
— Разве вы не были в курсе всего, что происходит в Кальдезе? Вы в Лобазаке не слышали о том, как Рене упал с крыши и чудом выжил? Как сгорела бакалейная лавка, не слышали?
— Слышал, конечно.
— Ну вот видите.
— Это было на винограднике, черт побери.
— Нет, Вейренк. Сначала ускакала кобыла, а потом уже на вас напала шпана из Кальдеза. Вы падали в обморок два раза с интервалом в три месяца. Вас дважды отвозили в больницу По. У вас один кадр наехал на другой. Посттравматическое расстройство, как сказала бы наша Ариана.
Вейренк отстегнул ремень и наклонился вперед, упершись локтями в колени. Машина медленно въезжала в пробку.
— Нет, я все-таки не понимаю, к чему вы клоните.
— Что вы делали на винограднике, когда появились те парни?
— Я должен был посмотреть, в каком состоянии гроздья, ночью была сильная гроза.
— Это просто невозможно. Потому что дело было в феврале, и виноград уже собрали. История с кобылой произошла в ноябре, и вы должны были проверить гроздья для позднего сбора.
— Нет, — упорствовал Вейренк. — Да и зачем все это? Какая разница, где что произошло — на виноградниках или на Верхнем лугу в Лобазаке? Они же напали на меня, не так ли?
— Так.
— Раскроили голову железкой и вспороли осколком живот?
— Да.
— Так что?
— А то, что вы многого не помните.
— Рожи их я помню прекрасно, тут уж вы меня не собьете.
— А я вас и не сбиваю, Вейренк. Рожи помните, а все остальное не очень. Подумайте, мы как-нибудь к этому вернемся.
— Высадите меня, — сказал Вейренк бесцветным голосом. — Я дойду пешком.
— Это ни к чему. Нам придется полгода работать вместе, вы сами напросились. Мы можем не опасаться друг друга, между нами каминный экран. Это надежная защита.
Адамберг усмехнулся. Зазвонил его мобильник, прервав войну двух долин, и он протянул его Вейренку.
— Это Данглар. Ответьте и приложите трубку мне к уху.
Данглар кратко сообщил Адамбергу, что расспросы трех групп ничего не дали. Диалу и Пайку не видели в обществе женщины — ни старой, ни молодой.
— А что у Ретанкур?
— Тоже не очень. Дом заброшен, в прошлом месяце там лопнула канализационная труба, и на полу стоял десятисантиметровый слой воды.
— Никакой одежды она не обнаружила?
— Пока ничего.
— Ну, это вы могли мне и завтра сообщить, капитан.
— Я по поводу Бине звоню. Вы ему срочно нужны, он уже три раза звонил в Контору.
— Кто такой Бине?
— Вы его не знаете?
— Понятия не имею.
— А он вас знает, и даже очень близко. Он должен поговорить с вами лично и как можно скорее. Он говорит, что должен сообщить что-то страшно важное. Судя по его настойчивости, это в самом деле серьезно.
Адамберг недоуменно взглянул на Вейренка и знаком попросил его записать телефон.
— Наберите мне этого Бине.
Вейренк набрал номер и приложил трубку к уху комиссара. Они как раз выезжали из пробки.
— Бине?
— Тебя днем с огнем не найдешь, Беарнец.
Звучный голос заполнил салон машины, и Вейренк удивленно вскинул брови.
— Это вас, Вейренк? — тихо спросил Адамберг.
— Понятия не имею, кто это, — прошептал тот, помотав головой.
Комиссар нахмурился:
— Вы кто такой, Бине?
— Бине, Робер Бине. Ты что, не помнишь, черт возьми?
— Нет, прошу прощения.
— Черт. Кафе в Аронкуре.
— Все, Робер, дошло. Как ты нашел мою фамилию?
— В гостинице «Петух», это Анжельбер сообразил. Он решил, что надо побыстрее все тебе рассказать. И мы тоже так решили. Разве что тебе это неинтересно, — внезапно напрягся он.
Отход на заранее подготовленные позиции — нормандец мгновенно свернулся, как улитка, которую тронули за рожки.
— Напротив, Робер. Что случилось?
— Тут еще один обнаружился. И раз ты допер, что дело пахнет керосином, мы решили, что ты должен знать.
— Еще один кто?
— Его убили тем же способом в лесу Шан-де-Вигорнь, рядом со старыми железнодорожными путями.
Олень, черт побери. Робер в срочном порядке разыскивал его в Париже из-за оленя. Адамберг устало вздохнул, не упуская из виду плотное движение на дороге и свет фар, размытый дождем. Ему не хотелось огорчать ни Робера, ни собрание мужей, которые так радушно приняли его в тот вечер, когда он сопровождал Камиллу и чувствовал себя не в своей тарелке. Но ночи его были коротки. Ему хотелось есть и спать, и все. Он въехал в арку уголовного розыска и молча кивнул Вейренку, показывая, что ничего важного нет и он может идти домой. Но Вейренк, слишком глубоко увязнув в своих тревожных мыслях, даже не двинулся с места.
— Давай подробности, Робер, — машинально сказал Адамберг, паркуясь во дворе. — Я записываю, — добавил он, даже не собираясь доставать ручку.
— Ну я ж сказал. Его распотрошили, настоящая мясорубка.
— Анжельбер что говорит?
— Ты же знаешь, у Анжельбера свое мнение по этому поводу. Он считает, что это молодой человек, который с возрастом испортился. Плохо то, что этот парень дошел до нас из Бретийи. Анжельбер уже не уверен, что это псих из Парижа. Он говорит, что, может, это псих из Нормандии.
— А сердце? — спросил Адамберг, и Вейренк нахмурился.
— Вынуто, отброшено в сторону, искромсано. Все то же самое, говорю тебе. Только этот был с десятью отростками. Освальд не согласен. Он говорит, что девять. Не то чтобы он считать не умел, Освальд наш, но его хлебом не корми, дай поспорить. Ты этим займешься?
— Обещаю, Робер, — соврал Адамберг.
— Приедешь? Ждем тебя на ужин. Ты на чем? За полтора часа доберешься.
— Сейчас не могу, у меня тут двойное убийство.
— У нас тоже, Беарнец. Если уж это не двойное убийство, то не знаю, чего тебе еще нужно.
— Ты предупредил жандармерию?
— Жандармам начхать на это. Тупые индюки. Им жопу лень поднять.
— А ты там был?
— На этот раз да. Шан-де-Вигорнь — это наши края, понимаешь.
