Когда рвешь зубами сочное мясо лангуста и запиваешь его белым ароматным вином (в самолете мы всегда держали про запас несколько бутылок), чувствуешь себя как в раю. Девственный пляж. Вокруг только море, небо да птицы. Слова не нужны – мы и без них хорошо понимали друг друга.
Взлетали мы уже под вечер. Сердца наши были переполнены солнцем, радостью и ощущением полноты жизни. Никаких забот, даже о том, чем мы оплатим стоимость бензина. Главное для нас – путешествие, единственная цель которого – встреча с неожиданным и прекрасным миром.
На Птичьем острове мы обнаружили большой морской грот. При отливе вход в него оказывался над поверхностью воды, и туда проникали воздух и свет. Меня непреодолимо влекло к этому гроту. Внутрь мы пробрались вплавь, вода в гроте оказалась чистая и неглубокая – около метра. Встав посреди грота, мы начали осматриваться. Стенки и свод были усеяны цикадами. Это, разумеется, не цикады, а тысячи малюсеньких лангустов, прилепившихся к скале, словно цикады к деревьям в Провансе. И по размеру лангусты были ничуть не больше цикад. Мы подолгу оставались в гроте, не беспокоя лангустов. Вмешивались только тогда, когда какой-нибудь спрут, большой любитель маленьких рачков, высовывал свое щупальце из воды, чтобы сгрести их себе на завтрак. Тогда мы быстро набрасывались на него сверху, сворачивали ему шею и выкидывали подыхать и разлагаться. Хотя обычно он не успевал этого сделать, будучи в свою очередь лакомым кусочком для крабов.
Мы много раз летали на Птичий остров с ночевкой. У нас было два больших электрических фонаря, с их помощью мы собирали лангустов. Некоторые из них весили примерно кило двести, и мы набивали ими два огромных мешка. Перед вылетом с аэродрома Ла-Карлота, что в самом центре Каракаса, мы выгружали из самолета весь товар, благодаря чему могли привозить до четырехсот килограммов лангустов. С нашей стороны было чистым безумием так перегружать самолет, но чего не сделаешь ради смеха! Машина с трудом отрывалась от земли, а уж по части набора высоты до звезд нам было далеко! Мы летели до побережья, затем двадцать пять километров над долиной до Каракаса. Самолет плыл практически над крышами домов. Мы продавали живых лангустов по смехотворной цене – два с половиной боливара за штуку. На бензин и на еду хватало. Ловить лангустов голыми руками не очень-то безобидное занятие. Бывало, что поцарапаемся, поранимся и возвращаемся без улова. Но разве это важно? Живем – дурачимся, живем – не тужим.
Однажды, когда мы направлялись в Пуэрто-ла-Крус и уже подлетали к городу, Рыжий сообщил мне по внутренней связи:
– Папи, у нас бензин на исходе. Будем садиться на взлетную полосу нефтяной компании «Сан-Томе».
Когда мы первый раз прошлись над частным аэродромом, давая понять, что намерены совершить посадку, тамошние придурки взяли да и выкатили на середину полосы автоцистерну с бензином или с водой – черт их разберет! Но у Рыжего были железные нервы! Несмотря на мои настойчивые истерические вопли о том, что приземлиться нам абсолютно негде, он только сказал мне: «Держись крепче, Папи!» – и скользнул в сторону на довольно широкую дорогу. Ударились не сильно. По инерции самолет пробежал еще несколько десятков метров и остановился почти у самого поворота, из-за которого на полной скорости вдруг вылетела машина с прицепом, груженная бычками. Визг тормозов, должно быть, заглушил крики ужаса, вырвавшиеся из наших глоток. На наше счастье, шофер не справился с управлением: прицеп занесло и уложило в придорожный кювет, иначе бы грузовик смял нас в лепешку. Мы быстро выскочили из кабины, и Рыжий принялся успокаивать разбушевавшегося водителя-итальянца:
– Слушай, помоги нам оттащить самолет к обочине, а потом ругайся, сколько тебе влезет!
Итальянец, белый как полотно, все еще продолжал дрожать и никак не мог успокоиться. Мы помогли ему поймать упрямую скотину, разбежавшуюся в разные стороны, когда прицеп развалился от удара.
Эта виртуозная посадка наделала много шума, и правительство приобрело у Рыжего самолет, а его самого назначило на должность инструктора на аэродроме в Ла-Карлота.
Моя летная жизнь закончилась. Как жаль! Я успел взять у друга несколько уроков, получалось довольно неплохо. Но что тут поделаешь? Больше всего не повезло Кориату: кто-кто, а он оказался в прямом убытке. К счастью, он даже в суд на меня не подал! Только через несколько лет мне удалось полностью с ним рассчитаться. И мне хотелось бы сейчас поблагодарить Кориата за его щедрость и хорошее отношение ко мне.
Однако в тот момент я потерял не только самолет и не только место у мадьярки, уже занятое другим, но еще и лишился возможности посещать центр Каракаса, где находился магазин Кориата. Не в моих интересах было столкнуться там с ним нос к носу. И снова мое положение нельзя было назвать блестящим. Да и шут с ним! Несколько бурных недель, проведенных с Рыжим, были слишком хороши, чтобы о чем-то жалеть. Они не забудутся никогда.
* * *Мы с Рыжим часто встречались в одном тихом бистро, которое содержал старый француз-пенсионер, бывший служащий компании «Трансатлантик». Как-то вечером мы сидели в уголке и играли в домино. Нашими напарниками были испанец-республиканец и еще один француз, в прошлом каторжник. Последний жил тем, что торговал духами в кредит. Итак, мы спокойно себе играли, как вдруг в бистро зашли двое незнакомцев в темных очках и спросили, верно ли, что сюда частенько заглядывает один французский летчик.
Рыжий поднялся:
– Это я.
Внимательно оглядев незнакомцев с ног до головы, я без труда, несмотря на темные очки, узнал одного из них и чуть не подпрыгнул от радости. Подошел к нему, но не успел даже заговорить, как он воскликнул:
– Папи!
Да, это был Большой Леон, один из моих лучших друзей по каторге. Высокий, с худощавым лицом, душа-человек. Но здесь не место было показывать, что мы близко знакомы, поэтому Леон сухо представил мне своего приятеля Педро Чилийца. И больше ни слова. Мы отошли в сторону и заказали выпить. За рюмкой Леон объяснил, что ему требуется легкий самолет. Они слышали, что здесь бывает французский летчик, потому и зашли сюда.
– Летчик перед вами, – откликнулся Рыжий, – это я. А машины нет. Теперь у нее другие хозяева.
– Жаль, – лаконично отозвался Леон.
Рыжий удалился доигрывать партию в домино, мое место занял другой напарник. Педро Чилиец отошел к стойке бара, чтобы дать нам с Леоном возможность спокойно поговорить.
– Ну что, Папи?
– Ну что, Леон?
– Больше десяти лет не виделись.
– Да, ты вышел из одиночки, а меня как раз туда бросили. Как твои дела, Леон?
– Неплохо, а у тебя, Папи?
С Леоном можно было говорить обо всем.
– Скажу откровенно, Леон, сижу малость в дерьме. Нелегко подниматься в гору. Выходишь из тюрьмы с самыми благими намерениями, а жить-то трудно, если нет у тебя в руках подходящего ремесла, чтобы не помышлять о всяких авантюрах.
Послушай, Леон, ты старше меня и не похож на других каторжников. Тебе я могу раскрыть душу. Видишь ли, если говорить честно и откровенно, как на духу, этой стране я обязан всем. Здесь я воскрес и дал себе слово совершать поменьше плохих поступков. Но это трудно. Даже с моим характером авантюриста я смог бы смириться со всеми условностями, начал бы с нуля, не прибегая к предосудительным средствам, если бы не одно «но»: длинный список счетов, который я должен предъявить кое-кому в Париже. Я не могу ждать, иначе эти сволочи все передохнут, пока я доберусь до них.
Когда я гляжу на молодежь этой страны, жизнерадостную и беззаботную, когда вижу молодого человека лет двадцати четырех – тридцати, который так и светится жизнелюбием, что естественно для такого возраста, я волей-неволей возвращаюсь к своему прошлому, к тем самым прекрасным годам моей жизни, которые у меня украли. И я снова вижу мрачные казематы тюрьмы-одиночки, заново мучительно переживаю три года ожидания до суда и после, снова встает перед глазами зловонная каторга, где со мной обращались хуже, чем с бешеной собакой. Тогда, бывает, я целыми часами, а то и днями брожу по Каракасу, и в голову все лезет всякая дрянь. Вместо того чтобы десять, двадцать раз в день благодарить судьбу за то, что она привела меня сюда, я размышляю совершенно не о том: вспоминаю казематы, где я, заживо погребенный, ходил взад и вперед, словно медведь в клетке… Помимо собственной воли я принимаюсь громко повторять: «Раз, два, три, четыре, пять, кру-гом!» Это выше моих сил, настоящее наваждение! Нет, не могу смириться с мыслью, что те, кто несправедливо послал меня на эту голгофу, где я мог легко сгинуть как последнее отребье, не прояви я воли и не пройди через страдания, останутся безнаказанными. Нет, я не могу позволить им умереть спокойно, не уплатив мне по счету.
И вот, когда я брожу так по улицам, то вполне могу сойти за ненормального. Каждый раз, проходя мимо ювелирной лавки или магазинчика, где, по моим понятиям, наверняка водятся деньжата, которых мне так недостает, я начинаю присматриваться к этим заведениям, прикидывая в уме, как бы туда проникнуть, чтобы прибрать к рукам все, что там есть. И если я до сих пор этого не сделал, то вовсе не из-за того, что отбило охоту, – ведь провернуть здесь дело проще простого, деньги сами просятся в руки.
