Когда мертвые заговорят - Вики Филдс

– Плохо. Очень плохо. Весьма и весьма скверно. – Ной сокрушенно покачал головой, повернувшись ко мне.

– Я поняла, – оборвала я. Ной не стал сдерживать белозубую улыбку, и меня вновь посетило подозрение, что его настроение является зеркальным отражением моего собственного. Может, Ной действительно чувствует меня на эмоциональном уровне, и когда мне плохо, то и ему тоже?

– Будешь бутерброд?

– Спасибо, нет.

– Значит, да. Я прочел в одном журнале, что, когда девушка говорит «нет», это не всегда категоричное «НЕТ», ну, ты понимаешь… Там сказано, что зачастую, когда женщина говорит мужчине «нет», это пассивное «да», то есть она пытается завуалировать свое желание. Это правда? Что? Почему ты так смотришь? Я правда прочел это вон в том журнале!..

После завтрака я попрощалась с Ноем («обещаю, я ухожу не навсегда, а за своими вещами») и покинула особняк Харрингтонов, чувствуя на своей фигуре пристальный взгляд. С Кисой-Мисой на руках Ной глядел в окно. Треугольная мордочка питомца приобрела то же выражение, что у хозяина.

Втянув голову в плечи и обхватив себя руками, я, собирая носками ботинок каждую дождевую каплю, добежала до машины и забралась в холодный салон. Мысленно уже составила план: вернуться в Тайную квартиру, поспать пару часов, принять душ и отправиться в район Дэйзи Келли. Даже если ее мать вновь испугается меня, я намерена выяснить имя Криттонского Потрошителя. Четкая схема действий давала ощущение устойчивости, ведь теперь я не просто стою на твердой каменистой почве – я знаю направление и уверенно шагаю в сторону цели.

Подгоняемая решимостью, я рассекала капотом машины туман и утреннюю морось, которая следовала за мной по пятам. Поднявшись в квартиру, я нерешительно замерла у двери и посмотрела по сторонам.

Я возвращаюсь в эту квартиру, зная, что двадцать девятого сентября тысяча девятьсот девяносто шестого года здесь случилось странное. Здесь собрались люди, которых случайным образом связала судьба. В этой квартире была Дэйзи Келли. Здесь я родилась. Здесь папа впервые взял меня на руки. Мама впервые приняла решение защищать меня ценой своей жизни.

Я вздохнула и вошла внутрь, закрыв за собой дверь и повернув ключ в замке. Ничего нового. Все те же белые стены и холодный пол, все тот же диван с пледом и подушками, все тот же старый стол с моими учебниками, кружкой и записями, собранными мамой.

Знал ли отец, чем она занималась? Нет, не думаю. Он оставил прошлое в прошлом, он воспитал меня так, чтобы я смогла защитить себя сама, когда их не будет рядом. Он воспитал меня так, чтобы, когда в груди становилось тесно от тревоги и страха, я не отворачивалась от беды, а шла вперед и боролась изо всех сил. Так же, как поступали они. Папа бы не стал жить в этом безумии, в которое сознательно опустила себя мама. Она была милой болтушкой, его опорой, женщиной, которую он хотел защищать.

Нет, отец должен был догадаться, что она не оставит дело Дэйзи Келли в покое. Той ночью, когда она выбежала из дома и бросилась по направлению к заводу, в ней что-то переключилось. Когда она встретилась с Дэйзи, когда вытащила ее из лап опасности, когда впитала ее историю, мама изменилась. Появилась доска для улик. Фотографии покалеченных тел. Отчеты судмедэкспертов. Она улыбалась мне в лицо, а про себя думала, что это может быть в последний раз. На протяжении двадцати лет она изо дня в день до смерти боялась, что однажды проснется и не увидит меня.

Я тряхнула головой и подошла к окну. Сквозь туман едва угадывались очертания заброшенного завода. Если бы той сентябрьской ночью свет не загорелся, если бы мама не проснулась и не отправилась на кухню, она бы не увидела Дэйзи, идеальную жертву Криттонского Потрошителя. Она бы не последовала на помощь незнакомке. Следуя этой цепочке, итог напрашивался сам собой: я бы не родилась. Мама бы не испортила себе жизнь. Лили бы не отправила мне сообщение, ее бы не убил мистер Роджерс. Я бы не выступала в суде и не подвергла бы Джорджи опасности.

Я оборвала сама себя и направилась в ванную, оставив дверь распахнутой настежь. Прохладные струи ударили в спину и в грудь, коснулись волос тяжелыми прикосновениями. Все мысли замерли, а вместо них я услышала только стук своих зубов. Когда холод стал нестерпимым, я сделала воду теплее и смогла открыть глаза.

Минутка жалости закончилась, и я с нетерпением ждала, когда голова коснется подушки. Дико хотелось спать, но больше всего хотелось проверить, насколько прав был Ной, хотелось убедиться, что ночные кошмары оставят меня в покое и больше не будет гроба.

Когда я выбралась из душа, оставив дверь распахнутой, и переоделась в спортивные штаны и футболку, зазвонил мобильный телефон. Я достала его из кармана куртки и прищурилась, силясь рассмотреть имя звонившего. Доктор Арнетт.

– Да, доктор Арнетт? – бодрым тоном ответила я и посмотрела на часы. Семь тридцать. – Доброе утро.

– Я не рано?

– Нет.

– Точно? – Я промолчала, и он со смешком сказал: – Конечно, нет, ведь доктор Айрленд никогда не спит и всегда наготове. – Я вновь промолчала, и он, посерьезнев, добавил: – В общем, твоя работа в архиве закончена. Наказание отменено.

– Почему?

– Ты против? – осведомился он. – Привыкла к запаху плесени?

– Нет.

– Вот и хорошо, Айрленд. Сегодня ты работаешь в ночную смену и будешь на подхвате у врачей «Скорой помощи», поняла?

– Да.

– В пять чтобы была в моем кабинете, я верну тебе бейджик.

– Хорошо. Спасибо.

– А теперь спи, – бросил он и отключился.

В пять быть в городской больнице. Все складывается как нельзя кстати. Копаться в архивах мне больше ни к чему, ведь медкарта Дэйзи Келли найдена, а этой работой может заняться первый курс. Сейчас есть время поспать четыре часа. Или даже пять.

С этой мыслью я забралась под плед, повернулась на спину и сложила руки на груди. Сегодня я чувствовала себя спокойнее и свободнее, чем вчера, потому что накануне целых двенадцать часов была Неизвестной и дочерью Криттонского Потрошителя. Сегодня я снова я – Кая Айрленд.

Это опять началось.

Когда мое дыхание стало тяжелым, а веки больше не подрагивали, когда запястья расслабились и я перестала слушать звуки с лестничной площадки, в мой сон проник Ной. Мы сидели рядом на кухне особняка Дориана, за окном свирепствовала буря. Прыгало напряжение, свет на кухне то тускнел, то становился болезненно-ярким.

Ной молчал, и от дурного предчувствия мои предплечья покрылись мурашками. Почему-то я сразу решила, что случится что-то плохое.

– Почему ты молчишь? – Я первая задала вопрос, и Ной покачал головой, и вместе с этим в люстре над нами мигнул и погас свет.