де Яагера. Можете спросить их, и они скажут, что я говорю правду.
– Шулер де Яагер? – с необычайной резкостью переспросил Бром. – Что он там делал?
– Просто случайно нас увидел, – сказала я и перевела дыхание. – Но это неважно. Позже я пошла в лес и уснула на дереве, а когда проснулась, услышала поблизости странный шум.
Я вспомнила тот хруст, чавканье – и содрогнулась.
– И? – требовательно поторопил меня Дидерик Смит.
– Пусть она рассказывает, как считает нужным, – одернула его Катрина.
Было что-то такое в ее лице, в углубившихся морщинах вокруг глаз, в поджатых побледневших губах…
«Она знает, – поняла я. – Она знает, а Бром – нет».
И я сделала то, чего не делала очень и очень давно. Я потянулась к ее руке, и она крепко сжала мою ладонь.
– Ваш сын мертв, – сказала я. – Там, в лесу, был монстр, и я видела, как он убивал Юстуса.
По одну сторону церкви тянется обширная, заросшая лесом, ложбина; вдоль нее, среди обломков скал и поваленных бурей деревьев, ревет и неистовствует быстрый поток. Невдалеке, там, где поток достигает значительной глубины, его берега соединялись когда-то деревянным мостом. Дорога, что вела к этому мосту, да и самый мост были скрыты в густой тени разросшихся могучих деревьев, и даже в полдень тут царил полумрак, сгущавшийся ночью в кромешную тьму. Таково было одно из самых любимых убежищ Всадника без головы, здесь его чаще всего встречали.
Вашингтон Ирвинг, «Легенда о Сонной Лощине»
–Ты лжешь!
Дидерик Смит рванулся ко мне, но Бром, стремительный Бром, его и близко не подпустил. В любом случае опа только искал предлог, чтобы ударить кузнеца, – вот и ударил, да так, что Смит мигом растянулся на крыльце.
Катрина сразу шагнула вперед, загородив меня, и осталась стоять. Ее собранные в пучок золотистые волосы оказались прямо под моим носом, щекоча его. В этот момент я любила ее, любила так, что, казалось, вот-вот взорвусь. Маленькая Катрина – моя крохотная хрупкая бабушка – защищала свою верзилу-внучку со всей яростью волчицы, и я не сомневалась, что если бы Дидерик Смит наткнулся не на кулак Брома, а на кулачки Катрины, то пожалел бы об этом не меньше.
Я вспомнила, как Катрина часто пела мне, когда я была маленькой, как держала меня за руку, когда мы прогуливались, как учила названиям цветов. Когда же все изменилось? Когда она перестала делать все это? Или же изменилась я, начав убегать, когда она пыталась взять меня за руку, потому что мне больше нравилось таскаться за Бромом, чем узнавать названия всяких сорняков?
Я ткнулась подбородком в ее волосы, и она, нашарив мою руку, вновь сжала ее. С места ома так и не сдвинулась. Никто не мог навредить мне, если Катрина была рядом.
Не то чтобы я боялась. Я и сама могла позаботиться о себе. Нет, я не боялась Дидерика Смита – как не боялась и его сына.
Сэм Беккер уставился на Брома поверх оглушенного кузнеца.
– Это нападение, Бром, – восторженно заявил он. – Я свидетель!
– Нет, ты свидетель того, как Смит накинулся на беспомощного ребенка, а я защитил ее.
Меня возмутило то, что меня назвали «беспомощным ребенком», но способ Брома стать хозяином положения я оценила. Хотя едва ли Сэм Беккер решился бы арестовать Брома. Это же смешно.
– Не время для мелких споров, Сэм. И Бром прав – он всего лишь защищал девочку.
Это заговорил третий мужчина, стоявший за пределами круга света. Его медленная, серьезная речь подсказала, что это Хенрик Янссен, наш сосед. Меня отчего-то беспокоило, что он все время держался в тени, но отчего, я сказать не могла.
Дидерик, пошатываясь, поднялся, отмахиваясь от всех попыток Сэма Беккера помочь ему. Удар Брома, кажется, не отрезвил, а еще сильней разозлил кузнеца. Лицо его страшно исказилось от ярости – глаза превратились в щелочки, губы растянулись в оскале. Он шагнул к двери, но Бром перегородил вход своим телом. Тогда Дидерик крикнул мне через плечо Брома:
– Что ты сделала с моим Юстусом? Что ты сделала с ним?
– Ничего, – ответила я, и тут же виновато вспомнила, как вдавила его лицом в лошадиное дерьмо. Однако было не время для подобных признаний. – Я же сказала, я видела что-то в лесу. Какого-то монстра.
– Всадника? – спросил Хенрик Янссен.
– Никакой это был не Всадник, сколько раз повторять, – с отвращением процедил Бром.
Я поняла, что по крайней мере одно из сказанного Шулером де Яагером правда – Бром действительно притворился однажды Всадником, и именно потому относился с таким презрением к любому упоминанию о нем. А как иначе? Признать, что Всадник был театральным представлением, неизбежно означало бы обвинить себя во всех преступлениях, приписываемых Всаднику. Ну или поставить себя под подозрение.
– Это был не Всадник, – подтвердила я. – Это было… нечто иное. Нечто ужасное.
Бром бросил на меня странный взгляд:
– Ты уверена, что видела его?
– Я бы не стала лгать, – уязвленно ответила я.
Прегрешений и недостатков у меня было немало – Катрина потрудилась сегодня перечислить их все, – но я никогда бы не солгала в чем-то столь важном. Не позволила бы родителям думать, что их ребенок мертв, если бы это было неправдой.
– Конечно, нет. Но ты сказала, что спала на дереве – так, может, тебе просто приснился кошмар, который напугал тебя? Ты только что подралась с Юстусом, а вчера – та овца… – он запнулся.
– Это был не сон. Все было в точности так, как я сказала. Когда ты нашел меня, опа, там, на дороге, – я убегала от него.
Последнее я произнесла очень тихо. Мне было стыдно признаваться Брому, что я от чего-то убегала.
– Если все это правда, почему ты ничего не сказала раньше, девочка? – спросил Сэм Беккер.
Мне не понравилось, как он назвал меня «девочка», как будто у меня вовсе не было имени.
– Почему ты не подняла тревогу?
– Я собиралась. Собиралась рассказать опе.
– И?
– И случилось еще кое-что. – Я не собиралась посвящать посторонних в семейные дела. – Я хотела рассказать ему потихоньку, наедине.
Сэм Беккер скривился от отвращения:
– Если бы ты все рассказала сразу, мы бы, возможно, успели бы найти и спасти мальчика.
– Нет, – я покачала головой. – Нет, Юстус был уже мертв, когда я увидела его. Тот монстр… он…
Не знаю, хотелось ли мне объяснять, что именно делала тварь
