– Это что же – фильм по правде будут снимать?
– Ну, кое-что надо будет уладить. – Он довольно усмехнулся, приняв мою тревогу за оживление. – Речь о больших деньгах, сами понимаете. Но не волнуйтесь, как только процесс пойдет, его не остановишь. Мы будем постоянно на связи. Цифры уже неплохие.
Цифры? Большинство знакомых кинематографистов цифрами не особо интересовались. Как-то настораживает.
– Наверняка возникнут юридические заминки из-за смерти Сато и все такое, – с притворным безразличием сказал я. Я надеялся, до этого не дойдет. А если дойдет, юридические заминки я устрою сам.
– Нормально. Все под контролем, – сказал Брандо. И опять на его лице мелькнула эта улыбка.
Я выудил из кармана фотографию и протянул ее Набико. Он посмотрел. Я за ним наблюдал, но улыбка не вернулась.
– Вы раньше видели эту женщину? – спросил я.
– Не уверен, – ответил он, протягивая мне фотографию. – С точки зрения профессионала снимок так себе, не очень. Лицо у нее смазанное.
– Вы когда-нибудь видели Сато с этой женщиной?
Брандо задумался. Непонятно, взаправду он припоминал или раздумывал, что ответить. Запутанный мир. Наконец он покачал головой.
– Может, давно. Не помню. Я видел Сато лишь с актрисами, но ни одна из них не выйдет на солнце без очков. Видите, как солнце светит, даже сквозь дождь? Если щуришься, появляются морщины. А морщины губят карьеру.
Ну да – морщины и еще когда обгораешь до смерти.
– Видно, что снимали телеобъективом на уровне глаз. Видите, стена позади них нечеткая? Надпись не читается? Это потому что у телеобъектива очень ограниченная глубина резкости. И, конечно, диафрагма объектива тоже влияет.
– Что еще?
– Середина дня. Видите, свет относительно неконтрастный – солнце прямо над головой. Ах да, и они, мне кажется, в горах.
– В горах?
– Это только предположение. Вообще-то они могут быть где угодно.
– Почему в горах?
– Ну, по нескольким признакам. Видите, небо довольно темное? Как правило, на черно-белой фотографии небо получается бесцветно-белым – если не затемнять его фильтром.
– А они снимали без фильтра?
– Такую фотографию? А зачем фильтр? Оперативная съемка ведется не эстетики ради. Скорее всего, небо темное, потому что они высоко в горах. Возникает атмосферная дымка, а черно-белые эмульсии чувствительнее к синему свету, чем человеческий глаз, – это все технические штуки.
– Потрясающе, Брандо. А не могло небо как-то измениться при печати?
– Конечно. Его можно было вмонтировать. На компьютере, например. Но опять-таки – зачем? Другое дело – видите, как этот сектор в конце улицы, вот здесь, совсем теряет контрастность, в дымке расплывается, видите? Может, из-за ультрафиолетового излучения, а это еще один признак высокогорной съемки. Это корректируется фильтрами, но детективу такие сложности ни к чему.
– А вот это что за штучка в углу, на молнию похожа? – Я хотел вытянуть из него все, что возможно. – Я думал, это трещинка в эмульсии.
– Нет, но вы заметили интересную деталь.
– То есть?
– Это действительно что-то вроде проблеска молнии. Но не в небе, а в фотокамере. И тоже говорит нам, что фотография сделана в горах. И еще – что фотографию распечатали с кинопленки.
– Не понял.
– Камеру как следует не заземлили, в при съемке на больших высотах в воздухе много статического электричества. Да еще в камере приводы – вот вам и искорки, а на негативе проблески молний.
– Чудеса.
– Если считать за чудеса научные принципы, – пожал плечами Набико.
– Я так и делаю.
– Ну, – усмехнулся Набико, – справедливо. И зачем вам все это? Вы по-прежнему считаете, что Сато убили?
– Я знаю, что его убили.
– Считаете, это сделала девушка на фотографии?
Я глубоко вздохнул. А ведь правда. Об этом я и не подумал.
– Надеюсь, нет, – выдохнул я.
Кто-то что-то сказал в мегафон. Брандо нервно оглянулся через плечо.
– Опять за работу? – спросил я.
– Этот режиссер не просто плох, он еще и погоняла, – ответил Брандо. – Слишком много шоколада ест. Подождите, Билли. Я возьму бразды правления в свои руки раньше, чем вы думаете. – Он повернулся и пошел на съемочную площадку. Но прежде еще раз сверкнул этой своей странной новой улыбкой.
У меня иссякали зацепки и время. Вечером я хотел съездить в Киото, показать фотографию одной знакомой старой гейше с хорошими связями, но до поезда у меня оставалась пара лишних часов.
Не зная чем заняться, я решил посмотреть, все ли спокойно в «Пурпурном неводе». Как-никак одно из двух мест, где я видел эту женщину. Вряд ли она там, но чем черт не шутит.
На заднем сиденье такси я смотрел мини-телевизор. Йоко Ториката сыграла в новом фильме учительницу в спецшколе для детей-инвалидов. Суть сюжета в том, что мафия гоняется за Йоко, поскольку та постоянно выигрывает у игральных автоматов. В трейлере были глупые кадры, где Йоко, однорукая, играла на «одноруком бандите». Фильм так и назывался – «Однорукий бандит». Задумывался как комедия.
Выйдя из такси, я увидел рабочего – тот менял вывеску над входом в заведение Бхуто. Ну все, подумал я. Бхуто вынудили закрыть бар. Яки это умеют, если ты им не понравишься. А если им не понравился Хиро, это моя вина. Я вошел и приготовился к худшему.
– Добро пожаловать в «Пурпурную паутину». – Сияющий Бхуто раскинул руки, приглашая ознакомиться. Все тот же пыльный темный кабачок. Только теперь здесь стояли компьютеры – три на столиках и еще один в конце бара. – Интернет – волна будущего! Путешествуйте по воздушным волнам Всемирной паутины, вдыхая кислород! – Он расплылся в улыбке, держа маску, точно стюардесса во время показа на борту авиалайнера.
Ничего удивительного, что вывеску над входом заменили. На моей памяти этот бар побывал джазовым клубом «Пурпурная нота», крошечной дискотекой «Пурпурный бит», кабачком вампиров «Пурпурный гроб» и, что вообще непонятно, рыбацким баром – всего пару дней назад. Видимо, для Бхуто это лишь вопрос времени. Он всегда очень четко улавливает тенденции, искоркой мелькающие на экране культурного радара. Слишком чутким к переменам его не назовешь: он, как правило, отставал на три-четыре шага. Но если врубался – шел до конца.
– Ты пиво еще подаешь? Или только воздух?
– Воздух, пиво и информацию.
Все, что нужно мужчине. Я сел в конце бара и подключил терминал. Бхуто принес мне светлого пива «Кирин» и рассказал о софте, который загрузил в компьютеры, а затем порекомендовал несколько сайтов.
– Посмотрите страницу Йоко Ториката, – сказал он. – Фотки просто прелесть!
Но я вместо этого подключился к главному офису «Молодежи Азии». У меня накопилась уйма электронной почты – цифровые излияния фанов, обнаруживших мой адрес в журнале. Я не стал загружать письма, чтобы не полетел комп Бхуто, – мне надо было кое-что проверить.
Я уже давно взял в привычку составлять досье на людей, которые меня заинтересовали. Это значительно облегчало расследования, а если в моих фактах сомневались, у меня имелись документальные подтверждения. До моего отъезда Саре выпала незавидная доля: она набивала мои записи и газетные вырезки в компьютер, чтобы потом хранить их на сервере. Чем больше я думал о том, чем заставил ее заниматься, тем лучше понимал ее наркотические загулы.
Я открыл файл Сато и стал читать. Несколько статей – в основном рецензии из киножурналов для узкого круга. Целый цитатник под названием «Сато о кино». Это я решил опустить и перешел сразу к краткой биографии, которую сам и составил.
Сато Мигусё – дата рождения не известна. Отец – малоизвестный бзнси[56] поклонники звали его «Большие Уши». Мать не доучилась в школе гейш и стала актрисой, в основном играла иностранок.
Характерная цитата: «Детство я провел, наблюдая, как отец читает тексты за кадром в старых немых фильмах. Я считал его самым умным человеком в мире, потому что люди шли и шли каждый вечер, чтобы его послушать. Мне тогда и в голову не приходило, что кино имеет к этому какое-то отношение. Я думал, они просто хотели послушать, как папа расскажет им историю, или объяснит про Эйфелеву башню, или еще что. До сих пор, когда я смотрю немой фильм, мне иногда слышится его голос. „Чаплин дает женщине цветок. Это роза, на Западе – цветок с романтическим подтекстом. Женщина благодарна и кокетливо улыбается…“
Сато Мигусё учится в театральной частной школе. На последнем году обучения пишет свою первую работу под названием «Сеппуку в Исикава». Позже Мигусё уничтожает это произведение, так как стыдится ее дилетантства.
Характерная цитата: «Она была лишь плагиатом старых пьес театра кабуки, в которых несчастные любовники в финале падают на собственные мечи. Я попытался немного ее модернизировать и заставил их застрелиться из русских револьверов. На тот момент то была моя единственная инновация. Пьеса так и не увидела свет, все экземпляры я уничтожил. Вот как все было плохо».
