Так, с фотографией Джефферсона в руке, я, наверное, простоял несколько минут. Полиция наверняка ею заинтересуется, ведь этот снимок, сделанный на месте преступления, является уликой, а значит, обязательно должен быть приобщен к материалам дела.
«Улика». Это слово сопровождало меня всю мою профессиональную жизнь. Оно намертво засело в мозгу. Вокруг него строилась моя работа — на том, чтобы добыть эти самые улики, потому что именно они в первую очередь были мне нужны. И вот теперь улика — это то, чего я боялся. В любых других обстоятельствах, если бы мне в руки попал снимок с места преступления, я бы уже кинулся к телефону, чтобы звонить в полицию. Но сейчас я колебался.
Я снова увидел, как Тарджент сует голову в кабину моего пикапа, увидел его лицо в свете фар патрульной машины, когда он невозмутимо рассказывал мне о тех версиях которые они обсуждали с Брюером. Все эти версии могли отправить меня за решетку. Кстати, довольно нелепые версии. Но вот у меня в руке фотография человека, который был зверски убит. Это тоже улика, но улика против кого? Я уже догадывался, что на ней не найдут ни одного отпечатка пальцев, что бумага, на которой отпечатан снимок, наверняка отыщется в любом магазине по всей стране, что фотография ничего не сможет сказать о том, кто ее сделал, и не укажет полиции убийцу. Все это было ясно задолго до того, как снимок аккуратно завернули в бумагу и сунули в карман моих джинсов. Да, тот, кто разделался с Джефферсоном, явно был профессионалом.
Конечно, есть еще мое собственное лицо, синяки, шишки и ссадины, которые оставил на нем мой вчерашний знакомый. Но достаточно ли этого доказательства? Захотят ли Тарджент с Брюером, которые спят и видят, как бы повесить на меня два преступления, совершенные в сотнях миль одно от другого, поверить в историю, которую я им расскажу?
Нет, этот снимок они от меня не получат. Но, даже осознав, что ни за что не отдам им фотографию, в глубине души я не мог не понимать глупости, точнее, нелепости принятого мною решения. Это было просто абсурдно. Совершено преступление, а я утаиваю улику. Костеря себя последними словами, я поднес край фотографии к зажигалке. Даже потом, швырнув то, что осталось от снимка, в раковину и пустив воду, чтобы бурлящий поток воды смыл пепел в канализацию, я знал, что совершаю ошибку, что не должен был этого делать, и клял себя за то, что поддался малодушию. Даже забравшись в пикап и направляясь к дому Карен, я продолжал ругать себя на все корки. Мне казалось, что разнос, который я устроил самому себе, заставит меня окончательно перепугаться, что мне удастся все-таки убедить себя в том, что я совершаю ошибку — но я ошибался. В действительности, только твердое сознание того, что я все сделал правильно, смогло прогнать страх, казалось, навсегда поселившийся в моей душе.
— Линкольн… Господи… твое лицо!
Не совсем то, что мечтаешь услышать при встрече, особенно от женщины, но, наверное, этого следовало ожидать. Я попытался улыбнуться Карен, которая, завидев меня, казалось, приросла к порогу, но улыбка вышла кривой, наверное, от того, что я не особенно старался. Не хватало еще, чтобы в результате моих усилий сдвинуть с места распухшую губу она снова стала кровоточить: вряд ли Карен похвалит меня, если я заляпаю кровью мебель в ее доме.
— Доброе утро, — прошамкал я. — Не возражаешь, если войду?
Она отлепилась от двери, давая мне дорогу, на ее лице до сих пор стояло выражение ужаса. Правда, на этот раз она не провела меня в гостиную — так и осталась стоять в прихожей.
— Что случилось?
Позади нее, чуть выше ее плеча, было зеркало, огромная штука в полированной раме из желтой меди, весившая никак не меньше тридцати килограммов. Краем глаза заметив свое отражение, я едва не скривился от отвращения, однако вовремя удержался.
— Один из старых дружков твоего мужа решил меня навестить, — объяснил я. — Захотел поболтать со мной.
Пришлось поговорить. Другим вариантом, который у меня оставался, было дать ему меня прикончить.
Карен зажала ладонью рот. Потом очень медленно опустила руку.
— Кто?..
— К несчастью, он не представился.
— Ну хорошо, что он сказал? Что он говорил об Алексе?
— Сказал, что это он убил его.
Голова Карен, словно от удара, мотнулась назад. По инерции ее качнуло и повело в сторону, она едва не упала, потом вдруг заморгала и видимым усилием взяла себя в руки.
— Ты видел человека, который убил Алекса, — потрясенно выдохнула она.
Я покачал головой.
— Нет. Я ничего не видел. Он надел мне на голову какую-то сумку или пакет. А перед этим оглушил меня, потом отвез мое тело куда-то в лес, поставил, на колени, приставил к затылку пистолет и заставил отвечать на вопросы.
Карен как-то разом постарела и осунулась — на вид ей сейчас можно было дать лет на двадцать больше, чем мне, а я чувствовал себя дряхлой развалиной. Лицо у нее стало белым, как бумага, вокруг глаз появились черные круги, а взгляд и выражение лица стали как у смертельно уставшего человека, много лет назад заблудившегося в глухом лесу и давно уже потерявшего всякую надежду выйти к людям.
— Так ты, значит, его не видел.
— Нет.
— Каким он тебе показался? — внезапно спросила она.
Честно говоря, вопрос меня удивил, однако без малейших колебаний я выпалил:
— Каким?! — взорвался я. — Чертов сукин сын, вот он кто!
Она ничего не ответила — просто повернулась ко мне спиной и, волоча ноги, двинулась в гостиную, словно разом забыв о моем существовании. Помявшись, я пожал плечами и отправился за ней. Она смотрела, как я усаживаюсь на кушетку, но я понял, что мысли ее далеко. Взгляд Карен был устремлен куда-то вдаль, куда мне доступа не было. И оставался таким же пустым все время, пока я рассказывал ей о событиях прошлой ночи, стараясь передать все слово в слово — во всяком случае, насколько это было в моих силах. Льщу себя надеждой, что это мне удалось. Впрочем, особой моей заслуги в том не было — инцидент был не из тех, которые могут легко изгладиться из памяти.
Когда я закончил, она даже не шелохнулась. За все время, что длился мой рассказ, Карен ни разу не перебила меня — вообще никак не отреагировала. Это была уже не та Карен, которую я когда-то знал. Она так никогда и не овладела искусством скрывать свои эмоции. Помнится, когда мы еще были вместе, мне не раз приходило в голову, что именно по этой причине из нее никогда бы не вышел хороший коп — способный при любых обстоятельствах сохранять невозмутимость, не краснеть и ничего не принимать близко к сердцу.
— Скажи, может, кто-то шантажирует тебя, пытается вымогать у тебя деньги? Может, у Алекса остались какие-то долги? — допытывался я.
Карен покачала головой.
— Нет.
— Никто не пытался связаться с тобой после убийства мужа?
— Нет. Если, конечно, не считать тех двух полицейских, которые явились ко мне сообщить, что мой муж убит.
— Как выяснилось, незадолго до смерти твой муж пытался продать крупный пакет акций. Ему явно была нужна большая сумма, притом наличными. Зачем?
— Это тебе сказали в полиции?
— Не совсем, — уклончиво ответил я. — Но мне кажется, это важно. Когда человек незадолго до смерти пытается обналичить крупную сумму, даже продает свои акции, это чаще всего наводит на мысль о вымогательстве.
— Знаю. Кое-что действительно пропало.
— Что?
— Ну, это по словам полиции. Сама я ничего не знала. Однако полицейские все проверили, и выяснилось, что не хватает пятидесяти тысяч долларов.
— И это все? — поразился я.
— По их словам, все. Во всяком случае, так они сказали.
Итак, пропало пятьдесят кусков. А Джефферсон из кожи лез вон, чтобы получить на руки еще более крупную сумму, к тому же наличными. Похоже, какая-то грозная опасность нависла над ним, напомнив о старых грехах и угрожая разрушить его жизнь. Что бы ни натворил Джефферсон, речь явно шла о чем-то серьезном. И пятидесяти штук, похоже, оказалось мало, чтобы заплатить кому-то этот долг. Впрочем, его жизни тоже.
— Ладно, начнем с телефонного звонка, — объявил я.
— Кому ты собрался звонить?
— Никому. Однако вся эта история началась с телефонного звонка, и нам с тобой нужно выяснить, когда это произошло. Ты говорила мне, что в ту ночь, когда твой муж все-таки решился поговорить с тобой о том, что происходит, он обронил какую-то фразу, из которой можно было догадаться, что в два часа ночи ему кто-то звонил.
Карен кивнула.
— Да. Он тогда еще сказал что-то вроде «Такой звонок означает, что либо кто-то ошибся номером, либо что твоя жизнь разом изменится».
— Верно. Кстати, тот ублюдок, что напал на меня прошлой ночью, сказал примерно то же. Он рассказал, что Мэтью Джефферсон позвонил твоему мужу и попросил его о помощи, и что он — тот тип, что избил меня, — заплатил, точнее, отплатил. Сказал, что отплатил за те пять лет.
