— А чего Вася натворил-то? — поинтересовалась одна из старушек. — Вроде не пил, девок не водил, не буянил…
Виктор непроизвольно вспомнил давешнюю бабку, в хате у которой преступник жил какое-то время. Та тоже на постояльца не жаловалась, отметив, что вел он если и не пуританский, то весьма пристойный образ жизни.
Взяв координаты Терешкиной, Леонченко отпустил осведомителей, посоветовав о произошедшем лишний раз не болтать. И добавил, что, не исключено, придется их вызвать на допрос еще раз.
Домой Алексей вернулся, когда на улице уже было темно. Под вечер он вместе с Виктором вернулся в прокуратуру, где они на пару принялись обмозговывать события минувшего дня. Леонченко сокрушался, что не допетрил оставить бойца внизу, во дворе, куда выходили окна двадцать шестой квартиры. Кто же знал, что убийца воспользуется пожарной лестницей.
Оставив машину на охраняемой стоянке, Алексей к своему дома отправился пешком. Подходя к подъезду, он внезапно замер, явно почувствовав спиной чей-то пристальный взгляд. Резко обернулся, однако во дворе никого не было. Даже бабушки, обычно играющие в лото под одиноким фонарем чуть ли не одиннадцати часов, в этот вечер предпочли остаться дома. Либо разошлись пораньше. Вполне вероятно, отправились смотреть какой-нибудь фильм.
Еще раз окинув взглядом пустой двор, Клёст вошел в подъезд и поднялся на в свою квартиру. Там Алексея уже дожидалась Клава, эротичным голосом сообщившая, что в его ящик свалилось письмо. Сев к компьютеру, он даже не особо удивился, увидев, что письмо от Кукловода, отправленное всего полтора часа назад.
«Поздравляю! Вам почти удалось меня взять. Не знаю, кто из вас двоих оказался таким умным, ты или твой напарник, но адрес вы выяснили за сутки до моего отбытия с этой квартиры. Впредь, наверное, я не рискну оставлять намеки по поводу моего местопребывания. Еще остались люди, с которыми мне предстоит встретиться, и я не хочу, чтобы мой план оказался нереализованным».
Алексей сохранил письмо. Первым его порывом было набрать номер Виктора, однако в письме не содержалось сколь-нибудь важной информации, поэтому он решил Леонченко не тревожить. Вот вернется из Слободска, и тогда они обо всем поговорят.
В Слободск пришлось ехать на рейсовом автобусе, поскольку у его «Жигуленка» подозрительно застучал движок. Машину Клёст тут же сплавил на круглосуточную станцию техобслуживания, и сразу помчался на автовокзал, чтобы успеть на восьмичасовой рейс.
До райцентра было часа полтора езды. Как назло, в автобусе ехали сплошь бабки, которые, несмотря на 30-градусную жару, были закутаны в платки и шали. При малейшей попытке открыть фрамугу тут же начинали ворчать, так что на конечной остановке в Слободске из расплавленного салона потный Клёст вывалился в насквозь пропитанной потом рубахе. Немного придя в себя, спросил у какого-то прохожего, как добраться до местного детского дома. Тот в ответ почесал темя, почему-то посмотрел на часы и пожал плечами. Только с пятой или шестой попытки Клесту удалось выяснить, как добраться до цели.
Слободский детский дом представлял собой мрачное трехэтажное здание красного кирпича. Невольно подумалось, что здесь скорее место душевнобольным, а не детишкам.
Сбоку от входа, над которым нависал ажурный козырек, серела мемориальная дощечка с отбитым нижним правым углом. Судя по надписи, в сентябре 1920 года в этом здании располагался штаб Второй конной армии под командованием Филиппа Миронова. Из командармов гражданской Алексей помнил только Буденного, Блюхера и Чапаева. Впрочем, на счет последних двух он сомневался. Вполне вероятно, что те командовали не армией, а корпусом, либо еще каким-нибудь подразделением.
Тяжеленную, обитую железом дверь едва удалось открыть. Успел удивиться, как дети с ней управляются, и тут же оказался в огромном сумрачном холле. Где-то вдалеке, куда уходила старинная лестница с чугунными периллами, слышались детские голоса. Здесь же за столом мирно посапывала толстая вахтерша. Видавший виды стул под ней жалобно поскрипывал в такт сопению, и казалось, что с минуты на минуту просто развалится на части. Алексей постоял перед вахтершей с полминуты, затем, поняв, что будить ее все равно придется, негромко кашлянул, и только после этого тетка встрепенулась.
— Хто такой? Чаво надобно?
— Здравствуйте, я могу увидеть вашего директора?
— Эта каково?
— У вас что их, несколько?
— Дык новый, Герман Трифоныч, токмо вторую неделю как дирехторствует. Может, у вас дело к прежнему, Юдифь Львовне?
— Как вы сказали? — ему показалось, что он ослышался.
— Козенко Юдифь Львовна. Директрису бывшую так зовут. Имя и правда чудное, а почему назвали так — мне то неведомо.
— А она долго работала?
— Лет тридцать, поди, оттрубила. Детишки ее любили и уважали, да и воспитатели тоже. Хоть и строгая была, а справедливая. А кады провожали Львовну на пенсию — все аж чуть ли ревмя ревели. Она-то сама уж крепилась, да и то под конец не сдержалась, слезу пустила.
— Та-а-ак, — протянул Клёст, соображая, как лучше поступить. С прежним директором встретиться надо бы в любом случае. Наверняка она вспомнит воспитанника с необычным именем Зиновий.
— Тогда подскажите, пожалуйста, как эту Юдифь Львовну найти.
— А у тебя какое к ней дело-то, могуть, и я сгожусь?
— Хм, не думаю, тут конфиденциальность соблюсти требуется.
— Понятно, секреты, значитца, имеются. Выходит, дитя не собираешься сюды определять, а то к новому пошел бы… В общем, слухай сюда, юноша… Не стоит так уж налегать на мнимо народное просторечие.
Получив подробную инструкцию, как добраться до дома прежней директрисы, Алексей вышел на свежий воздух и с облегчением перевел дух. Уже после нескольких минут пребывания в этом учреждении он чувствовал себя не в своей тарелке, а ведь дети здесь годами живут. И какому умнику пришла в голову идея устроить в этой Бастилии Детский дом?
Пешком к дому Юдифь Львовны было всего три квартала по прямой. Слегка проголодавшийся Клёст зашел в первый попавшийся магазин, древним фасадом напомнивший о его социалистической юности, где купил посыпанную маком булку и пластиковый, в поллитра, стакан кефира. Кстати подвернулась и лавочка в тенистом уголке, на которой Алексей без спешки расправился с нехитрой снедью. А куда спешить, последний автобус отходил в пять вечера, до него еще оставалось больше четырех часов.
Покончив с трапезой, совершил решительный марш-бросок к дому директрисы. Вот и ее неказистая хата. Хоть и невелика, но симпатичная, с резными наличниками. За ажурной оградкой виднелся небольшой сад и аккуратный огородик.
Хозяйка появилась минуты через две после того, как Алексей надавил на черную кнопку звонка, приделанного к деревянной дощечке справа от калитки. Юдифь Львовна оказалась довольно крупной женщиной с развитым бюстом. На носу посверкивали лекторские очечки, прибавлявшие их обладательнице солидности.
Алексей поздоровался, на что бывшая директриса учтиво кивнула, поинтересовавшись, чем она может быть полезна.
— Может, откроете калитку, а то как-то неудобно так разговаривать…
Та внимательно поглядела на незнакомого молодого человека:
— Похоже, у вас ко мне серьезный разговор. Что ж, милости прошу.
Внутри хата выглядела так же опрятно, как и снаружи. Хозяйка включила было электрический самовар, но Клёст замахал руками, объяснив, что по пути перекусил.
— Я ж вас не есть заставляю, а чай — дело святое, — настояла на своем женщина. — С сушками вприкуску да с конфетками — в самый раз.
Пока самовар нагревался, гость излагал причину, по которой приехал в Слободск из областного центра. Мол, ищу родственника, звали так-то и так-то, пребывал в вашем детдоме примерно тогда-то и тогда-то… Юдифь Львовна рассказчика не перебивала, только изредка кивала, словно с чем-то соглашаясь. Когда Алексей закончил, неторопясь разлила по чашкам ароматный чай, придвинула приезжему вазу со сладостями, и только после этого заговорила:
— Как же, помню я этого Зиновия. Интересный был мальчик. Читал много, всю нашу библиотеку перелопатил. Особенно детективы любил. А однажды как-то воспитательница заходит ко мне в кабинет, и протягивает Библию. Вот, мол, Хорьков ночью под одеялом с фонариком читал. Я уж и не знаю, как реагировать. С одной стороны, у нас свобода вероисповедания, с другой — вроде как мы жили при атеизме, в Советском союзе. Узнай в гороно, или в обкоме, что мои дети читают такие книги, меня по головке не погладили бы. Вызвала я Зиновия к себе, спрашиваю, где книгу взял. А он молчит, смотрит в пол и молчит. Ну, что с него взять? Пожурила я его для проформы, и отпустила с Богом… Вернее, без Бога, если выражаться иносказательно, потому как Библию я себе оставила. Она до сих пор у меня дома хранится, хотите, могу показать.
