– Хорошо, – тихо сказал Куинтана.
– Что хорошо?
– Я иду на суд.
– Ты хочешь сделать это? Испытать судьбу?
– Да.
– Ты понимаешь, что произойдет, если ты проиграешь?
– Да. Меня убьют, заставят уснуть навечно. Может быть, это не так страшно, как двадцать лет тюрьмы. Я не знаю. Для меня это неважно. Я невиновен.
“Пустяковое дело, оно должно быстро пойти”. Что же я-то делаю? Играю жизнью и смертью другого человека? Но нельзя же принуждать другого признаваться в преступлении и отнимать у него целых двадцать лет жизни, особенно если он утверждает, что невиновен, и ты веришь ему. Разве быть адвокатом – это значит делать такое? И со званием человека это вряд ли совместимо. Чувство уверенности в невиновности Куинтаны вновь поднялось со дна души Уоррена. Если я и верю в это, подумал Уоррен, то все-таки мой выбор несравним с тем выбором, что сделал Куинтана. И если его казнят, то мне предстоит прожить с этим больше, чем ему.
Не было никакой возможности пожать друг другу руку ни сквозь решетку, ни сквозь щель под нею, предназначенную для передачи документов. Уоррен прижал ладонь к холодному металлу. Куинтана прислонил свою с другой стороны.
Уоррен собрал со стола бумаги.
– Я сделаю все, что смогу, – пообещал он. – Мы, как говорится, доставим этим мерзавцам удовольствие за их деньги. Но только, ради Бога, если ты передумаешь, дай мне об этом знать.
* * *
Судья Паркер вызвала Уоррена в свой кабинет после разговора с Нэнси Гудпастер. Нэнси выглядела несчастной. Она сказала Уоррену:
– Я думаю, вы делаете ошибку. И вы, и Куинтана.
Уоррену снова вспомнились его юношеские представления о том, что закон призван защищать людей, а адвокаты – знаменосцы порядочности и чести. И еще он вспомнил, как Гектор сказал: “Я не знаю. Для меня это неважно. Я невиновен”.
Уоррен сидел на диванчике напротив книжного шкафа, полного “гарвардских классиков”, перед письменным столом судьи. В окно, расположенное за спиной Уоррена, изо всех сил светило полуденное солнце и жгло ему шею. На столе, за тибетской статуэткой, изображавшей коня, стояла бронзовая табличка, некогда упомянутая Риком Левиным, которая взывала к Божественному провидению и обещала здешней хозяйке Божью милость. До сих пор Уоррену не доводилось видеть эту табличку. Он даже подумал, уж не ставит ли ее судья лишь в исключительных случаях.
Лу Паркер ткнула в сторону Уоррена сигаретой, зажатой между ее большим и указательным пальцами так, словно это был дротик, который она вот-вот собиралась в него метнуть. Прямо в переносицу.
– Позвольте мне кое в чем разобраться, мистер Блакборн. Меньше недели назад вы обратились к обвинителю с просьбой о предварительной договоренности.
– Все верно, ваша честь.
– Нэнси согласилась на сорок лет. Это очень хорошее предложение.
– Но мой клиент отказался принять его, ваша честь.
– Если ко мне попадает парень, обвиняемый в предумышленном, я даю ему от пятидесяти до шестидесяти лет.
Когда ты в хорошем настроении, подумал Уоррен.
– Мой клиент – человек упрямый, – сказал он. – Он утверждает, что невиновен. И у меня есть основания ему верить.
Паркер проскрежетала:
– В таком случае, вы глупец. Мне помнится, как однажды, и не так давно, мы с вами сидели в этом самом кабинете и, казалось, неплохо понимали друг друга. Мне не обязательно знать факты, касающиеся дела, пока оно не вынесено на суд, однако я не глухая и не слепая. Я говорила вам, что для обвиняющей стороны это всего лишь кит в бочке. Я говорила, чтобы вы добились от этого парня признания и не отнимали у меня рабочего времени. Вы полагаете, я забыла? Теперь вы делаете обратное, и я обещаю, что впредь вы уже никогда не получите назначений в моем суде.
– Ну, так и пусть Нэнси сделает свой лучший выстрел, – сказал Уоррен, проигнорировав угрозу. – Какая разница, если мой клиент настаивает на суде?
Паркер повысила голос:
– Я объясню вам, какая разница. Предполагается, что вы действуете исключительно в интересах этого человека. Если он настаивает на своей невиновности, не имея при этом и малейших шансов на успех, а вы добиваетесь предложения, которое спасает его ничтожную жизнь, то на вас ложится ответственность за то, чтобы убедить его принять это предложение. Даже если вы считаете своего клиента невиновным! Это все слишком элементарно, однако у меня есть нехорошее чувство, что определенные элементарные вещи время от времени становятся для вас недоступны, как это уже было однажды.
Уоррен нахмурился, нервно застучав пальцами по ручке дивана. Острие дротика вонзилось до крови.
Судья наклонилась вперед, словно гончая, застывшая над добычей.
– Достаточно ли решительно вы говорили с этим Куинтаной?
– Я сделал все, что мог, – сказал Уоррен, не вполне уверенный, что это правда.
– Почему же я не очень вам верю? Почему в голову мне приходит мысль, что вы задумали отнять у суда две недели столь ценного времени, чтобы покрасоваться перед публикой? А заодно и отхватить солидный гонорар за каждый день, проведенный вами в суде?
– Я не знаю, ваша честь, – сказал Уоррен, не скрывая своего раздражения. Его затылок и шея буквально поджаривались в косых лучах солнца, светящего в окна. – Почему бы вам самой не рассказать, как это вам в голову приходят такие мысли?
– Не дерзите мне, адвокат!
– В таком случае, судья Паркер, не ставьте под сомнение действия, предпринятые мною в интересах клиента, которого вы никогда не видели и который, хочу вам напомнить, настаивает на своей невиновности.
– Как делают и все они, – сказала Паркер, – до тех пор, пока им не представишь неопровержимые факты. Мы обсуждаем здесь не освобождение на поруки и не девяностодневный курс тюремной терапии. Речь идет о смертельном уколе цианида. Buenas noches, Jose[26].
– Он все это понимает.
При виде настойчивости Уоррена судья окончательно озлобилась. Ее лицо покрылось красными пятнами.
– Да что вы рассчитываете на этом выиграть, адвокат? В моем суде вы работы уже не получите. Дело вряд ли попадет на первые полосы газет – какой-то тупоголовый и невежественный бродяга-мексиканец, обвиняемый в убийстве вьетнамского разнорабочего. Так что же у вас на вашем – с позволения сказать – уме? Как вы сами-то объясняете этот фарс?
В тембре ее голоса, как подумалось Уоррену, было нечто схожее со звуком, когда граблями проводят по бетонированной дорожке. Мускулы на спине Уоррена напряглись. Пальцы его все еще барабанили по ручке дивана, а одной ногой он с силой постукивал по ковру. Защита Куинтаны была бы сомнительным делом даже на честном процессе с беспристрастным судьей. А раз уж Уоррен довел Лу Паркер до такого состояния, сама мысль о возможности беспристрастного судебного решения казалась ему не более реальной, чем вероятность снегопада в день суда.
А ведь я могу и ошибиться, подумал Уоррен. Господи, я могу снова ошибиться. А мне никак нельзя этого делать. Это не только погубит мою карьеру, это уничтожит и всякое доверие, каким я когда-либо пользовался.
Уоррен почувствовал нараставшую в нем тревогу, но он знал, что не уступит, не имеет права уступить. Поняв, что он не собирается отвечать ей, судья Паркер стиснула зубы и схватила свой судебный календарь. Она быстро пролистала его, – затем обернулась к Нэнси Гудпастер.
– Мадам обвинитель, прокуратура готова к предъявлению обвинительного акта?
– Да, ваша честь.
Это были первые слова Гудпастер, произнесенные ею в кабинете.
– Суд примет иск в ближайший понедельник, двенадцатого июня, в девять часов утра. Ходатайство защиты – в следующую пятницу, шестнадцатого июня. Штат имеет неделю на ответ. Что вы скажете относительно даты суда? Штат готов к процессу?
– Обвинительная сторона будет готова через семь дней, – ответила Гудпастер.
– Это слишком рано. Но у меня есть один день, не занятый делами, назначенными к слушанию. Это среда, пятое июля, сразу после длинного уик-энда. Двадцать первое июля, это будет пятница, я уезжаю в отпуск на Гаваи. Итак, решено.
Уоррен вскочил с места.
Voir dire – процедура опроса и отбора присяжных – как правило, проводился в группах из сорока или шестидесяти жителей одновременно, в зависимости от размеров зала суда. Но в делах о предумышленном убийстве ввиду возможности вынесения смертного приговора каждый присяжный опрашивался индивидуально. Процесс этот мог занять несколько недель.
– Судья Паркер, – взмолился Уоррен, – это удар по мне. Вместе с voir dire вы даете меньше трех недель на все дело. И я имею всего лишь три недели на подготовку! В случае, связанном с предумышленным убийством, это, по сути, ничто!
– Вы говорите с китайским вьючным ослом, адвокат. Мое время расписано вплоть до Дня Благодарения. Взгляните сами.
