Сэм Тэйлор - Амнезия

Не скрою, поначалу меня переполняли приятные чувства: возбуждение, эйфория, триумф! Именно о такой работе я и мечтал, именно ее таинственность, неопределенность и опасности манили меня! Как далеко от этих ночных улиц был мой заваленный бумагами письменный стол на Бейкер-стрит! Но когда она бегом скрылась в парке, в груди зашевелились дурные предчувствия. Я решил, что Анжелина заметила преследователя, что она испугалась за свою жизнь. Я чуть не крикнул, чтобы она остановилась, что я всего лишь хочу уберечь ее от опасностей, которые могут подстерегать впереди. Однако я переборол себя и бросился во тьму парка, чуть не попав под кеб, возница которого что-то гневно прокричал мне вслед.

Следующий час мы кружили, как охотник и дичь, корабль и сирена. Через парк по направлению к Конститьюшн-хилл, вниз по Мэлл к Ковент-Гарден, мимо Чаринг-Кросс на набережную. Сердце выпрыгивало из груди, когда я представлял, что она бросается в темные воды реки, и я мечтал, как брошусь вслед за ней и вытащу из воды на той стороне у моста Ватерлоо, где за вокзалом прячутся крысиные норы кривых переулков. В этом районе Лондона мне бывать не довелось, но я был наслышан о его репутации. Казалось невероятным, что этот район может быть знаком юной невинной девушке из благородного семейства. Глядя, как она со спокойной грацией движется по узким, слабо освещенным проулкам, ни разу не помедлив и не оглянувшись назад, словно не догадываясь о том, какой гнусный и зловещий мир ее окружает — пьяницы и сводники, воры и шлюхи, шепчущие рты, хватающие лапы, мерзкие запахи, — я зрел ангела, спустившегося в ад. В этом было что-то невыносимо жуткое и тревожащее. Что за страшная тайна скрывается за всем этим?

Чем ниже мы спускались по этому призрачному туманному лабиринту, тем больше я терял уверенность в себе. Я все ближе придвигался к Анжелине, все крепче сжимая в кармане револьвер. Я боялся за нее, впрочем, не буду скрывать, за себя тоже. Сон давно превратился в кошмар, меня захлестнуло предчувствие беды. Наконец она остановилась на улице, названия которой я никогда не узнаю (к тому времени я безнадежно заблудился), и три раза постучала в низкую черную дверь. Я был так близко, что мог слышать ее дыхание, и с изумлением разглядывал ее профиль, удивляясь тому, как безучастно она дожидается ответа. Внезапно дверь отворилась, она молча скользнула внутрь, и дверь захлопнулась.

На сердце легла ужасная тяжесть. Неужели обвинения, выдвинутые против Анжелины, справедливы? Из дома доносились женский смех и непристойная музычка. Улица провоняла мочой и блевотиной. Похоже, я угодил в логово греха — в лучшем случае, таверну, в худшем… нет, невозможно! Я запрещал себе думать об этом.

Я прослонялся вокруг дома минут двадцать (хотя мне показалось, гораздо дольше), изнывая от страшных предчувствий. У этого порога мои полномочия заканчивались. Я разрывался между всегдашней привычкой следовать правилам и страхом, что внутри этого дома с моей любимой творятся страшные вещи. В конце концов чувства одержали верх над разумом. Я три раза стукнул в черную дверь. Отворила женщина с лампой в руке, и с ее молчаливого согласия я проследовал по коридору в залитую огнями приемную. Дверь за мной затворилась.

Комнату наполнял запах дешевых сладких духов, аромат которых преследует случайного прохожего в злачных районах Лондона. Я медлил на пороге, размышляя, что делать дальше, и не сразу осознал, что нахожусь в комнате не один. Двое мужчин занимали кресла в углах: один был молод, другой постарше, но оба источали злобу и порок. Молодой потягивал джин и встретил мой взгляд с вялым равнодушием, пожилой не изволил поднять глаза от страниц журнала. На пороге появилась высокая женщина с невыразительным лицом — та самая, что отворила дверь, — и так же молча взяла у меня пальто и шляпу, указав на пустое кресло. Старая набивка прогнулась под тяжестью тела. Меня словно поглотило беззубое плюшевое чудовище. Женщина предложила выпивку. Я согласился, надеясь, что алкоголь успокоит меня. Она поднесла мне стакан тепловатого джина и кивнула молодому посетителю, который встал и последовал за ней.

Время шло. Иногда сверху доносились стоны, бормотание и взрывы хохота. Как ни был я наивен, но о природе этих звуков догадался. Сердце упало. Я пил джин и пытался собраться с мыслями. Напрасная трата времени — я был слишком взвинчен. Я расслабил узел галстука, снял пиджак и пригладил волосы. В комнате было прохладно, огонь в камине еле тлел, но меня словно обжигал жар преисподней. Оставшийся посетитель рыгнул, и я учуял кислую вонь пива и маринованного лука. Тут, к моему облегчению, его позвали из-за занавески, и я остался один.

Мне стыдно вспоминать, как долго я просидел в одиночестве, покорный и молчаливый. Я понимал, что должен вскочить, отдернуть занавеску и броситься на поиски мисс Вьерж, сметая с пути всех, кто рискнет броситься мне наперерез, но тепло, сумрак и кисло-сладкая вонь этой комнаты словно парализовали меня. Признаюсь также, что мной овладели странные постыдные мысли. Когда женщина вернулась, чтобы позвать меня, я был больше похож на зомби, чем на живого человека. Поднявшись из кресла, на негнущихся ногах я последовал за ней.

Я миновал мрачный и темный коридор. Какой-то громила протянул ко мне руку. Не в силах вымолвить ни слова, я отдал ему кошелек. Он отсчитал деньги, вернул кошелек и отступил в сторону. Высокая женщина повела меня дальше по коридору, затем наверх, по едва различимым в темноте ступенькам. На вершине первого пролета она свернула в другой коридор. Из дверей лился свет и доносилась беспокойная однообразная музыка. Женщина остановилась и постучала. Хриплый голос шлюхи пригласил меня войти. И тут я обрел наконец дар речи. Не помню, что я промямлил моей провожатой, но, кажется, мне удалось объяснить, что хочу провести время с женщиной, которая вошла в этот дом за четверть часа до меня. К моему удивлению и ужасу, просьба не вызвала никаких возражений. Она просто кивнула и протянула руку. Я снова отдал свой кошелек, и, отсчитав деньги, она без слов вернула его мне. Я понимал, что сделка заключена, хотя разум и инстинкт отказывались признавать это. От нетерпения меня замутило. Женщина показала мне еще на один лестничный пролет, ведущий наверх.

Даже в сумраке комнаты, озаренной трепещущим пламенем свечи, я узнал ее сразу, и сердце вдруг забилось где-то в горле. Под черным кружевом нежная кожа светилась, словно алебастр. Тело… видит Бог, мне трудно подобрать нужные слова, чтобы описать его совершенство! Утонченные и в то же время женственные формы. Красота ее была так чиста и в то же время так чувственна, почти непристойна. Казалось невероятным, что это ангельское лицо и сексуальное тело принадлежат одной женщине! Она откинула волосы назад — и они заструились по плечам и закрыли лицо, но я мог видеть сквозь завесу губы, которые помнил так хорошо — только сейчас их покрывал слой ярчайшей алой помады, — и глаза, ее серые бездонные глаза, смотрящие прямо на меня.

Или, быть может, сквозь меня? Мне казалось, она смотрит мне в лицо, сознает присутствие в комнате иной телесной оболочки, но в глазах не отражалось ни узнавания, ни каких-либо иных чувств. Впрочем, кем был я для нее? Незнакомцем, никем. Должен сказать, этот пустой взгляд содержал в себе изрядную долю чувственности. Слегка приоткрытые губы говорили о желании или это лишь мерещилось моим наивным глазам? Мучительно медленно она двинулась ко мне, ступая босыми ступнями по холодному деревянному полу.

Я замер, я не мог пошевелить ни единым мускулом! Я ощущал в себе признаки плотской любви, о которых раньше лишь читал у Сафо, переведенной Катуллом:

Ибо так все и было! Я почти ослеп и оглох, словно статуя, обуреваемый чувствами, сколь болезненными, столь и экстатическими.

Она приближалась, я же по-прежнему оставался недвижим. Теперь я мог вдыхать ее — не запах дорогих духов, но аромат ее тела, ее самой. Я чувствовал, как мои низменные инстинкты, зверь, над которым я утратил контроль, побуждают меня коснуться ее тела. Она придвинулась еще ближе — я чувствовал ее дыхание на своей шее, ее волосы касались моих губ. Рука ее начала опускаться вниз — туда, где дремал зверь, — и тут я произнес ее имя.

— Мисс Вьерж.

Зачем я это сделал? Право, не ведаю. Я мог бы сказать, что прервать этот дивный колдовской сон меня побудила добродетель, нежелание воспользоваться положением дамы, но это лишь часть правды. Меня остановил страх. Страх того, как отзовутся мои действия в мире, который лежал за пределами этой комнаты. И тот изначальный, примитивный страх перед бездной, куда могли завести желания, перед этой постелью, перед Анжелиной и новым, доселе неведомым мне миром, куда я за ней, увы, не последовал.