Всего через пару секунд Спетт вернулся в зал с Ниеми под мышкой. Бьёрнфут тем временем высматривал приятелей Пера-Андерса в зале. Один из них согнулся на лавке, как грешник перед алтарем. Бьёрнфут схватил его за волосы и поднял на ноги.
– Я все расскажу, – пискнул тот.
– Молчи! – крикнул Пер-Андерс, пытаясь вырваться из хватки Спетта.
– Нет! – в отчаянии воскликнул приятель. – Я хочу все рассказать. Я спать не могу с той ночи. Пер-Андерс рассказал мне о почтовом грузе. Сказал, что мы его украдем. Только это. Ничего об убийстве. Мы взяли сани, пока извозчика не было дома. Остановились у Луоссайокки, перевернули сани, притворившись, что у нас выскочила оглобля, натянули на глаза шапки и закрыли лица шарфами. Они бы нас никогда не узнали. Не нужно было никого… Пер-Андерс спрятался за деревом, потому что почтальон его знал. Почтовые сани остановились, чтобы нам помочь. Оскар спрыгнул на снег, чтобы посмотреть поломку. Почтальон остался в санях сдерживать лошадей. И тут Пер-Андерс вышел из укрытия, залез в сани и выстрелил Юханссону в спину.
– Из пистолета Юханссона? – спросил Бьёрнфут.
– Нет, из своего собственного. Пистолет Юханссона мы обнаружили позже и притворились, что нашли его у Пеккари. Тот пытался сказать, что его ему подложили, пока он спал…
– А потом? – продолжал Бьёрнфут. – Что произошло в лесу потом? После того как Пер-Андерс застрелил почтальона Юханссона?
– Лошади, услышав выстрел, словно с ума сошли. Нашу кобылу понесло, но сани-то были перевернуты, так что она увязла в снегу. А почтовая лошадь понеслась прочь. Пер-Андерс схватил за уздцы и крикнул мне: «Парень! Схвати его!»
Приятель Ниеми вздрогнул. Перед его глазами снова встала эта ужасная сцена. Колени у него ослабели, и Бьёрнфуту пришлось поддержать его, чтобы тот не осел на пол.
Лицо Оскара Линдмарка в лунном свете кажется синим. Стоя на коленях, он осматривает оглоблю. Глаза широко раскрыты. Он еще не понял, что происходит, хотя прозвучал выстрел и почтовую лошадь понесло. Но снег мешает ей быстро бежать, и Пер-Андерс Ниеми успевает отдать приказ:
– Я должен забрать деньги. Не дай парню уйти!
Они смотрят друг на друга. Приятель Пера-Андерса и Оскар Линдмарк. Парализованные от страха перед тем, что сейчас случится. Мужчина кричит:
– Я не могу!
Лошадь, запряженная в перевернутые сани, дергается, пытается убежать. И Оскар Линдмар тоже вскакивает на ноги и бежит. Оступается, шатается, но бежит по ночному лесу, как испуганный заяц от охотников.
– Схвати его! – вопит Пер-Андерс Ниеми. – Если убежит в лес, нам конец!
Приятель берет топор и бросается догонять мальчишку.
Снежинки медленно кружатся в лунном свете, словно не могут решить, спускаться им ниже или нет. Облаками затягивает луну. Она светится, как женщина в курной бане, жирная, лоснящаяся. То закрывается облаками, то открывается. Тени от деревьев на снегу то черные и резкие, то мягкие, растушеванные… Но даже скройся луна полностью за облаками, Оскару Линдмарку не спастись. Его следы хорошо видны на снегу. Пер-Андерс гонится за ним, ощущая металлический привкус крови во рту. Ноги увязают в снегу. «Он же совсем ребенок. Боже мой». И вот приятель настигает мальчика, заносит топор и бьет его по голове сзади. Мальчик не обернулся. Не отважился посмотреть на своего преследователя. И вот он уже лежит лицом в снег, и только ноги подрагивают, как у спящей собаки. Мужчина бьет еще несколько раз, чтобы заставить ноги не двигаться.
Приятель Пера-Андерса Ниеми смотрел, не отрываясь, на Бьёрнфута.
– Линдмарк побежал. Но я догнал его и ударил обухом в затылок. Он умер там в снегу. Я вернулся к саням, поставил их прямо и придерживал лошадь, пока не вернулся Пер-Андерс с деньгами. Он прихватил пистолет Юханссона. У меня все штаны были в крови. Я чуть с ума не сошел из-за этого, и Пер-Андерс предложил поменяться. Я надел его чистые штаны. Вернувшись в город, мы спрыгнули с саней, шлепнули лошадь и пошли по домам. Снег так валил, что все следы замело. Мы знали, что нас никто не найдет.
Третий приятель, который вместе с ними привел Пеккари в участок, вскочил со скамьи.
– Это неправда! – воскликнул он, в ужасе глядя на Пера-Андерса и своего второго друга, только что признавшегося в убийстве. – Негодяи! Я вам верил! Я поверил, когда вы сказали, что подозреваете Пеккари и что надо обыскать его дом. Подонки!
В зале воцарилась тишина. Спетт взял слово:
– Все вон! Утром начнется новое заседание. А сейчас все вон. Вон!
Народ начал неуклюже подниматься со скамеек. Все молчали. Невинный человек чуть не оказался приговоренным к смерти. И они желали ему смерти. Чувство вины тяжелым грузом легло на плечи собравшимся. Лестадианцы боялись поднять взгляд от пола. Никто не отважился взглянуть в сторону Эдвина Пеккари.
Тот, все еще в цепях, крикнул:
– Но я же это сделал! Вы что, не слышали? Я виновен! Я ВИНОВЕН!
Снежная буря бушевала три дня, а потом ушла в другие места, оставив Кируну отдыхать под мягким белым одеялом. Лошади тащили снежные плуги. Заборы сгибались под тяжестью сугробов. Ветви берез, придавленные снегом, опустились до самой земли.
Бьёрнфут и Спетт проводили Эдвина Пеккари на станцию, где тот сел на поезд, идущий на юг. Горнодобывающая компания приказала рабочим расчистить снег с путей. По станции сновали люди – пассажиры и грузчики. Снова начали прибывать товары. Пеккари шел, сгорбившись и натянув вязаную шапку на глаза. С собой у него была одна сумка со всеми его пожитками. Никто больше не пожелал с ним проститься.
– Вот он и уехал, – сказал Спетт после того, как они посадили Пеккари на поезд.
Бьёрнфут кивнул:
– Какого черта он сознался?
– И не говори. Наверное, ему польстило внимание. За одну ночь он стал знаменитостью. А до этого с ним знаться никто не хотел.
Он вспомнил обыск квартиры Пеккари. Ни писем, ни фотографий они не нашли.
– Но ему грозила гильотина… Безумец! – не отставал Спетт.
– Улики указывали на него. Может, он вообразил, что сам это сделал, раз все так говорили. Откуда нам знать?
Спетт фыркнул, а потом позвал Кайсу, общавшуюся с кондуктором, и начал с нею играть. Обрадованная псина забегала вокруг них, обдавая мужчин снегом.
– Мда… – протянул Бьёрнфут, поглаживая усы. – Много говорят о загадке Бога, но я скажу тебе, что человек – не меньшая загадка.
– А я думал, только про женщин так говорят.
– Кстати, о женщинах…
Ленсман Бьёрнфут взглянул на часы. В час они договорились с женой встретиться. Пора было выдвигаться.
– Все равно это странно, – напоследок сказал Спетт. – Я про этих лестадианцев. Они могли простить Пеккари хладнокровное убийство, но не смогли простить ему ложь.
– Человек – это загадка, – повторил Бьёрнфут и попрощался.
Она ждала на углу, пока он, тяжело дыша, поднимался вверх по улице. Ее темные брови под горностаевой шапкой. Руки в белой муфте. Черное пальто, припорошенное снегом.
– Здравствуй! – сказал Бьёрнфут, беря жену под руки.
Три минуты быстрым шагом, и они в новом музыкальном павильоне. Ключ он одолжил заранее. На сцене перед ними стоял рояль «Стейнвей».
– Каждый четверг, с двух до половины четвертого, он твой, – объявил Бьёрнфут. – Никто тебе не помешает.
Жена смотрела на рояль, понимая, что ее заманили в ловушку. Ей вспомнилась первая поездка в Кируну. В Гэлливаре кондуктор спросил, кто за нее «отвечает».
– Что вы имеете в виду? – спросила она.
– Вам нельзя одной в Кируну, – ответил кондуктор. – С вами должен быть мужчина, который будет за вас отвечать. Или гарантийное письмо, что мужчина встретит вас на перроне в Кируне.
– Отвечать за меня? – возмущенно воскликнула она, но в этот момент в купе вошел Альберт с дочерьми. Они выходили подышать на станции. Кондуктор извинился, проверил билеты и пошел дальше. В ответ на ее возмущенную речь Альберт сказал в защиту кондуктора:
– Это тебе не Стокгольм. Это шахтерское поселение. Но тамошние власти не хотят, чтобы он превратился во второй Мальмберг с барами и…
Он замолчал, увидев, с каким интересом их спор слушают дочки, но все же продолжил:
– …и женщинами, согласными на все. Таких женщин туда стараются не пускать. Не принимай это на свой счет.
– В Финляндии женщины уже голосуют на выборах, а тут женщине одной и в поезд сесть нельзя…
Кируна была городом мужчин. Мужчины и их мужские занятия. И ленсман был в курсе всего, что происходит в городе. Его везде приглашали. Вот и на этот раз, собираясь к диспоненту Лундбуму, он начищал ботинки, поплевывая и натирая их тряпкой. И неважно, что диспонент может заявиться на встречу, одевшись как бродяга. Она ждала от этого города будущего чего-то другого. Современности, цивилизации. Но тут женщины стояли и охали над картинами кисти принца Евгения. И какая же тут была бедность. Все эти женщины и дети с торчащими скулами и втянутыми щеками перебивались на хлебе и воде. Их мужчины покалечились на шахте. Детей приходилось продавать. Конечно, нищета была и в Стокгольме, но не в таких масштабах. Она тяжело это переносила. У Альберта контракт был на пять лет. Она не выдержит пяти лет здесь. Альберт стал ей невыносим. Ее раздражало, как он храпит, отсутствие манер за столом. Ей было стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Ей хотелось заболеть, появилась бы возможность отсюда уехать.
