— Ты, если что, стреляй. Не жалей их. И я зря жалел. Надо было вышибать им мозги. А Амбарцумова топить в срамном месте. Сунуть рожу и держать до летального результата.
Мы не узнаем Москвы. Изменились названия станций метро, улиц, и если бы только это. Мы блуждаем по совершенно чужому городу, смотрим триллер в кино и отходим душой в русском бистро. Это я привожу сюда Струева.
— В «Макдональдс» пойдем?
— Зачем? — говорит сытый и благодушный Струев. — Поедем в парк Горького.
— И там все не так. Не надо туда ехать. И на ВДНХ тоже.
Мы возвращаемся к дому вечером, видим свет в окнах. На улице все чисто, подъезд в порядке, и я опять поднимаюсь на третий этаж. Струев остается на лестнице.
Девочка, лет пятнадцати, открывает без опаски и не спрашивая, кто там пришел. Большая по нашим временам редкость.
— Здравствуйте. Я старый знакомый покойного Николая Митрофановича. Приехал из Ленинграда на несколько часов. Мне бы супругу его увидеть.
— Мама умерла. Год назад. — Подумав с полминуты: — Войдите, пожалуйста.
Меня проводят в комнату.
— Меня Аней зовут. Сейчас я вам чаю подогрею. Кофе нету.
Вот и рвется ниточка. Тонкая и неверная. Политик в Кремле, Че Гевара на необъятных просторах Родины, может быть, прикопан уже где, а может, вывезен на Кубу. И домой возврата нет. Остается только купить себе документы и поселиться где-нибудь, пока не сгинет Политик. На стене фотографии семейные. Вот Клепов. Вот его супруга. Вот Аня. А вот молодой человек, а это уже интересней. Армейская фотография. Клепов с товарищами. Капитанские погоны на всех троих. На юге, на отдыхе. Вон кипарисы, курортницы вдалеке.
— Как вас по имени-отчеству? — спрашивает Аня.
— Товарищи по работе зовут меня Псом.
— И что же за работа? Вы ищейка?
— Нечто в этом роде.
— У вас дело-то какое?
— Я книгу пишу. Про морскую пехоту.
— Я вам тут не помощница. И мама ничего не знала. Папа никому не рассказывал.
— А не боишься меня, Аня? Может, я вру тебе? В квартиру пустила. Осторожнее надо.
— В следующий раз не пущу. Сосиски будете?
— Нет, спасибо. Варенье есть у тебя?
— Кончилось.
— Ты, вообще, на что живешь-то?
— Пенсию получаю за родителей. Брат помогает. Он работает. Два лимона получает.
— Тогда конечно. Ты, Аня, этих товарищей папиных знаешь?
— На фотографии-то? Знаю.
— Дашь адреса?
— Вы правда на пса походите. У вас глаза собачьи. Но не волчьи. Вообще-то я осторожный человек. С тех пор как папу убили. Считается, что он разбился, но мы-то знали, что его убили.
У меня возникает соблазн задать вопрос, но я не делаю этого. Сюда бы сейчас Струева. Он поднаторел в допросах. В следующий раз я буду на лестнице, а он пусть идет. Спрошу сейчас осторожно — и все. Поймет Аня, что никакие мы не знакомые дяди Коли, а так. Голь перекатная.
— Ну вот… Тот, что слева, — Грибанов Илья Сергеевич. Живет в Москве. Записывайте. Он часто здесь бывает. Проверяет, что и как. Деньги давал. А второй товарищ в области где-то живет. Адреса не знаю. Они с дядей Ильей не дружат.
— Спасибо тебе, Аня. А какой твой любимый герой?
— Вы еще про настольную книгу спросите. Вы-то какую написали? Я в библиотеке возьму.
— Я тебе пришлю. Бандеролью.
— Ну, Бог вам судья, — вдруг говорит Аня строго и как бы меняется в лице.
Медведково — край земли. Дальше только кольцевая автодорога. За ней непонятное Челобитьево, а правее, вдоль колеи железной дороги, — Мытищи. Илья Сергеевич, господин-товарищ, живет в одном из неописуемых домов на Осташковской улице. Огромные кубики, имя коим легион, шестнадцатиэтажные корпуса, спальный пригород. Вечером, решив, что нужно ловить исчезающий мираж удачи, едем осматривать новую сценическую площадку.
— Ты бы смог здесь жить, Струев?
— Не знаю. Жить везде можно.
— Ты, вообще, кто по образованию? Где на участковых готовят?
— Я — как и ты. Инженер. Только что не художник.
— А в милицию тебя что привело?
— Квартира нужна была. Да и вообще. Романтика.
— А правда, что ты всех ларечниц у нас в поселке перетрахал?
Струев смотрит на меня долго, грустно, по-отечески, как и положено участковому.
— У них же мужья — бывшие кадровые работники фабрики.
— Струев, так там же семейный подряд. Дочки вон какие, взрослые и разнообразные. Они же все губы красят, когда ты свой бродвей обходишь.
— Почему ты не любишь, когда тебя по имени зовут?
— Я имя свое люблю. Но пока не вернусь домой, зови меня и ты Псом. Это каприз такой. Суеверие.
— Ты пес постыдный. Вот и дом. Вот и подъезд.
— Тут наши убогие меры безопасности ни к чему. Мы уже потеряны всеми спецслужбами. Бог остановился в Медведкове. Здесь нас никто не ждет.
Мы звоним по телефону из будки, что у автобусной остановки.
— Илья Сергеевич на даче. Что передать?
— А завтра он будет?
— Он сегодня будет. Только очень поздно.
— Мы завтра попытаемся.
— Пытаться не вредно, — отвечает низкий женский голос.
Спим мы в аэропортах. И не просто в аэропортах, а в видеосалонах. Там документов не просят, места всегда есть и лишь одно неудобство — нужно каждые два часа вставать и выходить. Пока идет проветривание, мы покупаем новые билеты. Лавочка эта порнушная в основном прикрылась, но в портах и на вокзалах крутят старые советские фильмы. Прочие надо выкупать, а те как бы бесхозные. Авторским правом не защищены. Комсомол сделал свое дело. Покрыл страну патологической сетью душных комнат и подвалов, где гениталии и разбой в неестественных цветах. Потом комсомол самораспустился.
Я засыпаю первым. Струев еще долго смотрит фильмы. Обычно его хватает на два с половиной сеанса, потом он отрубается и очень недоволен, когда надо снова вставать. Но откупить себе всю ночь рискованно. Тут-то документы может проверить дежурный в любом звании. Совсем недалеко от нас наряд, и рожки у них набиты боевыми патронами. Поэтому нельзя проводить ночи в двух аэропортах подряд. Сегодня мы выбираем Шереметьево. Тут чисто. Бывшее окно в мир. Потом появилось Шереметьево-2, порт переключили на Прибалтику, потом появился рейс на Сыктывкар, я это хорошо помню, часто здесь бывал, помню, как по инерции прогибался обслуживающий персонал после заграничных клиентов и в каком блистательном состоянии находился общепит. Бары — круглые сутки, техчас поочередно, сиди и пей. Закусывай калорийно и невредно. Потом обшивку кресел порезали, грязи нанесли, как в автобус, потом появились игровые автоматы, а теперь их здесь ой сколько.
— Сыграем, Струев? Деньги-то скоро кончатся.
— Давай по маленькой, — соглашается он.
Мы вколачиваем в однорукого бандита пятьдесят тысяч, проигрываем. Струев вздыхает. Любит он вздыхать. Достает заначку, и мы срываем-таки банк. Жетонов много, они все сыплются. В тройном разряде тройной «бар», а Струев всыпал туда аж десять жетонов. Мы получаем деньги. Мне на джин, Струеву на водку.
— Плохо, — говорю я.
— Чего ж плохого? Сейчас поужинаем на втором этаже. Я котлету по-киевски хочу. И рыбу красную.
— А то плохо, что повезло в игре — не повезет в деле.
— Так то завтра. А повезло сегодня.
— Тайный ход карты, Струев, чудесное вращение кубиков в стакане не признают хода времени. А впрочем, я бы тоже съел котлетку. Пошли.
Когда в четыре часа ночи нужно вставать и выходить из зала, Струев очень недоволен. Он ругается и силится достать милицейское удостоверение, я бью его кулаком под ребра. Несильно, но больно.
— Проснись. Сеанс окончен.
Мы бреемся в туалете, моемся по пояс, меняем рубахи. Семь утра, и пора приниматься за дело. Кофе, булочка, автобус. Медведково — край земли. Ехать долго.
— Друзья мои. Илья Сергеевич на рыбалке.
— Какой, к черту, рыбалке? — не выдерживаю я удара судьбы.
— Молодые люди, вы на местности ориентируетесь?
— Вот компас сейчас купим и пойдем. Азимут дайте.
— Азимут вам не нужен. Вы где сейчас находитесь?
— В автомате, напротив вашего дома.
— Вот чудесно. Видите мост впереди?
— Видим.
— Это Яуза. Проходите мост, потом увидите бензоколонку. Справа опять же Яуза. За ней прудик такой, это они с речкой сливаются. Вот на том месте, где сливаются, Илья Сергеевич ловит уклейку. И сейчас самое время. Вы его в лицо, надеюсь, знаете.
— Мы его давно не видели. А в чем он одет?
— Не в чем, молодые люди. А во что. В ветровке зеленой, в сапогах высоких. Кепочка с козырьком.
Мы выходим к Яузе. Илья Сергеевич — вот он, рядом, но на другом берегу. Ловит он один, и ловит здорово. Уклейка крупная, клюет часто. Грязи на берегу много, мы возвращаемся на тротуар, выходим на кольцевую, на мост, и здесь уже по натоптанной торной тропе приближаемся к Грибанову.
— На опарыша?
— На тесто. А вообще-то, на опарыша. Вчера не купил, а сегодня пошел проверить, а уклейка пошла. Вечером здесь человек сто будет. Вы, что ли, вчера звонили?
