А потом вышел доктор. Он все не так понял, подумал, что мы муж и жена, что этот дяденька – твой отец. Мы над этим посмеялись, но потом он действительно стал твоим папой. Несколько месяцев спустя мы стали жить вместе и переехали в Gratte-Ciel, а потом поженились. Я считала, что так для нас лучше всего, мы хотели быть одной семьей. Нам с тобой нужен был человек, чтобы он был добрый и о нас заботился. Предыдущая жена Папá расстроилась, но он ее никогда не любил. Ему лишь казалось, что он ее любит. А любил он одну меня, еще до того, как мы повстречались. Только меня любил. И тебя.
– Я не понимаю, о чем она говорит, – заявил я Густаву. – Все шепчет и шепчет на ухо.
– Необязательно ее слушать, – подсказывает Густав. – Она и знать не будет.
– Она знает про все-все.
– Ничего подобного, мой маленький джентльмен. Дети думают, будто папы и мамы все знают, но это неправда.
Потом приходит Жаклин и гладит меня по руке. Это приятно. Жаклин пахнет перечной мятой, и еще она хочет, чтобы все люди, даже взрослые, были ее детьми. У нее умер сын, его звали Поль, а Жаклин продолжает с ним разговаривать. Большинство людей не знает, что такое возможно. Я и сам не знал. Я ничего не знал, кроме того, что написано в медицинской энциклопедии и «Les Animaux: leur vie extraordinaire», и еще в других книжках. Но теперь я узнаю все больше интересного.
– Паскаль, тебе не помешает свежий воздух, – говорит Жаклин. Это в палату вошел доктор Даннаше, его зовут Паскаль. Жаклин за него беспокоится, потому что у него едет крыша. – Ужасно выглядишь, Паскаль. Как ты спал?
– Не особо, – отвечает он.
– Я прикатила коляски. До прихода детектива можешь кого-нибудь выгулять. Сходи в сад, тебе и самому это не помешает.
– Я тоже пойду с тобой погуляю, – шепчет Густав. – Куда бы ты ни пошел, я последую за тобой, мой маленький джентльмен. На стене в кабинете доктора Даннаше я увидел карту пещеры. Она нам пригодится. Гляди. – И Густав указывает на картину в рамке.
– Это не похоже на карту. Похоже на чью-то голову.
– Это карта, мой маленький джентльмен. Ты уж мне поверь.
– Выйди на свежий воздух, – слышится чей-то голос. – Прекрасный день. Жарко. Обжигающе жарко.
– Мы погуляем в саду, – говорит доктор Даннаше. – Если придет его мать, скажите, где мы. Я надену ему плеер.
– Коляска готова.
– Ну вот и хорошо, – говорит Густав. – Мы пойдем туда, где потемнее. Только ты и я. Чтобы не было солнца. Я знаю одно место. Оно есть на карте. Там холодно, как в морозилке. Слышно, как капает вода. И пищат летучие мыши. Ты ведь любишь летучих мышей, мой маленький джентльмен? Я отведу тебя в пещеру и покажу стену, где я кровью записал их имена. В этой пещере хорошо умирать.
На улице жарко, птицы поют, пахнет цветами и дымом. От всего этого хочется превратиться в хилую плаксу, и вот мы двигаемся, как будто на колесиках, и Маман снова говорит мне на ухо про то, какой я у нее хороший и что она всегда будет меня любить, и что никто не виноват, не волнуйся, мой хороший, они его найдут и посадят в тюрьму, и мы снова будем жить вдвоем, и я отвезу тебя на Красное море, ты будешь плавать вместе с дельфинами, и еще мы купим машину, маленькую красную спортивную машину, двухместную, только для нас двоих. И знаешь, что еще, мой дорогой Луи? Если человек делает неправильный выбор, он должен с этим смириться. Люди должны мириться с тем, что сделали. Ты тоже выбрал. Это был твой выбор, Луи.
А потом она говорит совсем другим голосом. Я его боюсь, Лу-Лу. Боюсь. Он словно где-то рядом. Я чувствую, как он думает плохое. Чувствую, как он сочиняет небылицы.
– Да не слушай ты ее, – говорит Густав. – Слушай меня. Или доктора Даннаше. Или считай про себя до тысячи. Главное, не слушай ее, договорились?
– Мой Папá пьет слишком много пива, вина и коньяка, – говорю я Густаву. – И подвергает риску свою семейную жизнь. Но мне все равно, потому что я без него скучаю. Когда я о нем думаю, это как пить горячую кровь.
– Давай немного посидим, – говорит доктор Даннаше. – Знаешь, Луи, я получил очень странное письмо, и твоей маме такое тоже пришло. Тебе что-нибудь об этом известно?
– Ничего не говори, – шепчет Густав.
– Ну конечно, откуда тебе знать. Как думаешь, Луи, я не сбрендил? Тебе не кажется странным, что твой лечащий врач во сне прописывает твоей маме яд?
– Тсс, – говорит Густав, – не разговаривай. Это не по правилам.
– Ну да ладно. Я взял с собой «La Planète bleue». Вот, послушай: В 1998 году биологи наблюдали, как морские обитатели пожирают мертвого серого кита. Сначала приплыли сонмы амфиподов – ракообразных длиной в несколько сантиметров: своими острыми челюстями амфиподы вонзались в мертвую плоть…
И так далее, и тому подобное.
– Расскажи мне что-нибудь интересное, – прошу я Густава, а доктор Даннаше все читает свое.
– Я могу рассказать про «Le Petit Prince»,[46] я его знаю наизусть.
– Тра-ля-ля, это же детская книжка. Папá вечно хотел мне ее читать, потому что в ней про аэропланы.
– И про планету, и про мальчика, и про баобаб. Про целую кучу всего, – говорит Густав. – Впрочем, ты прав: наверное, ты из нее уже вырос. Ладно, тогда вот тебе другая история. Жил на свете мальчик, и у него были мама и папа, которые его очень любили. Дальше рассказывать?
– Нет, про это не стоит. Там плохой конец.
– Вовсе необязательно, – говорит Густав. – Можешь выбрать конец, какой захочешь.
– Следом за амфиподами появлялись глубоководные рыбы, многие из них были падальщиками с сильно развитым обонянием.
– Не так-то просто быть мамой Дерганого Мальчика, – говорю я Густаву. – Иногда ему грозила очень большая опасность, и мама не справлялась. Хотя я знаю, что она пыталась. Точно пыталась.
И еще мне бы хотелось разглядеть сквозь бинты лицо Густава, и каменистую землю, пропахшую лавандой и дымом: если бы я мог открыть глаза, я бы увидел сад с гравием, и цветы, похожие на желтые фейерверки, и, может быть, даже море и морских обитателей, живущих глубоко-глубоко под водой.
– …Например, миксины, похожие на угря: миксины, изворачиваясь штопором, вонзаются в плоть мертвого кита, отрывая от него кусочки. Следом за миксинами приплывают пряморотые акулы – те отхватывают куски покрупнее. Когда закончит свою пирушку первая волна гостей, приплывают другие падальщики, менее расторопные: офиуры, полихеты и крабы. Они обгладывают кита до самых костей, и от животного остается лишь белый скелет (см. иллюстрацию).
– Я помню эту иллюстрацию, – говорю я Густаву. – Китовые кости на морском дне, обглоданные паразитами. Паразиты могут и живыми питаться. Умный паразит не станет уничтожать существо, в котором живет. Ему это невыгодно. Ему нужно, чтобы оно жило как можно дольше, потому что если оно умрет, паразиту придется искать другое живое существо, или он тоже погибнет.
– Давай еще погуляем, – говорит доктор Даннаше и катит коляску дальше. Густав, прихрамывая, следует за нами, и долго-долго молчит. Потом доктор Даннаше останавливается. – Лаванда. Чувствуешь, как пахнет лавандой, Луи?
Конечно, чувствую, запах бьет мне прямо в нос, но я не могу сказать.
– Она тебя любит, мой маленький джентльмен, – говорит Густав. – Любит и очень скучает. Можешь попробовать вернуться. Только теперь у вас будет совсем другая жизнь. Сам знаешь.
– Знаю, – отвечаю я Густаву, и мы продолжаем наш путь.
– Знаешь, о чем я мечтал в пещере? О том, как буду гулять по саду с мальчиком вроде тебя, и еще со своей женой, – говорит Густав. – Мы трое были маленькой семьей, мы шли и держали за руки своего сына, а он шел между нами. Мы считали до трех, и на счет «три» его поднимали, как на качелях. Ему очень нравилось. Все маленькие дети любят, когда с ними так играют.
– Я знаю, как называется каждое растение в этом саду, – говорит доктор Даннаше. – И цветы, и деревья, и кустарники. Это из-за Лавинии. Она была моей пациенткой, а до болезни работала ландшафтным дизайнером. Шесть лет в коме. Мы с ней читали книжки о растениях. Лавиния подарила мне деревья бонсаи. Я думаю, они бы тебе понравились, Луи. Их выращивать – настоящее искусство, стержневые корни надо подрезать.
У доктора Даннаше такой голос, будто он вот-вот расплачется. Мы медленно объезжаем больницу. Спереди похоже на модель «Лего», все белое. По белому камню большими буквами написано: «La Clinique de l'Horizon», a внизу призрачные буквы: «L'Hôpital des Incurables».
– Ты знал, что больница раньше так называлась? – спрашиваю я Густава.
Но он молчит, он умеет молчать. Густав кашляет, изо рта у него что-то вылетает и падает на гравий. Похоже на мокроту, только не мокрота, а грязная вода, и в ней – водоросли.
– Да, знал, – говорит Густав. Мы ушли от доктора Даннаше и углубились в лес. – Знал. Я неизлечимо болен, мой маленький джентльмен. Но тебя можно вылечить.
Доктора Даннаше уже не разглядеть. Больница далеко, и сад тоже. Густав идет впереди: его голова, пухлая от бинтов, маячит впереди, как белая лампочка. Нас обступают деревья, очень жарко, и тут могут быть змеи, в таком лесу обычно водятся гадюки. У гадюки на спине темный зигзаг или прямая полоска с пятнышками. Гадюка может укусить ребенка насмерть, и для взрослых она тоже опасна, особенно для больных и немощных.
