— Вроде того. Скелет начал распадаться на отдельные кости, так как весь связочный аппарат разрушен. Учитывая предварительные сроки смерти жертв номер два и три, я могу пока только предположить, что первая жертва оказалась здесь в срок от трех до пяти-шести лет назад.
Катя вспомнила слова Халилова.
— Дом пустует только пять лет.
— Значит, от трех до пяти, — патологоанатом снял очки и, протирая их платочком, покачал головой. — Если хочешь стать философом, иди работать с трупами. Пока мы живем, мы работаем, спешим любить, горим, несемся куда-то вперед и постоянно боремся с другими людьми и с самим миром. Но потом приходит великий уравнитель. Смерть, гниение, распад… И как итог — минерализация. То, что несколько лет назад любило и спешило жить, распадается на отдельные химические элементы и простые соединения. От праха к праху.
Катя решила промолчать, чтобы дать медику время проникнуться его грустными мыслями. Но она была на работе.
— Со способами убийств у нас засада, да?
— Почему же, — вдруг оживился патологоанатом. — Вовсе нет.
— Хм, — недоверчиво отозвалась Катя.
Вместо уточнений медик поманил Катю пальцем и подошел к третьей жертве в центре комнаты. Кате пришлось подчиниться и встать рядом. Медик склонился над убитой, аккуратно опустил закрывавшую ее горло складку шерстяного платья и осторожно ткнул пальцем в темную полосу вдоль темно-серых мумифицировавшихся тканей шеи.
— Видишь? Это же странгуляционная борозда. Ткани мумифицировались и оставили для нас этот след. Борозда глубокая. Чем душили, не знаю, рядом нет ничего подходящего. Убийца мог с собой захватить удавку. Как трофей. Учитывая, во что девушка одета…
Катя кивнула, поняв его мысль:
— …Это могли быть колготки.
Ее голос дрогнул. Собравшись с духом и пытаясь справиться со смесью отвращения и брезгливости, она опустилась перед убитой на корточки. Катю интересовали глаза. Пустые глазницы убитой, смотрящие в никуда.
— У трупа номер один удавка так и осталась на шее, как видишь, — продолжал медик. — Труп номер два нужно будет проверить. От кожи мало что осталось, но при наличии аппаратуры…
Катя уже не слушала его. Чувствуя себя святотатцем, она заглянула в иссохшую глазницу третьей жертвы, пытаясь найти на внутренней поверхности впадины характерные царапины.
Патологоанатом замолчал. Он удивленно наблюдал за Катей, таращась на нее исподлобья — поверх очков.
— Как ты догадалась?
— Что?
— Им выкололи глаза, — сказал медик. — На внутренних стенках глазниц характерные повреждения, я обнаружил их у второй и третьей жертвы. В лабораторных условиях найду и у первой, скорее всего. Всем им выкололи глаза. Ты же это проверяешь? Как ты узнала?
Катя молилась, чтобы очередной приступ не случился с ней прямо здесь и сейчас. Она собрала волю в кулак и стиснула зубы, прогоняя зародившуюся в основании позвоночника и мерзким ручейком ползущую вверх по спине змею страха.
Им выкололи глаза. Господи.
— Потому что… — начала Катя, но ее подвел голос. Дрогнул. Кашлянув, она закончила: — …Потому что все это я уже видела.
Она мечтала убраться отсюда подальше. Из этой землянки с тремя трупами, которых убили тем самым способом. Из Ямы, в которой Катя не была 18 лет и очень надеялась, что больше никогда здесь не окажется. Она хотела забиться куда-нибудь и закрыть глаза. А потом проснуться и узнать, что все это было сном. Пусть кошмарным, но — всего лишь сном.
Снаружи накрапывал дождик. Прижимая папку к груди, Катя осторожно шагала по узкой и скользкой дорожке сквозь горы мусора. К проему в воротах, где когда-то была калитка. Оказавшись снаружи, за линией оцепления, Катя вдохнула полной грудью.
В стороне Халилов курил с кем-то из местных. Он с сочувствием покосился на Катю и, поколебавшись, подошел к ней.
— Мы поговорили с местными. С теми, кто вообще согласен говорить. Таких немного. Никто ничего вспомнить не может. Говорят, не бывает здесь никто. Землянка-то заброшенная.
Холодный мокрый ветер прилепил, как кляксу, прядь волос к лицу Кати. Убирая волосы, Катя посмотрела вдоль улицы. На горизонте виднелись трубы расположенных за пределами Ямы заводов Промышленного района города.
— Когда мы в детстве ходили здесь, по этой улице, в школу… А ведь нужно было пройти черт знает сколько. До конца Ямы, до самого переезда, а уж там по прямой двадцать минут до школы…
Халилов оторопело смотрел на Катю.
— Что? Вы… вы здесь жили?
— Родилась и выросла, — кивнула Катя. — Что, удивлен?
Халилов смутился.
— Ну, вы такая, не знаю… хрупкая. А Яма самый поганый район в городе. А может, и вообще в стране. Вы уж извините, но я, честно говоря, не могу представить.
Здесь была такая же грязь, — невесело улыбнулась Катя. — Всегда. А знаешь, тогда, в детстве, мы с сестрой пробирались в школу по этой самой улочке. В сапогах до колена, но все равно обходили самые большие лужи. Потому что никогда не знаешь, какой она будет глубины. И мы шлепали по этой грязи. И смеялись. В детстве казалось, что все нормально.
— Сейчас уже не кажется?
Халилову ответил кто-то за спиной Кати:
— Тогда мы не подозревали, что есть другой мир. Иначе здесь очень сложно.
Катя обернулась. И это было уже третьим за день потрясением. Сначала — Яма. Потом — девушки, умерщвленные Тем Самым способом. А теперь вот — он.
— Поляков, — изумленно сказала Катя, не веря своим глазам.
Поляков загадочно улыбнулся, приветствуя ее кивком…
…И словно прошедших лет не было вовсе.
18 лет назад— Катька!
Обернувшись, Катя прищурилась. Валя махала рукой и бежала к ней. Простенькое платье, доставшееся старшей сестре от матери, и джинсовая куртка. Предмет зависти Кати. Ее родители купили Вале на 18-летие, специально отправившись для этой цели на вокзал — к шедшему из Средней Азии поезду с челноками, торговавшими прямо на перроне.
— Привет! А я ору тебе, ору. О чем замечталась?
Катя покрепче прижала к груди пакет с буханкой хлеба, так и норовящий выскользнуть из рук и плюхнуться на пыльный гравий.
— Ты уже с экзамена? — выпалила Валя. — Ну и как?
Катя вздохнула.
— Откуда я знаю. Завтра только скажут результаты. Надеюсь, не завалила…
Валя звонко рассмеялась.
— Еще бы! Думаешь, я не слышала, как ты у окна до полуночи халяву ловила? — Валя передразнила Катю тоненьким голосочком, зная, что сестру это всегда жутко раздражало: — «Халява, приди! Халява, приди-приди!».
Катя смутилась. Она была уверена, что сестра все еще гуляет с подружками. А та, вон, стояла перед домом — и наверняка хохотала, давя смех ладонью.
— Да ну тебя…
Посмеиваясь, Валя забрала у младшей сестры пакет с хлебом и двинулась вперед. Все, как всегда. Катя поплелась за ней, помахивая потрепанным полиэтиленовым пакетом с выцветшим изображением Леонардо Ди Каприо из того самого «Титаника». В форме в школу разрешили не ходить уже лет пять назад, и только старательно уложенная прическа выдавала Катю.
— А ты? — нашлась Катя, вспомнив, куда сегодня должна была пойти сестра, и обрадовавшись, что можно перевести тему. — Была на фабрике? Взяли документы?
Валя только отмахнулась.
— Лучше не спрашивай…
— В смысле?
— Я тетю Машу там встретила, — поведала Валя. — Помнишь ее? С мамой вместе в райпо раньше работала?
В памяти Кати всплыл смутный образ из глубин детства.
— Полная такая, с «химией» на голове?
— Она, оказывается, сейчас там работает, — кивнула Валя. — И лучше бы, говорит, не работала. Швеям уже два месяца зарплату не дают, представляешь?
— Да ты что? И там тоже?
— Я вообще в шоке, — по лицу Вали пробежала тень, демонстрируя, что сестра действительно переживала. — Два года в каблухе оттарабанила, и ради чего все?
Катя вздохнула. Скоро она закончит все экзамены. Потом выпускной, аттестат… И те же самые проблемы. Куда пойти работать, чтобы помочь родителям сводить концы с концами.
— Ну, это же временно все, — попыталась она утешить сестру. — Перестройка и все такое. Скоро это закончится. По телеку вон вчера говорили, что…
Катя осеклась, заметив тень. Человек был сразу за насыпью железнодорожного полотна, к которому приближались сестры. Тянущаяся вдоль жидкой лесопосадки железная дорога отделяла Яму жирным пунктиром от остальной части северо-западного промышленного массива их города. Перешел через рельсы — и ты в Яме.
Это был Кирилл. Катя всегда пугалась, видя его. Особенно его взгляд. Кирилл смотрел волком, исподлобья. Он был невысоким, щуплым, и на вид ему можно было дать лет 10–12, не больше, хотя от девчонок Катя слышала, что ему уже все 14. Кирилл испуганно и диковато, как волчонок, таращился на девушек, прижимая к груди недопитую бутылку лимонада. В этой желтой жиже плавали кусочки начинки от какого-то пирожка. Сколько Катя его помнила, Кирилл всегда ходил по улицам Ямы с чем-то, что можно попить или пожевать. Словно внутри него жил кто-то, требовавший постоянной кормёжки.
