— Привет, — машинально пробормотала Катя.
Валя хмуро покосилась на сестру.
— Пошли отсюда!
Она торопливо дернула Катю за руку, увлекая дальше. Они перешли через рельсы. Та же дорожка и та же жидкая лесопосадка, тянущаяся по обе стороны от тропинки. Но теперь они перешли границу и были дома. Катя невольно обернулась. Кирилл таращился им вслед.
— Ты чего? — буркнула Катя.
Валя неопределенно махнула головой.
— «Привет», — сестра не могла удержаться, чтобы снова не передразнить Катю, но на этот раз вполголоса, почти шепотом. — Нафига ты с ним вообще говоришь? Не связывайся ты с ним. Он же того!
Валя многозначительно покрутила пальцем у виска.
— Ты в это веришь, что ли? А по мне, так обычный. Ну, странный слегка, конечно, но с ним же никто не общается просто, и…
Валя лишь отмахнулась, затыкая младшей сестре рот.
Дома их уже ждала мать, которая тут же погнала девушек к столу — суп, да еще и на мясном бульоне, остывал. За обедом только и разговоров было, что об экзаменах Кати и попытках Вали трудоустроиться.
А после Валя вдруг предложила сестре погулять. Они брели по узким петляющим улочкам родного поселка, которые, как змеи, опоясывали уходящий в никуда огромный овраг. Это и была яма, давшее название месту, где они родились и выросли. Беспорядочные улочки с натыканными там и тут домишками, все как на подбор ветхими и трухлявыми, привели их к окраине поселка. За окраинными домиками уже тянулась непроходимая чаща леса. Здесь, словно импровизированный шлагбаум, отделявший жилой сектор от царства флоры, валялось когда-то и кем-то поваленное дерево. Местная молодежь отдыхала здесь по вечерам, облепив эту огромную иссохшую «скамью». Валя первая присела на бревно.
— Этот дурачок, Кирилл, — вдруг сказала она. — Он раньше жил здесь.
Валя кивнула на барак, поросший со всех сторон кустарником, как леший. Ветхое деревянное строение с заколоченными черными окнами, в котором, как была уверена Катя, никто не обитал целую вечность, пряталось посреди зарослей наступавшего леса.
— Где? — удивилась она. — Здесь?
— Вот в этом самом бараке.
Валя сорвала травинку и засунула ее в рот. Катя присела рядом, чувствуя кожей ног колючую кору иссохшего дерева.
— Да ладно. Я вообще никогда не слышала, чтобы там кто-то жил.
— Странно! — иронично хмыкнула Валя. — Аж сама Катька ничего не слышала! Такое бывает разве?
— Хорош издеваться.
— Ты в этой части поселка вообще часто бываешь?
Катя смутилась.
— И что мне тут делать? Наш дом в другой стороне совсем.
Они были слишком разные. Валя умудрялась быть душой любой компании. Вся молодежь Ямы была у нее в друзьях или, по крайней мере, хороших приятелях. Они бродили толпами дотемна, вместе ходили в город, в ближайший дом культуры, где по пятницам и субботам проходила дискотека. Катя по-хорошему завидовала сестре. Она так не могла. Кате все время казалось, что ее не любят, что на нее косо смотрят, что ее испытывают. Поэтому Катя предпочитала оставаться дома. Читать книжку или смотреть с родителями телевизор — спасибо отцу, собравшему мощную антенну, которая здесь, в Яме, умудрилась ловить сигнал сразу обоих центральных каналов страны.
— Говорят, этот барак во время войны построили, — сообщила Валя, жуя травинку. — Типа временного жилья для нескольких семей, которых сюда перевезли. Не знаю, кто там жил с самого начала, конечно. Знаю, что в конце концов там Кирилл и его мать поселились.
Катя недоверчиво покосилась на сестру, заподозрив, что та опять ее разыгрывает.
— Врешь опять.
— Почему это?
— У него же нет родителей. Кирилл с бабкой живет. Ну, с той, которая молиться любит.
— Еще бы она молиться не любила, — смакуя момент, усмехнулась Валя. — После того, как ее дочка повесилась.
Катя ахнула.
— Кто? Мать Кирилла?
— Ты еще маленькая тогда была, потому и не помнишь, — кивнула Валя. Она была старше на два года и всячески это подчеркивала. — У нас тогда весь Замаячный только об этом и галдел.
Катя тут же забыла об экзаменах и всем остальном.
— А как? Почему? Что случилось?
— Интересно? — хмыкнула Валя, но тут же посерьезнела. — Никто не знает. Только знаешь, что говорят? Говорят, Кирилл все видел. Ну, мамку мертвую свою. А он ведь тогда вообще сопляк был. Года два-три, может, четыре, или типа того. Маленький, в общем. Вот, говорят, с тех пор он и того — тю-тю, тронулся.
Катя поежилась, едва попытавшись представить, каково это.
— Бедный пацан… После такого любой тронется.
— Вот его бабка к себе и взяла, не в детдом же отдавать, внук типа все-таки, — согласилась Валя. — А сама тоже после этого в бога ударилась. Ходит и молится вечно теперь.
Катя смутно помнила, что ее звали Людмила Николаевна. Но все называли ее просто «Фокина». Дети разбегались при виде полоумной женщины в платке, которая брела по пыльным колдобинам Ямы и вечно бубнила себе под нос что-то про богородицу, а также сына, отца и святого духа и прочее.
— Жалко его, — сказала Катя. — Не, я серьезно, Валь. Пацан такое пережил, а с ним никто не общается даже. Как с дурачком. А он никакой не дурачок, раз такое было. Это же неправильно, наверное…
Валя покосилась на сестру, но промолчала.
— А барак этот? — робко спросила Катя. — С тех пор, как она повесилась, здесь что, так и не жил никто больше?
— Сеструх, ну ты даешь. А вот ты сама захотела бы жить там, где тетка на глазах у своего сына повесилась? Да там ни один нормальный человек глаза ночью не сомкнет, блин.
Катя попыталась представить — и тут же непроизвольно поежилась.
— Бррр. Ни за что.
— Вот-вот. А остальные что? Тоже не дураки.
Барак с каждой минутой выглядел все более зловещим и мрачным. На секунду Кате даже показалось, что сквозь черные щели заколоченных окон дома-призрака на нее кто-то смотрит. Это заставило Катю нервно вскочить.
— Слушай, Валь, пошли уже отсюда, а?
Валя кивнула, но не сдвинулась с места.
— Там не то что жить с тех пор никто не хотел, — мрачно, почти зловеще продолжала она. — К этому бараку вечером или ночью никто даже подойти не осмелиться. Особенно, если один. Видишь, рядом ни домов, ничего. Знаешь, почему?
У Кати перехватило дыхание. А собственный голос показался ей непослушным, тихим и дрожащим.
— Почему?
— Говорят, он проклятый, — торжественно поведала Валя. — Я слышала, говорят, что мать Кирилла так его и не оставила. Дом, в смысле. Не нашла покоя на том свете, понимаешь? Наши рассказывали, — под «нашими» Валя всегда подразумевала своих многочисленных друзей со всех концов поселка, — что по ночам там до сих пор что-то слышно. Какие-то звуки. Бац — и скрипнет что-то. Или упадет. Будто ходит там кто-то… Представляешь себе?
Катя почувствовала, как у нее на спине волоски встают дыбом от ужаса.
— Врешь.
— Серьезно! — Валя выпучила глаза, доказывая этим, что не шутит. — А еще, по ночам, иногда… Особенно, когда полнолуние… Если бы я сама не слышала, ни за что не поверила бы. Когда на небе горит полная луна, иногда в такую ночь можно услышать, как из барака кто-то зовет тебя… Тихо так, тихонечко, тонким таким замогильным голосом…
Катя открыла рот от напряжения, круглыми глазами пожирая сестру. Сделав многообещающую и от того еще более жуткую, зловещую паузу, Валя вдруг дернула руку и схватила Катю за плечо, возопив что есть сил:
— …«Катька-а-а!!!».
Взвизгнув, Катя шарахнулась назад. Валя разразилась хохотом, едва не свалившись с бревна. Поняв, что ее разыграли, как последнюю простушку, раскрасневшись от злости и на себя, и на сестру, Катя закричала:
— Да пошла ты! Дура, блин! Совсем уже чиканутая!
Валя покатывалась со смеху, повизгивая и хватаясь за живот. Катя, ругаясь и кипя от злости, перелезла через бревно и решительно двинулась прочь. Валя засеменила следом, окликая сестру сквозь смех:
— Стой, Катюх!
— Иди ты!
— Видела бы ты себя! — Валя не могла успокоиться. — Да стой ты, дура, я же пошутила!
— Сама дура! Чиканутая.
Катя костерила себя, на чем свет стоит, за то, что в очередной раз позволила сестре выставить себя в дураках. Но, пройдя пару кварталов по петляющим пыльным улочкам, она стала понемногу успокаиваться. А затем не выдержала и усмехнулась, вспомнив собственный голос.
Лишь стерев улыбку с лица и заставив себя насупиться, чтобы сестра не расслаблялась, Катя остановилась и позволила Вале догнать ее.
Потом они попили воды на колонке, около которой, несмотря на стоящую в Яме жару, никого не было. А вскоре вышли на родную улочку.
— Сколько у тебя экзаменов еще в школе осталось?
— Два, — вздохнула Катя. — Математика и сочинение.
Валя скривилась.
— Фу! Математику всегда терпеть не могла.
