Со всеми остальными абонентами связь, казалось, была навсегда потеряна. Оператор сообщил мне, что начинается Катурмаса, четырехмесячный сезон индийского муссона, который, как считают индусы, приносит счастье. Такое же, как и конец света.
В конце концов я отказалась от мысли установить с кем-либо связь и начала просматривать телеканалы, сразу же вырубая те, которые хоть чем-то меня не устраивали. Наконец я вышла на Си-эн-эн, выдающую что-то насчет очередной глобальной катастрофы, – мою любимую разновидность новостей. Засыпая под треск пулеметной очереди где-то на Ближнем Востоке, я забыла выключить телевизор, отключив только звук, и проснулась рядом с трупами и утопленниками на экране.
Затем эту довольно однообразную картину накрыла сетка помех, сквозь которую на поверхность экрана продралось чье-то лицо. Из-за вторжения муссона цветное изображение сделалось черно-белым с внезапными вспышками цвета, чем-то похожими на огни святого Эльма. Я узнала это лицо. Лицо из моих снов. Размазанная губная помада. Хвост длинных волос, словно дрябло-ленивые водоросли, свисает на шею.
Я включила звук: «...снято Биллом Томпсоном, туристом из Калифорнии, нашедшим тело на пляже Чоупатти в Бомбее немногим более трех часов назад».
Съемка была явно любительская, камера слишком быстро перемещалась от пенящегося словно кипящее молоко моря на смуглые обнаженные ступни собравшегося народа, затем на гетры полицейского и вдруг выхватила несколько блестящих белков глаз на неподвижных темных лицах. Свет – тусклый. За непосредственной границей фокуса камеры различимы только гирлянды лампочек, развешанные на торговых павильонах вдоль пляжа Чоупатти.
И затем вновь лицо из кошмара. Лицо моей матери.
Маску смерти с экрана вытеснила более уверенная операторская работа и цветущий облик комментаторши Си-эн-эн. Она поворачивается к сидящему рядом молодому человеку и говорит:
– Мистер Томпсон, не могли бы вы поподробнее рассказать, как вам удалось отснять эти удивительные кадры?
– Я шел по полосе прибоя, снимал буруны. Я путешествую с друзьями, они давно занимаются серфингом... мы направлялись в Австралию... когда тело... – Голос внезапно оборвался.
Комментаторша из Си-эн-эн склонила голову набок, как птичка, высматривающая поживу, затем резким движением подалась вперед и сцапала червячка:
– Когда тело... что?
– Когда этот желтый кусок ткани обмотался у меня вокруг ног. – Молодой человек невольно содрогнулся. – Я вначале подумал, что это морская змея.
Иногда их выбрасывает на берег в Керале, беспомощных и похожих на обрывки канатов на суше и смертельно опасных в воде. Но на сей раз это была не змея. Конец желтого шарфа был повязан вокруг вздувшейся шеи, и полоска кроваво-красной губной помады шрамом блестела на распухшем лице. Бедный Билл. Он вытащил ее на берег за тот самый похожий на змею шарф. К тому времени, когда тело лежало на песке, вокруг него уже собралась толпа зевак и подоспели трое полицейских.
– Они сказали, что заберут ее оттуда, – добавил Билл.
Но пока шла обычная полицейская суета, Биллу удалось подробно заснять сокровище, выброшенное морем на пляж в Чоупатти. Ее руки покрылись морщинами и белым налетом с множеством язв и оспин – следами прожорливости морских любителей падали.
– Она была похожа на червивый гриб, который часто попадается, когда гуляешь по лесу, – заметил Билл.
У нее была плоская грудь и смуглые мускулистые ноги. Она лежала в расшитом узорами платье цвета розового фламинго, собравшемся морщинами над дряблым членом. Камера наклонилась и вдруг почему-то расфокусировалась. Кто-то из полицейских захихикал. Еще один подошел к телу и одернул платье, прикрыв свидетельство отвергнутой мужественности.
Ее руки были увешаны драгоценностями, хотя скорее всего большая их часть – дешевые подделки. На одном плече у нее кто-то сыграл партию в кровавые крестики-нолики. А до этого кто-то воспользовался ее предплечьями для правки бритвы, мелко покрошив кожу на руках. На обоих же запястьях широкие браслеты из обнажившихся сухожилий. И пока легкие и желудок наполнялись водой, кровь вытекала в море из этих нарукавников смерти.
Любой кинорежиссер многое отдал бы за такой последний кадр.
Как правило, настоящее убийство выглядит на экране грубо, уродливо и как-то мелко, в нем отсутствует истинный драматизм преступления выдуманного. В придуманных смертях у жертв изысканный рисунок растрепанных волос, хорошее освещение, напряженное ожидание чего-то захватывающего, что должно вот-вот начаться. На киногероях никогда не бывает серых туфель. Кому это знать, как не мне.
На протяжении последних семи лет я успешно дополняла заработок радиопродюсера деньгами за небольшие документальные сюжеты на криминальную тематику, которые снимала для ночного телевещания. Правда, до сих пор мне не попалось ни одного серийного убийства – высочайшего проявления криминального творчества в XX веке, хоть и крайне редкого, должна признать, несмотря на настойчивые попытки киношников доказать обратное.
Таким образом, можно сказать, что я живу на дивиденды с мелодрам реальных смертей. Из них я узнала, что жертвы реальных убийств умирают, спустив штаны, как Элвис, или задрав юбку, как Майя Шарма, первая жена моего свояка. Моя работа как раз и состоит в том, чтобы превращать скучную реальность в увлекательную историю, даже в том случае, когда она, по сути, банальна. Профессиональный монтаж, напряженный ритм музыки – и самое заурядное убийство становится захватывающей драмой.
Очень немногие лица способны произвести на меня настоящее впечатление. Только те, которые я узнаю: утопленники, невротики со склонностью к членовредительству – то, что моя безумная мать называла своими «маленькими происшествиями».
Я вспоминала, почти не вслушиваясь в слова хищной комментаторши, и вдруг до моего сознания дошли ее слова:
– ...соображения относительно присутствия инспектора из Уголовного отдела элитного бомбейского подразделения по борьбе с преступностью, который прибыл вскоре после того, как был обнаружен труп. Это четвертое убийство хиджры на Чоупатти за последние восемь недель. Есть сведения, что убитый хиджра мог иметь отношение к бомбейскому миру кино.
Я набрала номер дежурного.
– Что такое «хиджра»? По Си-эн-эн только что передали, что за последние восемь недель было совершено четыре убийства хиджры.
Мне ответили после заметной паузы:
– Хиджра – это мужчина, который хочет, чтобы его принимали за женщину, мадам. Или мужчина, у которого нет... того, что делает мужчину мужчиной...
– Члена и яиц. Евнух. Спасибо.
Я уже почти четыре недели не видела евнуха. Слова на той последней открытке, которую мне прислала сестра.
Цель визита, мадам?
Весной этого года все нити, связывавшие меня с Лондоном и с Индией, начали сами собой обрываться. Несколько лет назад умерла мать. Все бабушки и дедушки умерли уже давно. Отец скончался накануне Рождества как раз тогда, когда я находилась в шестимесячной командировке в Луизиане, исполняя свою обычную роль профессионального вампира, засовывая микрофон в личную жизнь разных людей и высасывая из нее все самое интересное. Сообщение о его смерти дошло до меня только через пять недель после кремации.
Моя сестра Миранда была последней нитью, связывающей меня с Индией, и вообще с чем бы то ни было. На тот момент, когда она прислала мне то письмо из Бомбея, мы обе уже были круглыми сиротами.
Спасибо тебе за письмо о папе. Никто из наших старых знакомых не знал твоего адреса. У меня будет ребенок, мальчик. Он должен родиться во втором месяце Катурмасы. Как ты знаешь, это время благоприятно для родов, но неблагоприятно для браков. Один знакомый сказал мне, что ты работаешь над серией передач о смертной казни. Мой муж ставит индийский вариант «Бури» Шекспира. Здесь ходит слух, что он убил свою первую жену, которая должна была играть Миранду. В Бомбее очень жарко. Меня преследуют евнухи и прокаженные.
С любовью,
Миранда.
Наша переписка с Мирандой никогда не прерывалась, но ее брак с Проспером Шармой пять лет тому назад внес едва заметное отчуждение в наши отношения, словно в жизни сестры появилось нечто такое, что она хотела от меня скрыть. До меня дошло лишь известие, что она вышла замуж за кинорежиссера на двадцать пять лет старше ее, англомана, получившего образование в Оксфорде. Имя Проспер родители дали ему в честь французского литератора Проспера Мериме.
Письма от Миранды в ее новой роли второй миссис Шарма стали суше, официальнее. Я отнесла это на счет того, что для сестры наступил период сбрасывания старой кожи. Болезненно, но боль все-таки можно заблокировать в глубинах сознания. Я научилась этому достаточно давно благодаря своим отношениям с матерью. Сестра же попросту сделалась для меня еще одним языком, который я вдруг перестала понимать, еще одной потерянной страной.
