Отвечая на один из этих звонков, я услышала в трубке голос не друга и не родственника, а сотрудника полиции Дарби, одной из женщин, от которых я узнала о смерти мужа.
— Извините за беспокойство, — начала она, — мы не предупреждали вас о процедуре опознания?
— Не помню, — ответила я.
— Понимаю, вам сейчас тяжело… — начала она и умолкла.
— А, вы хотите, чтобы я опознала… — я осеклась, — своего мужа? Но вы же приходили сюда. Вам уже все известно.
— Так полагается, — ответила она. — Но вас может заменить другой член семьи. Брат, кто-нибудь из родителей…
— Нет, — перебила я. Об этом даже заикаться не стоило: когда Грег женился на мне, он стал моим. Никаким родственникам отдавать его я не собиралась. — Я сама. Где он?
— В морге больницы Короля Георга V. Знаете, где это?
Я позвонила Гвен, и она пообещала доставить меня к больнице, несмотря на необходимость отпрашиваться с работы. Вдруг вспомнив, что на мне та же одежда, что и предыдущим утром, я сбросила ее с себя и встала под душ, закрыла глаза и подставила лицо горячим струйкам. Потом быстро оделась, взглянула в зеркало и увидела, что я во всем черном. Я сняла свитер и заменила его другим, цвета ржавчины.
Некоторые люди инстинктивно чувствуют, как надо реагировать на настроения окружающих. У Гвен это получается. Мы с Грегом однажды разговорились о том, кто из наших друзей никогда не раздражал нас, и согласились, что это относится только к Гвен. Чутье подсказывает ей, когда надо отойти, когда приблизиться. С Мэри мы то и дело спорим, впрочем, Мэри спорит со всеми, словно ради этого и живет. А Гвен, с ее роскошной золотистой копной волос, серыми глазами, в неброской одежде, со спокойной и вдумчивой манерой поведения, не любит повышать голос. В университете знакомые прозвали ее «дипломатом», вкладывая в это слово и восхищение, и легкий оттенок раздражения, потому что Гвен никогда ни с кем не откровенничала. Мне всегда была по душе ее сдержанность, возможность попасть в узкий круг ее друзей казалась привилегией.
По пути в Кингс-Кросс, где находилась больница, Гвен молчала и не мешала молчать мне. Смотрела в окно и наблюдала, как прохожие спешат по делам, запланированным со вчерашнего дня. Неужели они не понимают, насколько бренно все в этом мире? Даже если сейчас им кажется, что их жизнь течет гладко, когда-нибудь — может, завтра, а может, через пятьдесят лет — этой бессмысленной суете придет конец.
Остановившись у больницы, мы обнаружили, что при ней есть только платная парковка. Меня вдруг охватила ярость.
— А если бы мы вместо морга поехали в супермаркет, нам не пришлось бы платить.
— Не волнуйся, — сказала Гвен. — У меня найдется мелочь.
В приемном покое больницы я не поняла ни слова из объяснений администратора, но Гвен уверенно повела меня по коридорам, в лифт, в подвал и в очередную приемную.
Из двери за стойкой вышел мужчина в зеленом халате. Он показался мне очень бледным, словно всю жизнь провел здесь, в подвале, вдали от солнца. Незнакомец вопросительно посмотрел на нас.
— Моя подруга приехала на опознание.
Он кивнул.
— Я старший ординатор, доктор Кирьяку. Вы родственница?
— Он мой муж, — ответила я.
— Примите соболезнования, — отозвался врач, и я вдруг поняла, что он и вправду сочувствует мне.
— Его имя Грегори Маннинг, — сообщила я.
Доктор Кирьяку перебрал папки, лежавшие стопкой на столе, нашел нужную, открыл и просмотрел бумаги в ней.
— У вас есть с собой какие-нибудь документы? — спросил он. — Прошу прощения, таков порядок.
Я протянула ему водительские права, врач что-то записал в своих бумагах.
— Тело вашего мужа сильно обгорело, — предупредил он. — Вам будет нелегко. Но я по опыту знаю: это лучше, чем вообще не увидеть тела.
— Хочешь, я пойду с тобой? — спросила Гвен.
Я покачала головой. Гвен села, а меня доктор Кирьяку повел в комнату, которая была сплошь заставлена шкафами, похожими на картотечные, но с ящиками раза в четыре глубже обычных и ручками, как у старых холодильников. Бросив взгляд на документы, прикрепленные к планшету, доктор подошел к одному из ящиков и повернулся ко мне.
— Вы готовы? — спросил он.
Я кивнула. Он потянул за ручку, и в комнате, и без того прохладной, повеяло холодом. Ящик выехал из гнезда, оказавшись подобием длинного подноса, на котором лежал труп, укрытый простыней. Когда врач приподнял угол простыни, я невольно ахнула, потому что лишь теперь наконец поняла, что никакой ошибки не произошло и что мой дорогой Грег мертв.
Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы посмотреть ему в лицо. Оно почернело от огня, часть волос сгорела, кожа на голове обуглилась. Об аварии напоминала только страшная рана над правой бровью. Протянув руку, я коснулась уцелевшей пряди волос, наклонилась и дотронулась до нее губами.
— Прощай, любимый, — шепнула я.
— Это Грегори Маннинг? — спросил доктор Кирьяку.
— Да.
— Спасибо. — И он что-то записал в своих бумагах.
Доктор Кирьяку повел меня обратно к Гвен, когда я вдруг кое-что вспомнила:
— Мне говорили, в той же аварии погибла еще и женщина. Она здесь?
— Да, — подтвердил врач.
Я мялась в нерешительности, пока наконец не отважилась спросить:
— А вы… — Я умолкла и повторила попытку: — Вы не знаете, как ее звали?
Доктор Кирьяку снова порылся в папках.
— Ее муж уже приезжал, — заметил он. — Вот она. — Он прочел надпись на обложке папки: — «Милена Ливингстоун».
Гвен удивленно посмотрела на меня:
— Кто она?
— Это имя я впервые слышу, — ответила я.
Мой тесный дом заполнили люди. Гвен и Мэри, видимо, установили очередность, потому что едва уходила одна, как тут же появлялась другая. Прибыли мои родители и привезли имбирный кекс. Джо принес виски. Приехал Фергюс с серым от шока лицом. Каждый вновь прибывший норовил меня обнять. А я не хотела, чтобы меня обнимали. Вернее, хотела, но только чтобы это был Грег.
Мне не пришлось ломать голову над списками неотложных дел: на каждом этапе подготовки к похоронам вокруг меня с избытком хватало желающих подсказать, как быть и что делать дальше. Я стала частью бюрократического процесса, который плавно и размеренно, как по маслу, продвигался к финалу — церемонии похорон. Но прежде чем состоятся похороны, факт смерти следовало зарегистрировать, а для этого, как выяснилось, провести расследование причин смерти.
Мы с Грегом часто говорили о смерти. Однажды в подпитии мы даже ответили на вопросы анкеты на сайте, обещавшем предсказать, в каком возрасте мы умрем (я — в восемьдесят восемь лет, Грег — в восемьдесят пять), поэтому воспринимали ее как нечто смехотворно далекое. Если мы когда-либо и думали о смерти всерьез, то полагали, что она придет к нам в глубокой старости и кто-то из нас будет держать умирающего за руку. Но подержать Грега за руку перед смертью мне не довелось, с ним рядом была другая. Некая Милена Ливингстоун. Кто она? Почему ехала с ним в машине?
— А ты как думаешь? — мрачно спросила мама, и я выставила ее из дома, грохнув дверью за ее спиной.
— А ты как думаешь? — спросила Гвен, и я уронила голову на стол, заваленный бесконечными списками дел, и сказала, что не знаю, не имею ни малейшего представления. Ведь я же знала Грега. Он бы ни за что…
— Расскажи мне о ней.
— О ком? — Джо смотрел на меня горестно и внимательно.
— О Милене. Кем она была?
— Элли, я понятия не имею, — ласково заверил он.
— Значит, она не из клиентов?
Джо и Грег были партнерами по бизнесу. При слове «бухгалтер» люди обычно представляют себе серенького, седого и унылого человечка в костюме и в очках, но эти двое ни в коей мере не соответствовали такому описанию. Джо излучал обаяние и выделялся в любой толпе. Женщин манили его голубые глаза, сияющая улыбка, манера уделять собеседнику все внимание. Он был хорош собой, но мы с Грегом давно определили, что подлинный секрет его шарма в другом: рядом с ним люди чувствовали себя особенными, по-настоящему красивыми. Он был постарше нас, приближался к пятидесяти, поэтому мы относились к нему как к старшему брату или к дяде. А Грег… он часто повторял: если бы я заранее знала, чем он зарабатывает на хлеб, то вряд ли согласилась бы встречаться с ним. Но откуда мне было знать? Мы познакомились на вечеринке в гостях у общего друга, и, если бы мне предложили угадать профессию Грега, я сказала бы, что он режиссер на телевидении, писатель, актер, политик. В его облике сочетались склонность к эпатажу и стильная небрежность, в нем чувствовалось что-то возвышенное, мечтательное, не от мира сего. Из нас двоих педантичной и практичной была я, а ему достались энтузиазм, неаккуратность и ребячество.
— Нет, — покачал головой Джо. — Я перерыл все бумаги.
