— А что я могла? Кому я была нужна с ребенком? Да что ты знаешь, Влад! Нас, матерей‑одиночек, тогда осуждали. И меня осуждали все, начиная дворником и кончая профкомом.
— Ладно, мама, давай не будем портить вечер. Не мне тебя судить. Ты мне все дала, что могла. Единственное, что я тебе могу сказать, что не поздно и в пятьдесят начать жить. Ты просто боишься.
— А ты много понимаешь, — обиделась Вера.
Обе посидели еще немного молча.
— Ладно, пойду спать, — сказала дочь.
Вера осталась сидеть, тупо уставившись в пространство. В голове мелькали картинки прошлого, как на кинопленке…
…На просторах южных Манычских степей уютно раскинулось село Дивное, с добротными домами, большими подворьями, окруженное зеленью садов.
Сад Дымовых славился своей красотой. Чего у них только не было! Вишневые и черешневые деревья стояли стройными рядами, и их благоухание распространялось далеко вокруг. Абрикосы и сливы были посажены вдоль забора, граничившего с соседним двором, и Веруня любила прятаться в их ветвях, наблюдая, как противная соседка Любка выпускает задним двором хахаля. Виноградные лозы вились по стенам беседки, которая была излюбленным местом отдыха отца, здесь он позволял себе небольшую передышку за чашкой чая. В другой стороне сада наливались соком груши и яблоки, за ними алыча. Розовый бархат малины и упругие ягоды красной и черной смородины купались в неге солнечных лучей в дальнем конце этого великолепного сада, молва о котором шла далеко за пределы Дивного. Между двумя деревьями тутовника, раскинувшими свои кроны в самом центре этого буйства зелени и создававшими приятную прохладу в жаркие дни, висел гамак, где ее старший брат Мишка любил дремать в послеобеденную жару. Здесь‑то и устроилась, свернувшись комочком, тринадцатилетняя Вера.
— Верк! Подь ты сюды! — через дрему услышала она бабкин голос и по его тону почувствовала, что назревает буря.
— Шо, баб?
— Я тебе говорила абрикосы собрать?
— Ну.
— Я тебе говорила газеты расстелить и абрикосы положить на них сушиться?
— Баб, ну говорила, ну шо еще?
— А ты зачем, сукина дочь, их за ограду к соседке набросала, а? Ты что такое творишь, добром разбрасываешься? Отец все силы на сад тратит, а ты их к соседке!
— Баб, да я всего несколько кинула, они гнилые были!
— Гнилые? Да я тебе щас дам, засранка! — бабка замахнулась на Веру хворостиной, и та завопила, как резаная.
— Вы шо тут гавкаетесь? — раздалось из‑за летней кухни. Отец, высокий и худой, в своей закадычной «ленинке», показался с ведрами воды.
— Тимош, ну вот глянь, паршивка какая растет. Любка нынче приходит и благодарит за абрикосы. Таких дюжих и гарных, говорит, никогда у нее не вырастало. Спасибо, говорит, соседушки, шо поделились. А я стою и не знаю, шо говорить, — продолжала бабка. — А потом доперло до меня, что вот энта засранка абрикосы собирать не хотела и Любке их накидала за ограду.
Отец, не любивший шума, только усмехнулся:
— Да нехай их, абрикосы энти. Их полно ишо, хватит нам. Верусь, ходи, подсоби мне управиться.
— Щас въеду хворостиной ей, шоб знала, как добром раскидываться! — бушевала бабка.
— Нехай, маманя, опосля. У гусей с утями ишо не управились, как бы те от жары не откинулись. Мотай на баз, Верка, дай им воды быстро. А потом я с тобой погутарю, — прибавил отец нарочито суровым тоном.
Вера с благодарностью посмотрела в спокойные серые глаза отца. Она знала, что никакого разговора не будет, отец это говорит перед тещей просто для отвода глаз.
— Тьфу ты! Последыш, — качая головой, бросила ей вслед бабка.
Верка и правда росла сорванцом, но родители, имея еще двоих детей, завертевшиеся в своем огромном хозяйстве, младшей дочери уделяли мало внимания. Разве что бабка любила потаскать Верку за косы или выпороть хворостиной в целях воспитания.
Последышем называли ее в семье. Мать родила ее почти в сорок, что по тем временам было очень поздно. Девочка была предоставлена самой себе с раннего возраста. В большом селе ей было привольно расти, она бегала с мальчишками, воровала черешню в соседских дворах, хотя в их огромном саду было все, чего душа пожелает.
Сестра Мария, которая была старше Веры на десять лет, уехала учиться в город пятнадцатилетней, и Вера ее почти не знала. Маша приезжала навестить семью время от времени, но большая разница в возрасте не давала сестрам сблизиться по‑настоящему. Другое дело был брат Мишка. Несмотря на то, что между ними было пять лет разницы, он всегда позволял ей быть в компании его друзей, играть с ними в войнушку или казаки‑разбойники.
Вера очень любила брата. Миша был единственным, кто не смеялся над ее мечтой стать актрисой. Он защищал ее от бабкиной хворостины и от мамкиной ругани. И от более серьезных опасностей защищал ее брат…
Как‑то была она в хлеву, давала скотине воды, когда внезапно кто‑то набросился на нее сзади, повалив на пол и закрывая ей рот противной потной рукой. Вне себя от ужаса, она почувствовала другую руку, шарящую у нее под юбкой и пытавшуюся стянуть с нее трусики. Чужая рука заглушала Верины крики. Неистово извиваясь, Вере наконец‑то удалось освободиться от рук, крепко державших ее.
Повернувшись, она увидела двоюродного брата Юрку. Четырнадцатилетний Юрка просипел:
— Не ори ты так, дура…
Внезапно какая‑то сила бросила его в угол. Это был Миша. Вера, рыдая, через слезы пыталась что‑то сказать брату.
— Иди в хату, Верк, я с ним поговорю.
После этого Мишкиного разговора Юрка никогда больше не приходил к ним и обходил Веру за версту.
Но однажды страшная беда все‑таки приключилась с Верой.
Стоял солнечный день бабьего лета, когда Вера, стараясь не попасться на глаза бабке, вышмыгнула из калитки, чтобы пойти на пруд с одноклассниками. Щелкая семечки и оживленно обсуждая школьных учителей, группа девчонок и ребят шла по сельской улице. Бык появился неожиданно. Черный, с огромными рогами и кольцом в носу, он смотрел на застывших подростков. Казалось, он не проявил к ним никакого интереса и побежал в другом направлении. Но внезапно резко повернул и, наклонив голову, устремился в сторону ребят.
Девчонки завизжали. Все побежали в разные стороны, кто‑то ныряя в кусты, кто‑то карабкаясь на ограды.
— Верка, давай, лезь! — уже забравшиеся на забор Саня и Витек готовы были ее подхватить.
Вера протянула им руки, но наверх залезть не успела. Бык ударил ее рогами. Дальше она не помнила, но пацаны рассказывали, как бык порол ее, подбрасывая и играя ею, словно тряпичной куклой.
Михаил, услышавший крики, первым поспешил на помощь. Подбежали еще несколько человек, кто‑то с плетями, кто‑то с вилами, и, матерясь, загнали быка за ограду.
Вера чудом выжила. Раны зажили через пару месяцев, оставив шрамы на плече и ноге, но вот дар речи она потеряла и некоторое время совсем не говорила. Какое же это было тягостное чувство: все слышать, все понимать, но быть не в состоянии произнести членораздельные слова! В старую больницу соседнего села ее отвезли один раз, доктор осмотрел ее, сказал, что бывает такое от сильного испуга, и посоветовал попробовать петь. Это, по его словам, могло помочь.
Несколько раз мать водила дочку к Копильше, местной знахарке. Та читала над Верой какие‑то заговоры и поила ее травяными отварами. То ли шептания знахарки действительно помогли, то ли молитвы матери, но речь стала потихоньку возвращаться к девочке.
После перенесенного шока осталось заикание, которое особенно проявлялось, когда Вера волновалась. Однажды учительница вызвала ее к доске читать стихотворение Лермонтова. Это было ее первое после выздоровления выступление перед классом. Она вышла и уже на первой строке стала заикаться. Девчонки стали шушукаться и переглядываться между собой. Вера сделала новую попытку. Кто‑то захихикал было, но быстро прекратил, заметив слегка приподнятый в воздухе кулак грозного одноклассника Саньки.
— Ну что, ты будешь рассказывать или нет? — спросила ее учительница.
— Ггггалина Ииввановна, ммне… — Вера с мольбой посмотрела на учительницу. Та, не глядя на Веру, записывала что‑то в классном журнале.
— Неудворительно, Дымова, — учительница наконец подняла голову.
Не выдержав унижения, выбежала она из класса со слезами на глазах, беззвучно поклявшись себе, что заикой не будет.
И часто после этого, тайком подглядывая в заборную щель, наблюдал соседский парень Сашка, как она, укрывшись ото всех в саду, декламировала вслух стихи или пела песни, с каждым разом все четче и увереннее произнося слова и предложения. Через несколько месяцев заикание исчезло полностью.
Вера сознавала, насколько хороша собой, знала себе цену. Сельские пацаны дрались из‑за нее, а взрослые мужики открыто восхищались ее дикой, необузданной красотой. Она флиртовала, позволяла мальчишкам по очереди нести ее портфель, но никому предпочтения не отдавала.
