— Смотри, сколько звезд…
Их и правда было много. Отражаясь в воде, они казались серебряными лилиями, искрившимися на ее темной глади.
— Знаешь, как это озеро называется?
— Нет, — покачала головой Вера.
— Лунное.
— Лунное… — медленно повторила Вера.
— Замерзла? — Он привлек ее к себе.
Она закрыла глаза, пытаясь успокоить дыхание. Вере казалось, что он слышит, как стучит ее сердце, которое готово было выскочить из груди. И, стоя с закрытыми глазами, она не сразу поняла, что его губы касаются ее волос. Он целовал ее глаза, щеки, и когда их губы, как частички мозаики, сошлись один в один, она забыла обо всем. И почувствовала: не оторваться. Его язык уверенно исследовал ее рот, а она своим языком чувствовала подкову его зубов. Их поцелуй продолжался бесконечно. Его руки гладили ее грудь, бедра, и ее податливое тело отвечало на каждую его ласку.
— Девочка моя, моя хорошая, любимая девочка… — хрипло шептал он. И этот шепот проникал в самую глубину ее существа, вызывая неведомые до этого чувства. Они ласкали друг друга и целовались, как сумасшедшие, им трудно было остановиться, но он все‑таки каким‑то образом смог от нее оторваться.
Ей стало жутко обидно, когда он сказал:
— Уже поздно, моя хорошая. Надо идти спать. Завтра рано вставать.
Но когда она подняла на него глаза и увидела в них бесконечное восхищение и ласку, ей так радостно стало на душе. Она со смехом прижала его руку к своим губам и, повернувшись, побежала в сторону лагеря.
В палатке, лежа в спальном мешке, закрыв глаза, она все еще ощущала вкус его губ и жар его рук на своем теле.
А затем снова были долгие дни перехода, и Верины счастливые глаза, улыбка на губах, ожидание вечера и тайные ласки, когда им удавалось скрыться от группы.
Когда на очередном перевале девчонки чистили картошку, а парни во главе с Владимиром пошли к сакле пастуха, которую они обнаружили в горах, чтобы купить молока и сыра, одна из однокурсниц сказала:
— А Владимир наш, кажется, влюбился. Верк, ты не знаешь, в кого? — И все девчонки прыснули от смеха.
— Не знаю, — кратко ответила Вера и засмеялась вместе со всеми.
И ни любопытные взгляды девчонок, ни осторожные их вопросы так и не вызвали ее к доверительному разговору.
А потом, после того как все они, обогащенные новым опытом и новыми впечатлениями, вернулись в Москву, в разгар летних каникул Вере нужно было ехать в родное село.
Он провожал ее до поезда Москва — Ставрополь. Вере так хотелось, чтобы он запрыгнул в вагон и поехал вместе с ней. Но он тоже собирался ехать домой, в Грузию. У отца был юбилей, собиралась вся семья, даже его дядя, служивший дипломатом во французском посольстве, собирался приехать.
Как же долго тянулись эти недели в селе… Она не могла дождаться отъезда и так рада была, когда наконец с бьющимся сердцем села в поезд, который вез ее обратно в Москву, где она снова увидит его.
Девчонки, возвратившиеся с каникул раньше нее, сообщили, что «Мосфильм» рассматривает кандидатуры девушек на главную роль в художественном фильме у известного режиссера. Подруги собирались на пробы. И когда Ольга спросила, поедет ли Вера тоже, та по‑настоящему заволновалась: получится ли? Сможет ли она? Но, представив восхищенный взгляд Владимира, твердо решилась и храбро ответила:
— Конечно. Я всю жизнь мечтала сыграть главную роль.
И победила в отборе. Веру утвердили.
Съемки начались почти сразу же. И Вера теперь пропадала на киностудии. Роль как нельзя лучше совпадала с ее актерскими данными, с ее молодостью, озорством, темпераментом. И хотя за это ей могло грозить отчисление, ведь руководство театрального училища в те годы не поощряло съемки студентов в кино, ничто не могло омрачить ее радости. Она была счастлива.
Владимир поддержал ее, сказав, что нарушает этим все уставы, но ведь он уже и так их нарушил, влюбившись в студентку.
Работа на съемочной площадке, ее полная самоотдача, похвалы режиссера и коллег по фильму, встречи с Владимиром, их ненасытные поцелуи, их любовь — все это казалось Вере каким‑то увлекательным приключением, зажигательным вихрем. Подхваченная им, она безоглядно мчалась вперед.
По вечерам он ждал ее на выходе из киностудии. Она узнавала его силуэт, и сердце подпрыгивало к самому горлу, а все ее существо безмолвно пело от радости.
Так было и в тот день. Взявшись за руки, они шли по парку. Накрапывал дождь, и, идя под одним зонтом, она чувствовала его силу и ту страсть, что исходила от него. Она заплетающимся языком рассказывала ему о съемках, о режиссере, о своей героине. Он молча слушал, а потом прервал ее поцелуем. Они зашли в самую глубь парка и, стоя под зонтиком, страстно целовались.
— Я хочу тебя прямо здесь, сейчас, — прошептал Владимир. И она снова и снова отдавала ему всю себя, счастливая от того, что они вместе.
Доставая пропуск на входе в общежитие, Вера напевала себе под нос веселую песенку.
— Дымова, телеграмма тебе, — баба Валя, вахтерша, протянула ей небольшую прямоугольную бумажку.
Быстро пробежав глазами по строчкам, Вера почувствовала, как ее начинает бить мелкая дрожь. Отец сообщал, что мать тяжело больна. Причина не сообщалась. Нужно было срочно ехать домой.
Владимир снова провожал ее. Поцеловавшись на прощанье, они долго смотрели друг на друга, он — с перрона, она — из окна поезда. И никто из них не подозревал, что пройдут годы, прежде чем они снова друг друга увидят.
Мать находилась в той самой больнице, куда привозили Веру после трагедии с быком. Она была очень слаба, и Вера ухаживала за ней сутки напролет. Тщетно родные пытались уговорить мать на операцию.
Евдокия сломала ногу, поскользнувшись на мокрых ступенях. В селе, не имевшем врача, местный ветеринар посмотрел перелом и, наложив шины, прописал постельный режим. Сначала вроде нога стала заживать, и мать, не умевшая находиться в покое, начала работать по хозяйству. А потом вдруг стало хуже, началась гангрена. Мать пришлось госпитализировать в соседнее село, где была какая‑никакая, но все‑таки больница. Ногу, почерневшую до колена, было уже не спасти, и врачи настаивали на ампутации. Для этого нужно было везти ее в Ставрополь. Но Евдокия наотрез отказывалась: зачем, мол, ей без ноги жить.
Гангрена делала свое дело: матери с каждым днем становилось хуже. Она лежала на кровати и металась от невыносимой боли. Ее глупое упрямство раздражало и пугало Веру. Ну зачем, почему мать так поступала? Почему не хотела спасти свою жизнь, почему не хотела жить с протезом?
— Мамочка, родная, не покидай нас! — выла в голос сестра, стоя у смертного одра.
Веру и саму распирал плач, но не хотела она плакать при всех. Поэтому отворачивалась и незаметно утирала катившиеся по щекам слезы.
Мать захотела благословить детей поодиночке, и сперва Мария, а потом Михаил заходили к ней в палату.
Вера, шмыгая носом, остановилась возле кровати, на которой тяжело дышала мать. Ее почти не было видно — такой маленькой она показалась Вере.
Черные глаза матери смотрели на нее изучающе, и Вера только сейчас поняла, насколько, вопреки болезни, сильна духом эта женщина.
— Последыш ты мой… — услышала она и в первый раз уловила ласковые нотки в таком знакомом голосе. Вера еще громче зашмыгала носом.
— Вот что я тебе скажу, моя маленькая. Говорит мне сердце, что нелегкая тебе судьба выпала. Но одно хочу, чтоб ты помнила: веру не теряй. Бог иль не Бог, но что‑то там есть, что нас видит и бережет. Как живешь, так тебе оно и воздастся. Я тебя молитвам не научила, ну, нехай. Главное, верить и с верой жить. Помни это, дочка. Ну, давай поцелую тебя на прощанье.
Вера, уже не скрывая слез, хотела припасть к матери, но та отстранила ее слабой рукой.
— Ну ступай, ступай с Богом. Батьку позови.
Вера вышла и сделала знак отцу идти в палату.
Мать похоронили и справили поминки. Вере нужно было ехать назад, в Москву.
В поезде она чувствовала себя неважно, думала о матери и все еще не верила, что никогда больше ее не увидит. Но в Москве был Владимир. Он ее утешит, он взрослый, умный, за ним как за каменной стеной.
— Что, похоронила кого? — услышала она сочувственный голос у себя над головой и подняла глаза. Перед ней стояла женщина средних лет и, сердобольно качая головой, смотрела на Веру. В ее темных глазах Вера увидела жалость и сочувствие, и слезы сами собой покатились из глаз.
— Ну‑ну, не плачь, хорошая. Из родных кто‑то? — утешала ее женщина, похлопывая по спине.
— Мама… — сквозь слезы выдавила Вера.
— Земля ей будет пухом.
Женщина представилась Захирой.
— Из Дагестана я, но уже давно в Ставрополе живу. Сыночка два у меня, женихи почти уже, — рассказывала она Вере с чуть заметным акцентом, вынимая из дорожной сумки и раскладывая на столике еду.
