— Она помнит моего мужа! — возопила тетка Матрена. — Ах ты!.. — Тут у нее не-хватило общепринятых слов и выражений (они были на кухне не одни), и всё остальное (непечатное) она досказала мысленно, беззвучно брызжа слюной. — То-то, я замечала, как он все посматривал в твою сторону. Извращенец! Нашел на кого зенки пялить — кожа да кости. Красотка… Тьху! — Тетка Матрена плюнула, да так удачно, что ее слюна попала на халат Мадам.
— Еще раз плюнете, получите по тыкве, — с отменной вежливостью сказала мадам Николенко и твердой рукой взялась за ручку тяжелой чугунной сковородки.
— Да будет вам… чертовы бабы! — поспешил вмешаться Симон Симонович Семибаба, или Сим Симыч. — Нету от вас покоя ни днем ни ночью! Чешут языками, как крупной наждачной шкуркой по голой заднице. От ваших ежедневных разборок скоро наступит разжижение мозгов. — С этими словами он решительно встал между женщинами — на всякий случай.
Впрочем, тетка Матрена уже отступила на запасные позиции — поближе к выходу. Она знала, что слова у мадам Николенко никогда не расходятся с делом. Несмотря на свою худосочность, Мадам обладала твердым «нордическим» характером и бесстрашием бойца спецназа.
После вмешательства Сим Симыча перепалка сошла на нет. Лишь тетка Матрена что-то бурчала себе под нос, ковыряясь в посудном шкафу. Что касается мадам Николенко, то она с невозмутимым видом продолжала поджаривать на сковородке молочную колбасу, чтобы накормить своего сожителя Федюню, которого все звали Приблудой.
Он появился неизвестно откуда и уже никто не помнил точно, когда именно. Так случается с приблудным котенком: идешь в магазин за продуктами — коврик перед входной дверью квартиры пуст, а возвращаешься — вот он, красавчик, сидит взъерошенный, весь в репейниках, и так жалобно смотрит, что рука не поднимается взять его за шкирку и выбросить вон из подъезда.
Мадам Николенко, при всем том, имела добрую, сострадательную натуру. Она приютила Федюню, отмыла, приодела, накормила, и теперь он с утра до вечера валялся на диване перед включенным телевизором, внимая бесконечным сериалам и разным дурацким шоу. А мадам Николенко работала за двоих и терпеливо сносила капризный характер сожителя. Похоже, Федюнина лень компенсировалась его мужскими достоинствами…
Появление на кухне Ксаны заметил лишь Сим Симыч. Она тенью проскользнула к газовой плите и поставила на огонь старенькую джезву, чтобы сварить кофе. На Ксану не обратила должного внимания даже хлопотавшая возле второй плиты мадам Николенко — словно девушка была пустым местом.
Впрочем, почти так оно и было. В глазах жильцов коммунальной квартиры (особенно женского пола) Ксана находилась на уровне парии[1]. Она никогда не вступала в бесконечные кухонные разговоры, а заигрывания мужчин игнорировала. «Здрасте», «До свидания», «Извините…», «Разрешите…» — вот набор слов, которым обычно пользовалась Ксана, общаясь со своими соседями. Тихую и вежливую девушку даже прозвали «монашкой».
Никто не знал, где она работает и на какие шиши существует. Жила и одевалась Ксана скромно, питалась еще скромнее: по утрам кофе с гренками, а вечером — бутерброд с колбасой или сыром и чай. Обедала она, наверное, на работе. Часто моталась по командировкам. Обычно по субботам и воскресеньям Ксана куда-то уезжала — скорее всего, к хахалю; такой вывод сделала тетка Матрена. Так что своим присутствием она не очень надоедала жильцам коммунальной квартиры.
И тем не менее, выглядела она просто здорово: стройная мускулистая фигура, легкая, плавная походка и густые каштановые волосы, которые можно было показывать в рекламе шампуня. Ее несколько бледноватое, но симпатичное лицо всегда было бесстрастным и как бы отрешенным. А серо-стальные глаза смотрели так остро и временами беспощадно, что молодые люди, пытавшиеся завязать с ней знакомство, тут же тушевались.
Наверное, потому за свои двадцать пять лет Ксана так ни разу и не услышала сыгранный для нее свадебный марш Мендельсона. Мало того, у нее не было даже бой-френда, вопреки мнению тетки Матрены. Парням она казалась более неприступной, чем Эверест.
В коммуналке Ксана не была старожилом. Она появилась здесь пять лет назад, когда умерла ее бездетная тетка, дальняя родственница, которая завещала свою комнату племяннице.
Этот факт неприятно поразил жильцов коммуналки, которые втайне имели виды на добавочную жилплощадь. Все были уверены, что Ивановна (так звали Ксанину тетку) одна как перст. А кое-кто, в частности, тетка Матрена, когда Ивановна заболела неизлечимой болезнью, даже втайне справлялся у ее лечащего врача, сколько она еще протянет, чтобы вовремя подсуетиться с документами и найти в мэрии нужного человека, готового за мзду подписать что угодно, даже контракт с самим дьяволом. Все дело заключалось лишь в цене.
Так что первое время отношение к девушке было скорее враждебным, нежели нормальным. Но косые взгляды и попытки затеять ссору, что называется, на ровном месте, Ксану не волновали. Она лишь скромно улыбалась, опускала глаза и уходила в свою комнатушку. Разочарованным женщинам оставалось лишь глухо роптать и часами перемывать ей косточки, придумывая разные небылицы, от чего Ксане было ни холодно ни жарко. Постепенно неприятие новой жилички сошло на нет, и девушка наконец заняла свою нишу в коммунальном общежитии.
— Как жизнь? — доброжелательно поинтересовался Сим Симыч.
— Бьет ключом, — ответила Ксана.
— Хе-хе… — хохотнул Сим Симыч. — Понял. А как насчет замужества?
— Глухо. Кому нужна бедная бесприданница?
— И то верно, — согласился Сим Симыч. — Сейчас девкам подавай богатых женихов. А разве миллионеров на всех напасешься?
— Вот и я об этом. А хотелось бы… — Ксана улыбнулась.
— Хе-хе… — поддержал ее Сим Симыч. — Конешно… Но ты не теряй надежды. Кто ищет, тот завсегда найдет.
Сим Симыч был единственным из жильцов коммуналки, с кем Ксана снисходила до разговора. Может потому, что он с первого дня начал относиться к ней по-доброму, почти по-отечески (Сим Симычу стукнуло семьдесят). Он ни на что не претендовал и был своего рода коммунальным арбитром.
Ксана пила кофе не торопясь, мелкими глоточками. Она сидела в креслице возле журнального столика. Напротив находился зеркальный шкаф-купе, и девушка могла наблюдать себя во всех подробностях. Похоже, ей не очень нравилось собственное отражение, потому что она время от времени кривилась, будто в чашке находился не слегка подслащенный ароматный напиток, а горькая полынная настойка.
Из теткиных вещей в комнате осталась лишь большая икона в потемневшем от времени серебряном окладе. При переезде Ксана выбросила все старье, сделала капитальный ремонт и завезла новую мебель — недорогую, но красивую и удобную. Икону Ксана оставила только потому, что она оказалась старинной и, как потом выяснилось, была написана каким-то очень известным мастером.
С Богом у девушки отношения были сложными; ее нельзя было назвать ни верующей, ни атеисткой. Скорее всего, она могла считаться «посторонней» — сторонилась и тех, и других, благоразумно полагая, что в этой жизни нельзя быть до конца уверенным ни в чем. Ксана верила лишь в амулеты и обереги; то есть, можно было причислить ее к язычникам.
Допив кофе, девушка быстро собралась и вышла на улицу. Коммунальная квартира с ее постоянным гвалтом и интригами тяготила Ксану. Оказавшись в тенистом скверике перед домом, она глубоко, всей грудью вдохнула свежий утренний воздух и поспешила на трамвайную остановку.
Трамвай кряхтел, скрипел, стонал, но с упрямством рабочего муравья тащил свою нелегкую ношу — людей, набившихся в его брюхо под самую завязку, — к центральной части города. На очередной остановке Ксану буквально вынесли из трамвая. Но, несмотря на давку, она ухитрилась отомстить карманному вору, который пытался залезть в ее сумочку.
Не показав ни единым движением, что она поняла его замысел, Ксана нащупала острым каблуком туфли сандалию «щипача» и когда трамвай качнуло, с садистским удовольствием перенесла вес своего тела на правую ногу. Каблук пробил тонкое ременное плетение и вонзился в пальцы вора. От сильной и внезапной боли он завопил, словно резаный, но пассажирам было не до его горестей: вагон остановился, и потная, разгоряченная и злая толпа устремилась к выходу.
Оказавшись на платформе, Ксана ехидно подмигнула вору, который глядел на девушку через стекло с ошеломленным видом, все еще кривясь от боли, быстро перебежала дорогу и скрылась с глаз незадачливого «щипача» в переулке. Теперь ей нужно было выполнить ежедневный «ритуал» — проверить, не тянется ли за нею «хвост».
Проверка заняла полчаса. Это занятие было утомительным и казалось пустой тратой времени, но Ксана никогда не позволяла себе расслабляться. Проверочные мероприятия она возвела в ранг ежедневной зарядки, и когда, наконец, все закончилось, Ксана была взмылена, будто и впрямь пробежала солидную дистанцию.
