руку, беспардонно стягивает шапку и запускает пальцы в волосы. Увидев вошь, ползущую по руке, Митчелл вздыхает и говорит:
— Понятно.
— Эй! — возмущаюсь я.
Он молчит. Ни подколки, ни смешка; на его лице не отразилось ни капли отвращения, хотя Митчелл еще тот аккуратист.
Мы останавливаемся у круглосуточной аптеки. Через стеклянную дверь я вижу, как кокетливо его обслуживает аптекарша. Без конца улыбается, отпуская товар.
Митчелл забрасывает на заднее сиденье аптечный пакет, и мы продолжаем путешествие по ночному городу.
— Так зачем мы едем к тебе? — Я не унимаюсь.
— Чтоб ты помылась и поспала.
— А потом?
— Хочу предложить тебе работу.
— Работу? Так я ничего не умею, — говорю, как есть. Хотя вряд ли он думает, что я крутой счетовод или еще что.
— Ты не умеешь убираться?
— Мыть туалет, полы и все такое? — уточняю на всякий случай.
— …и все такое, — повторяет он. — А с меня жилье, еда и мелочь на расходы.
— Это такая благотворительность?
— Нет, мне нужна, хм… помощница по хозяйству.
— Хорошо, туалеты так туалеты. — Я безумно рада, что не нужно спать на скамейке или заниматься чем-то отвратительным.
Мне тепло, и я почти не хочу есть. Машина едет так плавно, что я невольно закрываю глаза и проваливаюсь в сон.
— Эй, Бекки, просыпайся!
Я с трудом разлепляю глаза и озираюсь по сторонам.
— Где мы?
— В Нью-Джерси.
Я никогда не была в пригороде Нью-Йорка. Здесь шикарно, ничего не скажешь. Митчелл обитает в таунхаусе из красного кирпича. Его квартира занимает весь третий этаж и имеет отдельный вход. Я с открытым ртом смотрю на эту мрачную громадину, ставлю ногу на ступеньку и тут же понимаю, что крыльцо стремительно приближается к моему носу.
— Осторожно! Крыльцо скользкое, — предупреждает он, оперативно придержав меня за капюшон.
Я благодарно киваю, а парень открывает передо мной дверь. Никто никогда не оказывал мне таких почестей.
Переступив порог, я оказываюсь то ли в больнице, то ли на небесах. Если рай и существует, наверное, он выглядит так.
За счет всевозможных оттенков белого пространство кажется бесконечным. Ну, правда, я вижу везде белый и понимаю, что он разный. А еще зеркала. Их много. В центре огромного помещения, разделенного на кухню, гостиную и что-то вроде библиотеки, возвышается зеркальная колонна.
Я поспешно скидываю насквозь промокшие ботинки — не хватало еще испортить белый ковер — и на носочках бегу за ним.
— В общем, тут кухня, рядом гостиная, а там, — он указывает на массивную черную дверь, резко контрастирующую со всем остальным и притягивающую взгляд, — спальня и мой кабинет. Туда тебе заходить нельзя.
— Почему?
— Не люблю, когда вторгаются в мое личное пространство.
— Хорошо.
— Почему у тебя нет елки? — спрашиваю я, удивленная отсутствием праздничной атрибутики.
Мне всегда казалось, что все нормальные люди вешают на двери венки из сосновых веток и наряжают елки.
Когда я думаю о Рождестве, чувствую во рту привкус копоти от сальных свечей. В моей семье этот праздник не воспринимался как что-то приносящее радость и удовольствие. Это время, когда ты должен думать о страшном суде и о важности спасения своей бессмертной души. А я всегда думала о клеклом кексе, что мать раздавала после рождественской трапезы.
— На что она мне? — пожимает плечами он.
— Так ведь скоро сочельник.
— Я не фанат праздников и всего этого безумного декора, — отмахивается Митчелл и резко меняет тему: — Надо обработать твои коленки.
Я только сейчас вспоминаю, что расшибла их. Опускаю глаза и вижу разодранные колготки, перемазанные запекшейся кровью.
— Сядь, — почти приказывает он.
Я продолжаю мяться на месте, боясь даже коснуться белоснежного кожаного дивана.
— Садись уже, а я схожу за аптечкой.
Он уходит и через минуту возвращается с небольшим прозрачным контейнером. Внутри странного вида ножницы, бинты, пластырь, какие-то флакончики, шарики ваты.
Митчелл присаживается на корточки у моих ног и берет в руки ножницы с короткими и широкими затупленными лезвиями. Ловко рассекает ими остатки колготок.
— Что за ножницы такие?
— Хирургические, — бросает он, пропитывая кусок ваты жидкостью из бутылочки.
— Ты доктор?
Поднимает на меня глаза, брови сдвинуты у переносицы.
— Нет, — отвечает кратко и прижимает вату к ссадине.
Я прикусываю губу, пытаясь не дернуться и не закричать.
Митчелл смотрит на меня, и я опять залипаю на искорки, которые вспыхивают на радужке, делая ее жемчужно-серой.
— Ты боец. Я бы уже плакал и вопил на твоем месте, — шутит он и дует на ранку.
Никто никогда не обрабатывал мне раны, и тем более не дул на них. От теплых прикосновений его пальцев и взгляда лучистых глаз мне хочется плакать.
— Вот и всё! — Бросает в лоток использованный кусок ваты. — Держи! — Митчелл сует мне флакон из аптеки и плотный пластиковый пакет.
— Что это?
— Ты не видишь? Шампунь от твоих маленьких друзей. Нужно выдержать десять минут. Вещи сложи в пакет и принеси сюда.
— А во что мне переодеться?
— О, сейчас. — Мне показалось, что он чуть покраснел.
Митчелл скрывается за той самой запретной дверью и почти сразу возвращается с футболкой в руках. Она так приятно пахнет свежестью постиранной вещи и чем-то еще. Если б он не стоял рядом, я зарылась бы в нее носом, чтоб этот аромат пропитал меня насквозь.
Послушно исполняю его приказ. Помыться мне реально не помешает.
Ванная белоснежная и такая зеркальная, что аж не по себе. Даже на потолке зеркало! Зачем их
