— Пятьдесят один, — сказал я.
Лицо у отца покраснело, и он, ткнув меня в грудь указательным пальцем, крикнул:
— Думай!
Когда мы закончили с умножением, с него пот катил градом. Мы перешли к моему домашнему заданию по арифметике. Самолеты и поезда, все в разное время, отправляются куда-то со скоростью сто миль в час, обгоняют друг друга, останавливаются на пятнадцать минут, чтобы высадить пассажиров А, Б, В и Г в Чикаго, или Нью-Йорке, или Майами. Я попытался представить все это, и меня заклинило. Отец нарисовал самолет с указывающей вперед стрелочкой и соединил его с разными точками — на земле, насколько я понял. Получился треугольник. Потом он написал: «100 миль в час», провел между ногами треугольника прямую пунктирную линию и написал по углам «А, Б, В». В верхнем углу был самолет. За пределами треугольника отец поставил букву «Г», нарисовал прямоугольник и написал печатными буквами «Вокзал». После этого он спросил:
— Сколько от Чикаго до Нью-Йорка и когда Г встретит В и А? Ты подумай, а я скоро вернусь.
Он встал, вышел в гостиную и включил телевизор. Я сидел, переводя взгляд с его картинки на учебник и обратно. В голове был полный туман, и мысли мои наконец обратились к другим вещам. Некоторое время я разглядывал сучки на деревянных панелях — они здорово смахивали на орущие физиономии.
В середине стола была медная миска с фруктами — несколько бананов, апельсин, два яблока. Все они начинали портиться. Над миской летали три крохотные мушки. Я долго не сводил взгляда с миски — меня обуяла такая усталость, что я не мог придумать, на что бы еще посмотреть. Я был словно зачарован. Моя рука с карандашом поднялась над столом, потянулась к фруктам и очень медленно проколола яблоко — сквозь подгнившую кожуру карандаш вошел в мякоть. Я проткнул яблоко трижды, а потом понял, что делаю, и тогда вонзил карандаш еще в один фрукт. Его острие оставляло аккуратные темные дырочки.
— Ну и какой ответ? — спросил отец, возвращаясь к столу.
— А, — сказал я.
Я увидел, что он скользит взглядом по фруктам.
— Это что еще за ерунда? — Отец показал на миску.
— Я хотел предупредить, что фрукты есть уже нельзя, и, пока решал задачку, проколол их.
Отец вперился в меня взглядом, и мне пришлось отвернуться.
— Отправляйся в кровать, — скомандовал он.
Я побрел прочь от стола, слыша, как отец сминает свой рисунок с самолетом и треугольником. «„А“ — от Абсолютного невежества», — с отвращением пробормотал он.
Когда я оказался в спальне, антенна помалкивала. Но зато я представил себе аромат трубочного табака мистера Уайта. Запах был таким сильным, что я почти мог видеть его. Джордж несколько раз спрыгивал с кровати, пробегал по комнате, нюхал шкаф. И вот пришло утро — как удар кулаком в лицо.
Три вечера подряд мы находили белую машину неподалеку от дома уборщика Бориса. На четвертый день она оказалась припаркованной на его подъездной дорожке. Джим поднял машину над Драным городом и сказал:
— Надо немедленно сделать что-нибудь.
— Ты имеешь в виду Бориса?
Он кивнул.
— Если мы скажем маме или папе, то получим нахлобучку — почему не сказали раньше. А если скажем полиции, тоже получим нахлобучку. Надо им позвонить, не называя наших имен, и сообщить все, что нам известно и кто, как мы думаем, будет следующим. И сразу повесить трубку.
— Нет, — сказал я. — Если им позвонить, они смогут вычислить номер. Я это видел в «Перри Мейсоне».[52] Нужно написать письмо без обратного адреса.
Джиму эта мысль понравилась, и он отправил меня за моей тетрадью. Я вернулся в подвал, и он продиктовал мне все от первого до последнего слова.
Мы знаем, кто убил Чарли Эдисона и мистера Барзиту. Тут есть один очень белый человек, который ездит на длинной белой машине и заглядывает в окна. Мы называем его мистер Уайт. Он живет в доме на одной из улиц за магазинами. Его задний двор прилегает к лесу. А еще у него есть холодильник в гараже, в котором он держит свою машину, и он убил Барзиту и заморозил его, а потом в метель выкинул на дорогу. Теперь он убьет уборщика Бориса. Сделайте что-нибудь. Чарли Эдисон лежит в озере за Ист-Лейком.
Я торопился, записывая за братом, руку у меня свело судорогой, и письмо закончил Джим. Вырывая страничку из моей тетради, он сказал:
— Давай пошлем еще и Краппу.
— То же, что и полиции?
— Нет, для него будет специальное послание, — сказал Джим, взял карандаш и склонился над моей тетрадью. Написал он только три слова, потом вырвал страничку и поднял над столом. Большими неровными буквами на ней было начертано:
КРАПП ТВАЮ МАТЬ
Мы рассмеялись.
— Адрес можно найти в телефонной книге, — сказал Джим. — Поищи конверт, а марки я сам найду.
Отправляясь к почтовому ящику на углу, я набрал в легкие побольше воздуха. Улица сверкала под фонарями, а над лужайками поднимался пар. Бросив взгляд вдоль улицы, я убедился, что мне навстречу никто не едет, и припустил рысцой. В кармане моем лежали два анонимных письма, а куртку я не застегнул, чтобы быстрее бежать. В мгновение ока я преодолел половину пути до поворота на Хаммонд. Единственное, что замедляло мой бег, — это вид дома мистера Барзиты на другой стороне улицы. Он стоял там в темноте, приземистый, совершенно мертвый, за сетью скрещенных ветвей. Потянувшись к рукоятке почтового ящика, я посмотрел вниз, и то, что сперва показалось мне снежным комом, трансформировалось в мертвого котенка, лежащего с открытым ртом на мерзлой земле. У него были острые зубки и белая-белая шерстка. Рядом, в нескольких дюймах, кто-то поставил полмисочки молока, которое тоже замерзло. Я бросил письма в почтовый ящик и на полной скорости помчался назад.
Бабуля залезла в шкаф, стоявший в ее спальне, и вытащила длинную темно-коричневую дубинку с плетеной ярко-синей кисточкой на рукоятке.
— Это парадная, — сказала она, протягивая дубинку Джиму.
— Ничего себе, — удивился тот.
Мэри потрогала кисточку.
Бабуля порылась еще и вытащила дубинку с игральными костями. Она была короче и грубее, чем парадная, и светлее ее. В боковину были вделаны две кости — шестеркой и единицей наружу. Бабуля протянула дубинку мне. Я почувствовал, как энергия вливается в мою руку.
Следующий экземпляр блестел, как скорпион, и Бабуля продемонстрировала его в действии, несколько раз стукнув себя по ладони увесистой резиновой штуковиной.
— Этим можно и череп проломить, — сказала она.
Джим потянулся было к дубинке, но Бабуля рассмеялась: «Нет уж, фигушки» — и убрала ее в шкаф.
Мэри подошла к туалетному столику — посмотреть на стеклянную Деву Марию, наполненную лурдской водой, но Бабуля позвала ее и вручила настоящий полицейский значок. Потом из кармана халата она вытащила полицейский револьвер. Рукоятка была деревянной, а все остальные части отливали матовым серебряным блеском. Бабуля подняла его над нашими головами, рука ее чуть подрагивала. Джим потянулся к пистолету, а я слегка пригнулся. Мэри выставила вперед полицейский значок.
— Нельзя трогать. Он у меня на всякий случай заряжен, — предупредила Бабуля.
— Это ты заряжена! — крикнул из коридора Дед.
Бабуля рассмеялась и убрала пистолет. Она позволила нам еще несколько секунд подержать дубинки, а когда Джим сделал вид, что собирается проломить мне череп, попросила их назад. Мы ушам своим не могли поверить, когда она разрешила Мэри взять значок.
— Мы его разделим, — сказал Джим.
— Нет, — ответила Мэри и вышла из спальни.
Мы услышали, как открылась и закрылась дверь на половину Бабули и Деда. Бабуля дала мне и Джиму по печенью. Мы уселись с Дедом за кухонный стол, и он закурил «Честерфилд». Бабуля вскипятила чай и села вместе с нами.
Намучившись с «Сайласом Марнером»,[53] Крапп отер мел с рук и отошел от доски.
— Кажется, — сказал он, — кто-то написал мне письмо.
Лицо его покраснело, челюсти сжались. Услышав про письмо, я чуть штаны не замочил. «Не отворачивайся», — напомнил я себе.
— Кто-то прислал мне письмо — думаю, чтобы меня оскорбить, — продолжил Крапп.
Засунув руку в карман рубашки, он вытащил аккуратно сложенный листик бумаги, развернул его и показал классу. Мы прочли. Тиму Салливану пришлось обеими руками закрыть лицо, но он не издал ни звука.
— Я думаю, это сделал кто-то из вас, — Крапп стал заглядывать в глаза каждому по очереди, — поскольку автор допустил ошибку.
Когда Крапп дошел до меня, я изо всех сил постарался не моргнуть.
— Вообще-то говоря, — заявил он, потирая руками, после того как сложил письмо и поместил его обратно в карман, — я знаю, кто это. Вы забыли, что ваши почерки все время передо мной. Я взял письмо, потом листки с одной из ваших контрольных и сравнил почерки. Может быть, виновный признается сам?
