Появление официанта с кофе прервало разговор, Мистраль и Тевено замолчали. Наконец Тевено прокашлялся и спросил:
— Людовик, вы знаете, что такое PTSD?
Мистраль потряс головой.
— Это английское сокращение; расшифровывается как «синдром посттравматического стресса».
— И что это значит?
— Думаю, вы, в общем, и сами понимаете, но все-таки поясню, в чем дело. Кто-то в результате какого-то события перенес тяжелую травму — например ранение, — которая повлекла за собой страх. И он снова и снова переживает это событие, в частности в сновидениях.
— И что?
— А то, что дальше он с трудом начинает засыпать. Потом наступает, к примеру, раздражительность, приступы ярости, трудности с концентрацией внимания, напряженные отношения с близкими. При этом, вновь оказавшись в сходной ситуации, он на нее не отреагирует.
— Продолжайте.
— Этот синдром наблюдается у врачей «скорой помощи», судмедэкспертов, полицейских и тому подобное. Для выхода из этого состояния необходимо наблюдение у психолога или психиатра.
— Это интересно, но меня не касается.
— А я бы на вашем месте об этом подумал. Не забудьте: я вам ничем помочь не могу, потому что мы при вашем последнем расследовании вместе пережили трудные моменты. Мы не общаемся как врач и пациент — у нас теперь только личные отношения.
— Я вас прекрасно понимаю и далек от мысли открываться вам.
— Людовик, в ближайшие дни вам понадобится очень ясная голова. Не повторяйте своих ошибок! Если хотите получить координаты кого-нибудь из моих коллег — сразу спрашивайте меня. Но я подчеркиваю: только если сами хотите.
Разговор продолжался еще минут двадцать. Тевено убеждал Мистраля принимать лекарство, которое он ему прописал «как врач, но по-дружески».
Человек определился с образом действий. Он в любом случае не мог все это так оставить. Еще раз убедился, что в квартирке прибрано и подметено, и пошел искать телефон-автомат, которым еще никогда не пользовался. Что на радиостанцию, что пожарным те три раза он не звонил дважды с одного телефона.
* * *
Мистраль перечитывал документы по делу. К нему вошел Дальмат с протоколом допроса Джекки Шнейдера.
— Узнали что-нибудь новое?
— Скорее подробнее развернул то, о чем он говорил раньше. Особенно сообщить ему нечего. Он дал координаты интернет-провайдера Димитровой. Я проверю, скидывала ли она информацию на сервер. Сейчас все больше пользуются так называемыми личными папками: они создаются у провайдера, и вы имеете доступ к данным, которые не хотите хранить на своем компьютере. Чтобы уменьшить риск потери информации. — Дальмат говорил монотонным, тусклым голосом без выражения и эмоций.
— Да-да, прекрасная идея!
— Есть что-то новое об анализах на ДНК?
— Пока нет. Впрочем, я как раз должен позвонить в лабораторию. — Мистраль стал набирать номер, и Дальмат тут же покинул кабинет.
После пары дежурных приветствий Мистраль сразу приступил к делу:
— Вчера у нас было третье убийство, совершенное, вероятно, тем же преступником. Три убитые женщины за одну неделю — это много. Последние пробы вам передали сегодня утром. Нам очень важно иметь ответ по этим ДНК. Если результат отрицательный, это все равно нужно знать.
— Да-да, я все понимаю, но никак не могу! У нас на очереди уже триста анализов. Сейчас август, половины людей нет, а еще сломался кондиционер, от этого все наши компьютеры чуть не сдохли…
Мистраль чувствовал, как начинает злиться, но старался держаться спокойно.
— Знаете, у меня для вас сенсационная новость. У нас в бригаде тоже август. У всех август, но это не значит, что все должно стоять на месте. У нас тоже компьютеры перегреваются, а кондиционеров вовсе нет, мои ребята как-то работают при вентиляторах. Думаю, родные убитых будут страшно довольны, когда им скажут, из-за чего тормозится расследование. У вас есть что-то важнее тройного убийства?
— Ну, не сказать, что с вами легко разговаривать! — буркнул начальник лаборатории.
— Я ищу убийцу, а у вас, может быть, улики лежат в анализах мертвым грузом. Конечно, так разговаривать легче.
Мистраль услышал тяжелый вздох на другом конце провода.
— Ладно, короче. Когда они вам нужны?
— Как можно скорей. Скажите, когда сможете.
— О'кей, будут готовы в четверг. Рекламации ваших коллег перешлю вам.
— О чем речь — я объясню им, в чем дело, они поймут!
Они сухо распрощались.
Поль Дальмат сидел у себя в кабинете, как всегда, мрачный и непроницаемый. Перед ним лежали фотографии с места убийства Димитровой. Он читал материалы осмотра места преступления, опроса соседей — все, что подготовили его коллеги. Вставил копию CD в плейер и в который уже раз прослушал запись убийства Димитровой, хотя и так уже выучил ее наизусть. Когда в динамике раздался голос журналистки, он закрыл глаза, чтобы сильнее сосредоточиться на звуках. Он слышал, как говорит убийца, иногда какие-то совершенно неразборчивые слова произносила Димитрова.
В кабинет зашла Ингрид Сент-Роз, и Дальмат выключил плейер. Его застукали, а он не любил оправдываться. Впрочем, с этой девушкой он не чувствовал неловкости, общаться им было легко и довольно приятно.
— Не бери в голову. Тяжело такое слушать, да? А тебя, кажется, не берет. Я думаю, ты сколько раз уже это слушал? Пять? Десять? Пятнадцать? Не, ты меня правда потрясаешь. Зачем слушать звуки агонии столько раз, до тошноты?
Дальмату стало неловко, он слегка покраснел и постарался ответить пободрее:
— Я не так часто это слушал, как ты говоришь. Просто не хочу упустить ни одной зацепки, даже самой крошечной.
— Глубоко копаешь! Вообще сильно для начала, не успел прийти в уголовку. Ну, ты не бойся — с убийцами такого калибра тут не каждый день встречаются.
— Слава Богу! Даже не знаю, выдержу ли я до конца этой истории… Но отступать не намерен, уверяю тебя. Только мне кажется, Мистраль меня взял на мушку и собирается отсюда вышвырнуть.
— Да, слышала… Не очень-то было умно говорить, что ты можешь не справиться.
— Конечно. На самом-то деле я это сказал сам себе.
— Так не разговаривай сам с собой вслух! Держись ровно и всячески показывай, как ты пашешь. Мистраль, все знают, шеф в общем-то клевый, только у него, по-моему, сейчас нехорошее время. Видишь, как плохо он выглядит. Впрочем, позволь мне сказать: ты тоже не сияешь как медный грош, если посмотреть.
— Все сложнее…
— Поль, можно нескромный вопрос?
— А я знаю, что ты хочешь спросить. Слушаю тебя.
— Почему ты ушел из семинарии?
— Я отвечу вопросом на вопрос. Почему вообще человек может не пойти в священники?
Ингрид внимательно посмотрела на Дальмата. Взгляд мрачный, худое, словно топором рубленое лицо, длинные руки вытянуты на столе. С виду никаких эмоций, держит себя ровно. На губах у Ингрид появилась улыбка, в глазах заплясали смешинки.
— Поль! Из-за женщины?
Дальмат чуть-чуть кивнул. Ингрид расхохоталась в голос и захлопала в ладоши:
— Ой, какая романтическая история! А по тебе и не скажешь! Ну… то есть… Я хотела сказать, ты такой скромный, строгий… Я тебя не могу представить влюбленным!
— Видишь, как опасно судить по внешности.
— И что, у тебя есть дети, все такое?
— Нет. Ингрид, я бы очень хотел, чтобы этот разговор остался между нами.
— Конечно, Поль. Но как прикольно узнать, что ты откуда-то вылетел из-за женщины!
— Ладно, пора за работу. Кальдрон показывал запись двух звонков этого типа в пожарную команду родственникам первых двух жертв, Норман и Коломар. Голос никому ни о чем не говорит. Так что, видимо, он не был близко знаком с теми двумя женщинами.
Дальмат показал Ингрид фотографию Жан-Пьера Бриаля.
— Послали родным и знакомым Норман и Коломар этот снимок. Поезжай теперь с Себастьеном, сделай то же с Димитровой и посмотри, вернулся ли сосед — Леонс Лежандр. Когда разговаривали с жильцами, его не было дома.
Тот же день.
После обеда человек вошел в метро на «Сен-Лазар», сделал пересадку на «Реомюр — Севастополь» и вышел на «Сите», не доезжая две остановки до «Одеона». Он надвинул на глаза бежевую бейсболку с большим козырьком и надел солнцезащитные очки. Он знал, что на всех станциях стоят камеры наблюдения, и не рисковал быть заснятым на «Одеоне» — ближайшей станции к улице Королевского Высочества. Он ненавидел метро потому и только потому, что там люди за все хватаются руками. Обычно, если на нем не было перчаток, он старался открывать двери плечом, чтобы не касаться их руками. В вагоне он не мог себя заставить держаться за поручень: всегда прислонялся к двери или к сиденью, а если были места — садился.
