– Я преклоняюсь перед вами.
Он усмехнулся.
– Это событие.
Он залез в свою лодку и стал укреплять разные штуки, чтобы дорожная тряска не повредила их.
– Никто не поддался давлению полностью, – сказал он. – Дело против Эллиса Квинта не бросили. Правда, оно в плачевном состоянии. Вы сами были безжалостно дискредитированы до такой степени, что стали почти помехой обвинению, и, хотя это крайне нечестно, это факт.
– Угу.
В сущности, подумал я, Дэвис Татум уполномочил меня найти, кто же затеял кампанию против меня. Я не в первый раз сталкивался с действиями, направленными на то, чтобы заставить меня бросить дело, но впервые мне платили, чтобы я спасал себя. В данных обстоятельствах спасти себя означало нанести поражение Эллису Квинту – так что в первую очередь мне платили именно за это. А за что же еще?
Норман подогнал свою машину к трейлеру с лодкой и сцепил их. Потом он через открытое окно перегнулся внутрь кабины, открыл отделение для перчаток и вытащил оттуда пластиковый пакет, который отдал мне.
– Эта тряпка, – бодро заявил он, – будет стоить вам шести поклонов каждое утро на протяжении недели.
Я с благодарностью взял пакет. Внутри был кусок грязной ткани примерно трех дюймов в ширину, свернутый в несколько раз.
– Она примерно метр в длину, – сказал Норман. – Это все, что мне дали. Мне пришлось за нее расписаться.
– Хорошо.
– Что вы собираетесь с ней делать?
– Для начала постирать.
Норман с сомнением заметил:
– На ней какой-то узор, но на всем куске ни единой метки. Невозможно определить, откуда она. Ни названия садового центра, ничего.
– Я не питаю особых надежд, – сказал я, – но, откровенно говоря, сейчас надо хвататься за соломинку.
Норман стоял, расставив ноги и уперев руки в бока. Он выглядел как столп правосудия, но сейчас в нем чувствовалась нерешительность.
– Насколько я могу доверять вам? – спросил он.
– Речь о молчании?
Он кивнул.
– Я думал, мы уже обсудили это.
– Да, но это было несколько месяцев назад.
– Ничего с тех пор не изменилось.
Он принял решение, опять залез в машину и на этот раз достал коричневый конверт и вручил его мне.
– Это копия анализа кусочков того самого конского корма, – пояснил он. – Прочитайте и порвите.
– Ладно. Спасибо.
Я взял конверт и пакет и знал, что не могу просто так принять такое доверие. Он должен быть сильно уверен во мне, подумал я и почувствовал не гордость, а тревогу.
– Я думаю, вы помните, как в июне мы забирали вещи из "Лендровера"
Гордона Квинта?
– Конечно, помню.
– Там был кузнечный фартук. Свернутый. Мы ведь его не взяли?
Он замер.
– Этого я не помню, но среди тех вещей, которые мы взяли, его не было. А какое он имеет значение?
– Я все думал, что это странно – жеребцы стояли спокойно достаточно долго, чтобы к лодыжке приложили секатор, даже если принять во внимание недоуздок и корм. Но у лошадей хорошее обоняние... а все эти жеребцы были подкованы – я проверил у ветеринаров, – и им должен был быть хорошо знаком запах кузнечного фартука. Я думаю, что Эллис надевал этот фартук, чтобы успокаивать жеребцов. Они могли решить, что он – тот человек, который их подковал. Они доверяли ему. Он мог поднять жеребцу ногу и зажать ее в секаторе.
Он пристально смотрел на меня.
– Что вы об этом думаете? – спросил я.
– Это же вы разбираетесь в лошадях.
– Именно так я могу заставить жеребца позволить мне подойти и заняться его ногами.
– Насколько я понимаю, – сказал Норман, – так это и делалось.
Он машинально подал мне на прощание руку, затем вспомнил о работе Гордона Квинта, пожал плечами, усмехнулся и сказал:
– Если с этой тканью выяснится что-нибудь интересное, вы дадите мне знать?
– Конечно.
– До встречи.
Он уехал и увез свою лодку, а я вернулся в машину, спрятал конверт и пакет и предпринял короткое путешествие в Шелли-Грин, в дом Арчи Кирка.
Он уже вернулся с работы. Мы сидели в гостиной, пока его улыбчивая жена хлопотала на кухне.
– Как дела? – спросил Арчи. – Вам виски?
Я кивнул:
– С водой.
Он указал мне на кресло, и мы сели. Темная комната выглядела совершенно октябрьской – электрокамин слегка оживлял ее своим светом, что не удавалось июньскому солнцу.
Я не видел Арчи с тех самых пор. Та же, возможно преднамеренная, невзрачность общего облика и проницательный взгляд темных глаз.
– У вас сейчас тяжелое время.
– Это так заметно?
– Да.
– Переживу, – сказал я. – Вы не ответите мне на несколько вопросов?
– Зависит от того, какие это вопросы.
– Для начала – чем вы занимаетесь? – спросил я.
– Я государственный служащий.
– Это очень неопределенно.
– Начните с другого конца, – посоветовал он.
Я улыбнулся.
– Вот умный человек, который знает, кто ему платит.
Его стакан замер на полпути.
– Продолжайте, – сказал он.
– Ну тогда... Вы знаете Дэвиса Татума?
– Да, – ответят он, выдержав паузу. Мне показалось, что он насторожился, ведь он, как и я, должен пройти по минному полю фактов, которые он не хочет или не может обнародовать. Старая игра – знает ли он, что я знаю, что он знает.
– Как там Джонатан? – спросил я.
Арчи рассмеялся.
– Я слышал, вы играете в шахматы, – сказал он. – И слышал, что вы ловко сбиваете с толку. Ваш противник думает, что выигрывает, а потом раз – и все.
В шахматы я играл только в Эйнсфорде с Чарльзом, и то не часто.
– Вы знакомы с моим тестем? – спросил я. – Бывшим тестем, Чарльзом Роландом?
– Я говорил с ним по телефону.
По крайней мере он мне не врет, подумал я, и этим указывает мне верное направление. Я еще раз спросил о Джонатане.
– Этот негодный мальчишка все еще в Комб-Бассете, и, поскольку сезон катания на водных лыжах кончился, он всех сводит с ума. Вы – единственный, кто видит в нем что-то хорошее.
– Норман тоже.
– Норман видит талантливого водного лыжника с криминальными наклонностями.
– У Джонатана есть деньги?
Арчи покачал головой.
– Только то, что мы даем ему на зубную пасту и прочее. У него еще не кончился испытательный срок. Он бездельник. – Арчи сделал паузу. – Бетти платила за водные лыжи. У нее единственной из нашей семьи есть настоящие деньги. Он вышла замуж сразу после школы. Бобби старше ее на тридцать лет – он был богат, когда они поженились, а теперь стал еще богаче. Как вы сами видели, она по-прежнему предана ему. И всегда была предана. У них нет детей – она не могла родить. Очень печально. Если бы у Джонатана было хоть чуть-чуть соображения, он был бы тактичней с Бетти.
– Не думаю, что он настолько плох. По крайней мере, пока.
– Он вам нравится? – удивленно спросил Арчи.
– Не очень, но я терпеть не могу смотреть, как люди пропадают зря.
– Глупый мальчишка.
– Я проведал жеребца, – сказал я. – Нога на месте.
Арчи кивнул.
– Бетти радуется. Жеребец хромает, но они собираются посмотреть, что из него получится в племенной работе – с его-то родословной. Бетти на следующий год хочет пустить его к хорошим кобылам.
Вошла жена Арчи и спросила, не останусь ли я на обед. Я поблагодарил ее, но отказался, так как уже собрался уходить. Арчи пожал мне руку. Я от неожиданности поморщился, но он ничего не сказал и вышел проводить меня до машины. Было уже почти темно.
– На государственной службе, – сказал Арчи, – я работаю в маленьком неприметном отделе, который был создан некоторое время назад, чтобы предсказывать вероятные результаты политических назначений. А еще мы предсказываем грядущие неизбежные последствия предлагаемых законопроектов. Он сделал паузу и нехотя продолжил:
– Мы называем себя "группой Кассандры". Мы видим, что может произойти, но нам никто не верит. Мы постоянно ищем исключительно независимых сыщиков, которые ни с кем не связаны. Их тяжело найти. Мы думаем, что вы один из них.
Я стоял возле своей машины и в угасающем свете дня смотрел в эти удивительные глаза. Необычный человек с невообразимой интуицией.
– Арчи, – сказал я, – я стану работать на вас до тех пор, пока буду уверен, что вы не пошлете меня навстречу опасности, о существовании которой будете знать, но о которой мне не скажете.
Он глубоко вздохнул, но обещать не стал.
– Спокойной ночи, – мягко сказал я.
– Сид.
– Я вам позвоню.
Это обещание, подумал я, такое же, как "пойдем пообедаем".
Он еще стоял на дорожке, когда я выехал из ворот. Настоящий государственный служащий, печально подумал я. Не может дать никаких гарантий, потому что правила игры могут в любую минуту измениться.
Я поехал на север через Оксфордшир, доехал до Эйнсфорда и позвонил в дверь дома Чарльза. Открыла миссис Кросс, лицо которой при виде меня выразило радость.
– Адмирал в кают-компании, – заверила она меня, когда я спросил ее, дома ли Чарльз, и поспешила сообщить ему новость.
Он ничего не сказал насчет того, что я уже второй раз за три дня скрываюсь в его убежище. Он просто указал мне на кресло и налил бренди, не задавая вопросов. Я сидел, пил бренди и наслаждался простотой и сдержанностью этого худощавого человека, который когда-то командовал кораблями, а теперь был моим единственным якорем.
