— Вы спите? — прошептала она.
— Как бревно.
— Извините.
Августин повернулся лицом к Бонни.
— Вам нужна подушка?
— Обнимите меня.
— Это не лучшая идея.
— Почему?
— Я вас не ждал, поэтому сплю голый.
— Еще раз извините.
— Закройте глаза, миссис Лам. — Августин встал и натянул потрепанные армейские брюки.
Бонни спокойно отметила про себя, что рубашку он не надел. Августин лег под простыню и обнял Бонни. Она щекой почувствовала, какая у него теплая и гладкая кожа, а когда Августин пошевелился, Бонни ощутила, какие у него крепкие мускулы. У Макса было совсем другое телосложение, но Бонни прогнала из головы эту мысль. В данной ситуации было просто нечестно сравнивать, чьи объятия лучше.
Она спросила Августина, был ли он женат, и Августин ответил, что нет.
— А обручены были?
— Три раза.
Бонни вскинула голову.
— Вы шутите.
— К сожалению, не шучу. — Даже в темноте Августин разглядел, что она улыбается. — Вас это забавляет?
— Интригует. Три раза?
— Но они все одумались.
— Вы говорите о трех разных женщинах?
— Совершенно верно.
— Я должна спросить вас, что же произошло. Можете не отвечать, но спросить я должна.
— Первая вышла замуж за адвоката по гражданским делам; вторая организовала архитектурную фирму, сейчас она любовнице члена кабинета министров Венесуэлы; а третья снимается в популярной кубинской мыльной опере, она играет Мириам — ревнивую шизофреничку. Так что можно сказать, — подытожил Августин, — что каждая из них приняла разумное решение, разорвав отношения со мной.
— Готова поспорить, что вы оставили им обручальные кольца.
— Подумаешь, это всего лишь деньги.
— И до сих пор смотрите эту мыльную оперу, да?
— Но она хорошая актриса. Играет очень убедительно.
— Вы удивительно необычный человек.
— Вам стало лучше? Похоже, рассказ о моей личной жизни всегда поднимает людям настроение.
Бонни опустила голову.
— Меня беспокоит завтрашний день, встреча с Максом.
Августин сказал, что ее тревога вполне понятна.
— Я и сам немного не в своей тарелке.
— Вы возьмете с собой пистолет?
— Там видно будет. — Августин сильно сомневался в появлении губернатора, а еще сильнее в том, что он приведет с собой мужа Бонни.
— Вы боитесь? — Когда Бонни говорила, Августин чувствовал на груди ее мягкое дыхание.
— Волнуюсь, но не боюсь.
— Эй.
— Что эй?
— Вы возбудились?
Августин заерзал в смущении. А чего она еще ожидала?
— Теперь моя очередь извиняться, — произнес он.
Бонни лежала, не шевелясь. Августин медленно глубоко вздохнул и попытался сосредоточиться на чем-нибудь другом… скажем, на сбежавших обезьянах дяди Феликса. Как далеко они успели разбежаться? Как ведут себя на свободе?
Размышления Августина, которые он насильно навязал себе, были прерваны словами Бонни:
— А что, если Макс теперь уже совсем другой? Может быть, с ним что-то произошло.
«Произошло, наверняка. Можешь быть уверена в этом», — подумал Августин.
Но вслух он произнес совсем другое:
— С вашим мужем все в порядке. Потерпите, и сами увидите.
— Хочешь покурить жабу? — спросил Сцинк.
Шоковый ошейник приучил Макса Лама к повиновению. Если капитан хочет, чтобы он курил жабу, он будет курить ее.
— Это предложение, а не приказ, — смилостивился Сцинк.
— Тогда не хочу, спасибо.
Макс Лам прищурился, вглядываясь в теплую, пахнущую морем ночь. Где-то там была Бонни, которая ищет его. Макс не испытывал ни тревоги ожидания, ни надежды, хотя должен был бы, и сейчас его удивляло отсутствие подобных чувств. Его реакция буквально на все события была какой-то вялой, как будто работа всех основных мозговых центров притупилась от тяжести испытаний, связанных с его похищением. Он, например, не попытался высказать даже слабого возражения на поле для гольфа в Ки-Бискейн, где они остановились, чтобы выпустить азиатского скорпиона. Сцинк осторожно усадил ядовитого паука на зеленую траву.
— Это любимое поле мэра, — пояснил он. — Я надеюсь на их встречу.
А Макс так и стоял рядом, не проронив ни слова.
Сейчас они находились в деревянном доме, который покоился на высоких сваях в середине залива. Сцинк свесил длинные ноги с края причала, который перекосился и изогнулся, словно изображаемый на картинках китайский дракон. Ураган повырывал из гнезд многие сваи, другие дома вообще снесло, а этот с трудом, но все же выстоял. От ветра он шатался и скрипел, и Максу даже казалось, что дом погружается в воду. Сцинк, сообщил, что этот дом принадлежал человеку, который в результате потери трудоспособности ушел с поста прокурора штата. Недавно он женился на очаровательной гитаристке, играющей на двенадцатиструнной гитаре, и они уехали на остров Эксума.
Под болтающимся фонарем Сцинк прикурил очередную самокрутку с экзотическим запахом. «Пахнет марихуаной и французским луковым супом, — подумал Макс. — Стойкий и противный запах».
— Жаба, она токсична, — пояснил Сцинк. — Bufo marinus[6]. Южноамериканский продукт, получше нашего. Звучит как реклама, да? — Он глубоко, с шумом затянулся. — Шейные железки жабы выделяют млечный сок, который за шесть минут может убить взрослого добермана.
Макс не понимал, зачем человеку нужно вдыхать такую гадость.
— Существует специальный процесс вытяжки млечного сока, — продолжил Сцинк, сделав еще одну глубокую затяжку.
— И что он делает, этот млечный сок?
— Ничего. И все. Наверное, все то же самое, что и другие хорошие наркотики. Психоневротическая рулетка. — Подбородок Сцинка упал на грудь, здоровый глаз подергался и закрылся. Дыхание участилось, при выдохе раздавались звуки, напоминавшие визг тормозов поезда подземки. Макс Лам сидел, не шевелясь, у него даже не мелькнуло мысли о побеге, настолько прочный рефлекс, как у собаки Павлова, выработал у него шоковый ошейник.
В этот промежуток вынужденного молчания и безделья мысли Макса перенеслись на Билла Наппа из их рекламного агентства. Этот коварный негодяй всегда имел виды на его, Макса, угловой кабинет, который был несколько загроможден, но зато из его окон открывался прекрасный вид на Мэдисон-авеню. И каждый день, проведенный Максом в обществе полоумного похитителя, увеличивал шансы Билла. Максу ужасно хотелось вернуться в агентство и разрушить намерения этого мелкого интригана. Очень хотелось жестоко унизить Билла, и Макс надеялся, что ему это удастся. Он представил себе, как Билл, потерявший работу, жену, дом, беззубый, роется холодным зимним днем в помойке, сосет из банки жидкость, смешанную с млечным соком жабы…
Резко очнувшись, Сцинк тяжело закашлялся и швырнул потухший окурок самокрутки в грязную после шторма воду. Недалеко от дома из воды торчала сломанная мачта затонувшей яхты. Сцинк указал на обломок, но ничего не сказал. Его палец на долгое время завис в воздухе.
— Скажи мне, — обратился он наконец к Максу, — какое место самое красивое из тех, что тебе приходилось видеть.
— Йеллоустоунский парк. Мы ездили туда на экскурсию на автобусе.
— Боже мой.
— А что такое?
— Возле Йеллоустоуна есть заповедник для медведей-гризли. Ты был там? Ужас просто, у некоторых из медведей нет когтей, другие кастрированы. Это же не медведи, они так же безобидны, как хомяки, но туристы выстраиваются в очередь, чтобы поглазеть на кастрированных медведей!
Сцинк быстро замотал головой из стороны в сторону, словно пытался отогнать жужжащую пчелу. У Макса не было желания поддерживать этот разговор, поскольку он не разделял жалость безумца по отношению к кастрированным медведям. Да и удаление у них когтей казалось Максу вполне разумной процедурой, обеспечивающей безопасность публики. Но он понимал, что спорить со Сцинком бесполезно. Поэтому Макс молчал. Сцинк, растянувшись на досках покосившегося причала, дергался всем телом и выкрикивал какие-то незнакомые Максу имена. Спустя полчаса он успокоился и уставился на освещенный звездами горизонт.
— Вы в порядке? — поинтересовался Макс.
Сцинк осмысленно кивнул.
— Это побочный эффект от жабы. Я извиняюсь.
— А вы уверены, что Бонни сумеет отыскать нас здесь?
— Ради Бога, зачем же ты женился на женщине, которая не может выполнить простейшие указания?
— Но сейчас очень темно…
Путешествие в Стилтсвилл ужасно напугало Макса: полно черепах, фонарей нет, хлипкий ялик протекает. Находиться в гидроплане, безусловно, приятнее. Шторм превратил залив в этакое кладбище затонувших яхт, траулеров, моторных лодок. На все время их поездки Сцинк вынул свой стеклянный глаз и поместил его для сохранности в зажатый кулак Макса. И Макс берег его так, словно это был алмаз «Надежда».
— Твоя жена наверняка прихватит с собой кого-нибудь, кто знает дорогу, — предположил Сцинк.
