Был тот редкий раз, когда Наталья проигрывала сражение. По всей видимости, коварные танкисты застигли ее врасплох. Босая, в одной комбинации, она металась между баней и хлевом, ускользая от колющих и рубящих ударов. Крышкой от бадьи она оборонялась весьма успешно. Тяжело вооруженные жердями братья, ломая ожесточенное сопротивление врага, старались взять его в клещи. Пугашкин демонстративно отвернулся: мол, не по чину ему, районному важняку, реагировать на бытовуху. Приезжим вообще все было до потолка, кроме их непосредственного задания. Непосредственное же задание, в то время как я готовился к ночным допросам в застенках, им еще только предстояло.
"Уазик", осторожно перевалив через ветхий мост, подкатил к дому Гаврилы Степановича.
— Гущин, — обернулся ко мне сидевший впереди оперативник, — вы знакомы с планировкой помещения?
— Разумеется. — Я старался отвечать высокомерно.
— Тогда — за нами.
Он выпрыгнул в сугроб и достал из кармана пистолет.
— Я тоже знаком! — заерзал Пугашкин. — У меня более шести особо опасных задержаний!
Поколебавшись, второй приезжий кивнул и ему. Так что мы все четверо отправились к дому. В сарае глухо залаял Хасан.
— Собака безвредная, — поспешил успокоить обоих коллег Пугашкин.
Оперативник жестами приказал ему захлопнуть варежку и держаться сзади.
Второй взял меня за локоть и на ухо зашептал:
— Отзоветесь, когда спросит, кто. Под пули не лезть. Мы за вас отвечаем.
Осторожно приоткрыв первую дверь, он поманил меня следом. Вторая дверь в сенях, утепленная, была обтянута дерматином, так что ему пришлось долбить по ней рукояткой пистолета.
— Не заперто! — раздался изнутри голос егеря. Оперативник толкнул дверь ногой и прыгнул Внутрь, но тут же вылетел, как ошпаренный, обратно. Прижавшись спиной к косяку, он оттеснил меня в сторону.
— Обрубков! — Лицо его окаменело. — Прекратить, сопротивление!
Сейчас, — ехидно отозвался Гаврила Степанович. — Только штаны подтяну.
— Издевается, враг! — зашипел от порога Пугашкин.
Оттолкнув не ожидавшего подобной наглости сотрудника органов, я прошел в кухню. Обрубков сидел за столом и чистил свою винтовку "Зауэр". Детали были разложены перед ним на газете.
— Собрались — и правильно. — Он вытянул из зажатого меж коленями ствола витой шомпол с промасленным ершиком. — Учиться ей надо, хоть заочно, хоть как. Москва опять же. Что она видела?
— Вас арестовывать пришли, полковник. — Я поймал Банзая и взял его на руки.
— Пришли, так пришли. — Он положил ствол рядом с остальными фрагментами винтовки. — Чай будешь?
Сотрудники безопасности, стоя в сенях, наверное, воспринимали нашу беседу как бред законченных шизофреников. Но у них был приказ, и они начали его выполнять в соответствии с понятными и привычными правилами задержания. Ворвавшись на кухню, они решительно вмешались в ход событий.
— Гражданин Обрубков, сдайте оружие. — Направив на егеря пистолеты, оперативники оттолкнули меня к печке. — Вот ордер на обыск.
Один из них, не снимая Гаврилу Степановича с прицела, показал ему казенную бумагу, отмеченную лиловой печатью.
— Наручники на него! — подал голос Пугашкин из-за спин столичных товарищей.
Оперативники ухмыльнулись. Надеть на егеря наручники, учитывая его физический изъян, было делом затруднительным. Гаврила Степанович тоже невольно рассмеялся.
— Вы проходите, товарищи. — Он отщелкнул крышку портсигара и достал из-под резинки папиросу. — Располагайтесь. Какое против меня обвинение?
— А нож?! — Растолкав особистов, на первый план вырвался Пугашкин. — Где твой нож, гражданин? С каповой ручкой! Запираться начнем?
Вид у него был торжествующий. Пугашкин явно почувствовал, что настал его звездный час, и жаждал крови.
— Запираться? — Егерь дунул в папироску и сплющил бумажный мундштук зубами. — Ну что ж, это мысль. В Пустырях давно пора запираться. Ходят здесь всякие из районной прокуратуры, а потом вещи пропадают.
— Глумится, враг! — Следователь обернулся к двум приезжим и скороговоркой выпалил: — Я его сразу расколол! Еще когда он маньяка стал покрывать — дескать, смотрите, какой я добрый! Алиби себе выгораживал! Потом сам же его зарезал и нож подбросил у часовни! К высшей мере!
Получив мощный удар кулаком в солнечное сплетение, Пугашкин сложился и захрипел.
— Извините, Гаврила Степанович, — обратился к егерю оперативник, прервавший таким образом обвинительную речь неугомонного следователя. — Улика-то фуфловая, но проверить мы обязаны. Вы сами заслуженный чекист. Не вам объяснять.
Он выразительно посмотрел на потолок. Сей взгляд мог обозначать лишь одно: "приказ нам спущен сверху".
— Ясно. — Обрубков стал рассеянно обшаривать карманы своего полинявшего, без знаков отличия, кителя. — Одолжить нож убить человека.
Оперативник предупредительно щелкнул перед ним зажигалкой.
Я догадался, что это очередная стратагема. Стратагема генерала Паскевича. Очевидно, он заготовил ее на всякий пожарный. Вспомнилось мне тут же, что ножа я давно в доме не видел, а Гаврила Степанович, надо думать, заметил пропажу еще раньше и, связав концы, был готов к подобному обороту. Чем-то егерь стал вдруг мешать Паскевичу, и тот решил вывести его из строя. Не просто информатор, но активный пособник действовал у Паскевича в Пустырях. "Кто? — прикинул я. — Тимоха слишком треплив и беспечен, чтоб доверить ему такое задание. Брат его Обрубкова не посещает. На Чехова и Филю грешно даже и думать. Остается все тот же Тимоха, любитель ножей и штыков".
— Товарищ следователь, — официально обратился опер к Пугашкину, напоминавшему своей стойкой угольник без катета, — сходите за понятыми.
Понятые — Чехов и продавщица Дуся — вскоре прибыли. Оперативники лениво взялись за обыск, не мешая нам с Гаврилой Степановичем вести разговоры. Следователь остался в машине, так что и он нам препятствий не чинил.
— Вернусь дней через пять, — молвил егерь, покуривая. — Раньше вряд ли. Паскевичу время надо выиграть. Сообразил-таки, прохвост.
— Зачем вы мне говорите это? — Я пристально глянул на Гаврилу Степановича, стараясь понять, куда он клонит. — Ведь и я на чемоданах.
— Двое вас: ты и Настя. — Он говорил совсем тихо. — Больше мне доверить некому. В погребе тайник.
С виду бетонная стена — сплошной монолит, — но как моторчик запустишь, он тебе и откроется. Там натуральный бункер со всеми удобствами. Тепло, светло и мухи не кусают. Даже фрицы допереть не могли, откуда передатчик работает. Пеленгатор их клинило на избе, а как обыск — ничего. Битнер только зубами щелкал.
— Ведь мы не в Хиросиме, полковник! — заметил и раздраженно. — На кой черт нам это бомбоубежище?!
— Паскевич тоже не владеет предметом. — Мое замечание Гаврила Степанович равнодушно пропустил. — Отсюда и сплавить меня стремится любыми средствами. Пацана-то кормить надо. Авось да потянется ниточка.
— О чем вы, полковник?
Между тем Гаврила Степанович обратил все внимание на гостя, заглянувшего в погреб:
— Картофель, грибы маринованные. Гнать — гоню. Ваша взяла. Из чего гоню, спросите? Да из водки же и гоню, так что урона от меня государственной монополии нет, и перед законом я чистый, как тот мой самогон, которого с двух "Пшеничной" всего поллитра выходит. Экономике даже прибыль в этом смысле.
"О чем он толкует?" Я досадовал на Обрубкова, как опоздавший — на водителя троллейбуса, закрывшего двери прямо у него перед носом. "Догнать — и в морду!" — самая трезвая реакция в подобных обстоятельствах.
— Да не волнуйтесь вы, Гаврила Степанович! Аппарат нам не нужен! Пользуйтесь на здоровье! — Сыщик исчез под землей.
— Захарка там, — шепнул мне Обрубков.
— Что?! — Я даже не сразу сообразил, о ком речь.
— Захарка. На двенадцать атмосфер.
Минут пять я сидел, словно пришибленный. Ровно столько понадобилось сыщику, чтобы испачкаться в глине и подняться обратно.
— Серьезный агрегат! — похвалил он двигатель. Это все, что заинтересовало его в подземелье Обрубкова.
— Домашняя электростанция. — Егерь и глазом не моргнул. — Когда свет в поселке гаснет, у меня своя лампочка Ильича, как вечный огонь. Советская власть есть что? Правильно.
— На всю руку, смотрю, вы мастер, — сострил сыщик.
— Мы такие, — кивнул Обрубков. — Как выражается наш клубный заведующий: "Пить многое на свете, друг Горацио".
Я сразу припомнил "тень принца Гамлета" в пресловутом "Созидателе". Цитата почти прямо указывала на автора местной легенды. Паскевичу явно был не безразличен английский драматург. Не однажды, видно, его извращенный ум обращался к вольному толкованию классика. Я очнулся от праздных мыслей, лишь когда егерь пнул меня шерстяным носком в колено. Все, о чем распространялся Гаврила Степанович до этого, я бездарно прослушал, хотя момент был не из тех. Любое сказанное им слово могло иметь скрытый смысл.
