– Поворот дальше.
Немного погодя:
– Поверните направо.
Сверни я налево, рано или поздно попал бы в Стуруп – аэропорт близ Мальмё.
Первые несколько сот метров дорога шла в гору, потом начался пологий спуск. В моем детстве она была гравийной. Однако и асфальтированная, она оставалась такой же узкой и неудобной, как раньше.
Много лет тому назад здесь шумела лесопилка. Теперь ее строения стояли заброшенные в высокой траве, что доходила до окон. За кирпичным забором показались и пилы – черные и ржавые, похожие на останки динозавров.
Вспомнилось, что Пелле когда-то работал на лесопилке. Это с ним и с братом Анн-Луиз я играл каждое лето. Знал ли я когда-нибудь его фамилию? Что касается брата Анн-Луиз, я не помнил даже его имени.
Пелле был «девяностопятипроцентник». Не все дома, короче говоря. Толстый и большой, с белыми волосами и абсолютно круглым лицом, он постоянно пускал слюни. С возрастом его верхняя губа разбухла и оттопырилась, отчего он стал высовывать язык, когда жевал или глотал. Говорил Пелле мало. Но зато иногда изображал диктора центрального телевидения: становился прямо и нес всякую галиматью – бессмысленную мешанину из названий и имен, которая лилась из него потоком. Закончив, топал ногой и по-военному отдавал честь.
По обе стороны дороги тянулись низкорослые деревья и кустарники, отбрасывая густую тень.
Я точно помнил, что когда-то здесь был большой хутор, однако от него, похоже, ничего не осталось. На его месте высились четыре белые башни, очевидно хранилища химикатов, которые применяются в современном сельском хозяйстве. Дорога круто пошла в сторону, и я вырулил к старой железнодорожной станции. Переехав пути, выбрал свободное место и припарковался.
– Поверните, если это возможно, – вещала дама из динамика GPS.
Именно так я только что и поступил.
Я выключил GPS и вышел из машины. Стоял теплый летний день, и все вокруг погрузилось в мертвую тишину. Железнодорожная станция по другую сторону путей казалась заброшенной. Трава доросла почти до крыши. Я слышал, какой-то художник или скульптор выкупил ее под мастерскую, когда поезда перестали останавливаться в Бёрринге, но и эта информация уже устарела.
Раздался свисток, шлагбаум поехал вниз, и несколько минут спустя мимо меня пропыхтел «Стен Бруман». Все местные поезда назывались в честь сконских знаменитостей, даже вымышленных персонажей, вроде Бомби Битта. Бруман был известный просветитель, одно время вел на радио викторину, посвященную классической музыке.
Ребенок все воспринимает как данность. Только теперь мне бросилось в глаза, до чего холмисты здешние поля. До сих пор они представлялись мне совершенно ровными. Иногда невозможно было определить, где кончается одно поле и начинается другое, потому что их границы скрыты за пригорками. Я съехал на обочину узкой дороги и пропустил некрашеный трехколесный квадроцикл, тот, грохоча, проехал мимо меня. Интересно, какой формы у него руль, что-то вроде штурвала или как у машины? Во всяком случае, кабина рассчитана на одного человека. Тем не менее в ней сидели двое мужчин, оба невероятно толстые. Казалось, кабина вот-вот лопнет как мыльный пузырь. Ни один не взглянул в мою сторону, оба неотрывно следили за дорогой.
Преодолев еще несколько сот метров, я увидел небольшое озерцо с левой стороны, остановился около него и вышел из машины.
Здесь оказалось так же душно и жарко, как и возле станции.
Я огляделся, высматривая место, где мы с Анн-Луиз обычно купались. Однако все вокруг так поросло травой, что не осталось и намека на ведущую к воде тропинку. Посреди озера плавала лодка, в ней стоял мужчина. Рядом сидел ребенок, но я не мог его разглядеть. Что они там делали, я также не понял – ни ведра, ни удочки при них не наблюдалось. Мужчина приставил к глазам сложенную козырьком ладонь и посмотрел в мою сторону. Я вернулся в машину.
Я проехал мимо того, что когда-то было сельским магазином, и оказался на проселочной дороге, которой не помнил.
Здесь прошло мое детство, здесь я рос, взрослел, проводил каникулы, но сейчас, как ни силился, не мог представить себя в этой обстановке. Напротив, чувствовал исходившую от этих мест угрозу. Не помогали даже опущенные стекла. Немногочисленные прохожие смотрели на меня подозрительно, будто я явился выведать их тайны или нарушить спокойную жизнь.
Мужчина средних лет в футболке команды «Манчестер юнайтед» с именем Гиггс на спине поливал газон около новенького особняка и проводил меня долгим взглядом. Молодая женщина стояла посреди грязного двора с полуразвалившимся сараем, возле которого голопузый ребенок играл с поросенком. Когда животное пробегало мимо нее, женщина пнула его ногой, так что поросенок завизжал и скрылся за сараем.
В другом дворе я увидел двоих мужчин, тех самых, которые проезжали мимо меня на квадроцикле. Старший носил на макушке смешную маленькую шляпу. Молодой, похоже его сын, был в кепке и белой футболке, туго обтягивающей обширный живот. На футболке красовалась надпись: «Это называется негробол».
У квадроцикла был небольшой багажник. Казалось, эти двое только что вышли из него и сейчас внимательно следили за моим автомобилем.
Я приблизился к перекрестку и свернул на дорогу, откуда приехал. За это время к двоим мужчинам во дворе подошел третий. Этот, в потертых синих джинсах, клетчатой рубахе и выцветшей кепке, очевидно, прибыл на красном «форде-мустанге» с открытым верхом, который стоял сейчас, развернувшись носом к шоссе, рядом с квадроциклом.
Я не очень-то разбираюсь в автомобилях, но «мустанг» узнал по вытянутому переду. Собственно, с марками машин все просто: лошадь – «мустанг», звезда – «мерседес». Мужчина в клетчатой рубахе нацепил на нос отвратительные солнечные очки с отражающими стеклами. В них он выглядел не совсем нормальным.
Я следил за ним, пока он не исчез из зеркала заднего вида, и мурлыкал под нос партию банджо из «Последнего путешествия». Сейчас я направлялся в деревню, где когда-то жила моя бабушка.
Раньше здесь ходил поезд, соединявший Бёрринге с Андерслёвом и Эстра-Торпом. Однако со временем вместо него пустили рельсовый автобус, а потом – самый обычный. Теперь здесь не ходило ничего. Рельсы демонтировали, и я поставил машину на месте бывшего железнодорожного вала, совсем рядом с домом, где жили бабушка с дедушкой.
В саду копался незнакомый мужчина, но он не заметил меня.
Я силился определить, какой дом принадлежал родителям Анн-Луиз, и не мог. Все перестроили до неузнаваемости. А между двумя самыми старыми домами, где когда-то стоял сарай с железнодорожным инвентарем, высился двухэтажный особняк.
Сарая не было. Эту местность я видел впервые. Кроме того, все стало как будто меньше. Поселок, который я пробегал когда-то за целую вечность, словно сжался. Теперь его можно было пройти насквозь меньше чем за две минуты.
Я повернулся и пошел к лесу, к «тиволи». Так мы называли местный парк аттракционов с танцплощадкой, рестораном и футбольным полем. Даже будучи упраздненным и по большей части разграбленным, «тиволи» оставался нашей любимой игровой площадкой. В старом ресторане еще долго хранилась невывезенная мебель, на футбольном поле стояли ворота, а в бывшем конторском помещении даже работал телефон. Помню, мы все время хотели сделать международный звонок, но не знали как и не могли вспомнить ни одного знакомого за границей. А бабушкина соседка всякий раз надевала праздничное платье, когда ждала звонка от сына из Стокгольма. Правда, по этому телефону я всегда мог связаться с бабушкой, чтобы спросить, не пора ли обедать. В те времена, взяв трубку, было принято прежде всего называть свой номер.
Когда-то здесь шумел Шервудский лес, я был Робин Гудом, Пелле – Маленьким Джоном, а Анн-Луиз – Марион. А еще Дэви Крокетт[41] сражался здесь с индейцами и прочими злодеями. Пелле, Анн-Луиз и ее брат – не помню, как его звали, – с готовностью принимали все мои предложения, ведь я был из города.
Но в последнее лето все изменилось.
Анн-Луиз не могла больше оставаться корешем Дэви Крокетта – бесшабашным сорванцом, который лазил по деревьям и швырялся оттуда бутербродами. Она выросла, формы ее округлились, и я часто представлял по ночам ее новое тело, когда лежал в кровати на мансарде, слушая, как ветер стучит в стекло и вдалеке свистит поезд.
Мужчина в саду подошел к ограде и молча застыл на гравийной дорожке. Я узнал сарай, где дедушка держал кроликов в клетках, а вот старая вишня исчезла. Кролики были очень милыми, и я расстраивался, когда в воскресный день кого-то из них подавали на блюде к столу, а в сарае появлялась натянутая на деревяшку шкурка.
Я вышел на большую дорогу и углубился в лес.
Когда-то мы знали три тропинки, по которым можно было пройти к парку аттракционов, но сейчас я не находил ни одной. Я ступил в непроходимую чащу, единственным просветом в которой оставался подъездной путь. Это по нему добирались сюда люди, пешком и на лошадях, а когда-то, вероятно, в повозках и на дрожках, из Андерслёва, Скурупа и Треллеборга.
