Анн-Луиз вскрикнула:
– Но что я такого сделала?
Тем временем над озером сгустились облака, и вскоре закапал дождь, он постепенно усиливался.
Мы лежали под деревом, завернувшись в одеяло, и я осторожно целовал Анн-Луиз.
– Не хочу, чтобы ты уезжал, – прошептала она.
– Я вернусь, – пообещал я.
– Нет, в городе у тебя начнется новая жизнь, ты меня забудешь.
– Так приезжай ко мне в город.
– Ты будешь стыдиться меня.
– Ничего подобного.
– Но я не умею читать, как ты, и не знаю, как вести себя с городскими девушками и парнями. И потом, получится ли у меня приехать?
– Все можно устроить, – заверил ее я. – Давай спишемся.
– Но я такая безграмотная…
– Тогда звони мне из «тиволи».
– Но я не знаю твоего номера.
– Я тебе его напишу.
До станции было совсем недалеко, но она вызвалась меня проводить.
По мере приближения рельсового автобуса она вцеплялась в меня все крепче. Усаживаясь на заднюю скамейку возле окна, я видел, как по ее щекам текут слезы.
Рельсовый автобус тронулся, поначалу Анн-Луиз стояла тихо, но потом сорвалась с места и пошла, ускоряя шаг, почти побежала, и наконец замерла на краю перрона. Я смотрел на нее, пока она не превратилась в расплывчатую черную точку.
Точку – потому что была далеко.
Расплывчатую – потому что я сам плакал.
Она не позвонила мне.
Быть может, потому, что я так и не сообщил ей номер, а пойти к бабушке и спросить она стеснялась.
Сам я тоже никогда ей не писал, даже не знаю почему.
Я любил ее.
Впрочем, как-то раз на Рождество я получил от нее открытку, на которой был изображен Дед Мороз с мешком. Текст помню наизусть. До сих пор стоят перед глазами выведенные карандашом корявые буквы:
Привет! Как ты? Надеюсь, хорошо. Здесь тоскливо.
Анн-Луиз
А потом бабушка с дедушкой переселились в поселок под названием Фру-Альстад, и я перестал сюда приезжать.
Мне всегда казалось, что Мальмё и парк развлечений «тиволи» находятся по разные стороны земного шара. Вероятно, так оно и есть. Во всяком случае, сегодня мне понадобилось целых двадцать минут, чтобы преодолеть разделяющее их расстояние. Неудивительно, ведь я ехал по трассе, ведущей в Стуруп, то есть в аэропорт близ Мальмё.
Я был так погружен в свои мысли, что не заметил жужжащих вокруг огромных мух, привлеченных запахом пота. Что-то неестественное происходило в природе. Не люблю в этом признаваться, но я часто чувствую себя неуютно в просторных пустых помещениях, крупных портах и в темных чащах. Когда я слышу, как скрипят в лесу деревья и воркуют птицы, мне чудится чье-то тяжелое дыхание за стволами, и к сердцу подступает страх. Так случилось и в тот день, и я, пытаясь уйти от воспоминаний, побрел к дороге. Но все напрасно, за мною словно кто-то шел, пыхтел за деревьями, преследовал меня. Вот захрустели ветки, с криком забила крыльями огромная птица. Не выдержав, я побежал, быстрее, чем рассчитывал, поскольку дорога пошла под гору. Не помню, как это получилось, но я едва не шмякнулся головой о камни.
Я замер на некоторое время, полуприсев и сжав руками колени. Потом отдышался, выпрямился и вытер ладонью лоб.
Coll, Harry, keep cool[43].
Я оглянулся, но никого не увидел ни в лесу, ни возле близлежащих домов. Правый сапог был весь в глине, я счистил ее пучком травы, прежде чем повернуть к поселку.
Пожилой мужчина, который пару часов назад разглядывал меня из-за ограды бабушкиного сада, поджидал за железнодорожной насыпью. Он пошел мне навстречу, обеими руками опираясь на палки, как будто занимался спортивной ходьбой.
Передвигался он медленно, и возле машины мы оказались одновременно.
– Здравствуйте, – сказал я.
– Добрый день, – ответил он с почтительным поклоном.
На вид ему перевалило за восемьдесят. Редкие седые волосы были неаккуратно обкромсаны, как это часто бывает у пожилых людей, под носом торчал куст седых волос. Рубашка на круглом маленьком животе была расстегнула. И не только Шерлок Холмс мог бы определить по пятнам на рукавах, что старик ел сегодня на завтрак, а может, и в последние несколько дней и даже недель.
– Когда-то я часто бывал в вашем доме, – начал я.
– Да, я узнал вас, – ответил он.
– Кто не знает обезьяну? – рассмеялся я. – Действительно, я Харри Свенссон.
– Именно, – закряхтел он. – А меня зовут Конрад Перссон. Через «C».
– Через «С»?
– Да, Конрад через «С». Мама решила, что так будет лучше. Изящнее, чем через «К». Хотя на слух нет никакой разницы. Не думаю, что господин Свенссон заметил ее, когда я ему представился. Тем не менее мама решила, что через «С» будет лучше.
– Называйте меня просто Харри, – разрешил я.
– Спасибо. – Старик опять слегка поклонился.
На окне комнаты, где у бабушки стоял телевизор и кресло, зашевелилась гардина, за ней мелькнула седая голова, вероятно жены Конрада. Женщина поняла, что я за ней наблюдаю, и быстро задернула гардину.
– Мне восемьдесят четыре, – сказал Конрад.
– Отлично! – восхитился я. – Стало быть, вы много знаете.
– Мы видели тебя по телевизору, я и Хильма, – продолжал он. – Да, точно тебя…
– И как я вам? – усмехнулся я.
– Ты был похож на американца, в таких же сапогах и с такой же прической.
Я решил сменить тему:
– Вы, случайно, не помните Анн-Луиз? Она жила здесь давно.
– Анн-Луиз Бергкрантц, – кивнул Конрад.
– Бергкрантц? – переспросил я. – Ее фамилия вроде была короче.
– До замужества, – вздохнул старик. – Тогда она звалась Герндт. И ее брат Свен-Йоран тоже. И родители, разумеется. – Он улыбнулся.
– И еще был Пелле.
– Пелле, да, – закивал Конрад.
Он огляделся, словно желая убедиться, что за ним никто не подсматривает, потом выпустил одну палку и покрутил пальцем у виска.
– Одно время он жил неплохо. Сейчас, как я слышал, он в закрытом заведении в Эстерлене… А может, в Истаде или Симрисхамне…
– А Анн-Луиз?
– Работала кассиршей в Мальмё. Пока не ослепла.
– Ослепла?
– Сахар, – кивнул Конрад. – Сахар забрал у нее зрение. Может, она и не совсем слепая, но ходит, как говорят, в темных очках и с собакой. Я слышал, она переехала в Треллеборг, когда дети выросли.
– У нее есть дети?
– Двое, дочь и сын. Очень толковый мальчик, возит грузы на судне между Истадом и Треллеборгом.
– А брат? Как, говорите, его зовут?
– Его звали Свен-Йоран.
– Звали?
– Он был фотографом. Его снимки печатались в газетах, устраивались даже выставки. Увеличенные фотографии – ведь это не настоящие картины. Всего лишь фотографии.
– И что с ним случилось?
– Да все то же.
– То есть? – не понял я.
Конрад снова огляделся, прислонил вторую палку к стене и сделал движение рукой, как будто наливает рюмку.
– Он пил. – Старик доверительно понизил голос.
– Пил?
– Да, потерял работу и все остальное… Потом вылечился, но снимать больше не мог. Нашел место в Треллеборге. Его там видели с метлой.
Я рассеянно кивнул, не понимая.
– Он сгорел, – снова кивнул Конрад.
– Кто?
– Свен-Йоран.
Я силился представить себе, как выглядел Свен-Йоран, и вдруг вспомнил, что в последнее лето он носил с собой фотоаппарат. Быть может, он и сделал тот черно-белый снимок, который я обнаружил в ящике.
– Как это случилось? – спросил я.
– Курил в постели. Так говорят.
Я не нашелся что ответить, поэтому сменил тему:
– А кто теперь живет в бывшем магазине?
– Юханссоны, они здесь уже давно. Девочка занимается футболом, одно время играла в «Мальмё ФФ».
– А мужчина, что косит траву на дороге возле магазина, – я показал рукой, – он живет в том новом доме?
– Тому дому больше десяти лет, – ответил старик. – Это Бьёрклунд, он работает в Мальмё. Жена тоже, но она редко показывается – сильно устает, пока добирается сюда из Мальмё.
Гардина снова зашевелилась, и в окне опять мелькнула голова Хильмы.
– Что ж, мне пора, – сказал я. – Приятно было пообщаться.
– Всего хорошего, – приветливо кивнул старик.
Я сделал несколько шагов к машине, но тут же оглянулся:
– А кто живет там, возле дороги?
– Ты имеешь в виду Бенгтссонов? – переспросил старик.
– Наверное. Чем они занимаются?
– Да, собственно, ничем. Старик на пенсии, а сын живет на пособие. Кажется, его зовут Билл, но у старика есть еще один сын, который любит автомобили.
– Булл? – пошутил я.
– Что?
– Да нет, ничего.
– Его зовут Джонни.
– Джонни? И чем он занимается?
– Всем помаленьку. Чинит машины и всякие механизмы.
Распрощавшись с Конрадом-через-С, я проехал мимо еще одного двора, заваленного шезлонгами, грилями, надувными матрасами и прочими принадлежностями для летнего отдыха, которые, несмотря на сезон, были никому не нужны.
После Северо-Западного Сконе это выглядело по меньшей мере странно.
Я скучал по морю, чистому воздуху и непринужденному общению, какое бывает лишь на пляжах.
