Потому что нам не нужно, чтобы кто-то любил подставную личность,
маску. На самом деле мы очень нуждаемся, мы отчаянно хотим, чтобы полюбили того единственного, кого никогда никому не покажем: уродливого испуганного ребенка в нас.
С Ланой все было иначе. Я позволил ей увидеть этого ребенка. По крайней мере, на миг.
7
Мой психотерапевт часто приводила знаменитые слова Страшилы, персонажа «Удивительного волшебника из страны Оз» [29]. Вы наверняка помните. Очутившись в мрачном Заколдованном лесу, Страшила говорит: «Я, конечно, не знаю, но, по-моему, чтобы выбраться из леса, нужно пройти сквозь темную чащу».
Так Марианна образно описывала процесс терапии. И она была права: сначала пациент проходит через самые темные дебри и лишь потом выбирается к свету. В душе человека настает рассвет.
Слегка отойдя от темы, замечу, что у меня даже есть теория: каждого человека можно соотнести с каким-нибудь героем этой книги. Есть Дороти Гейл, потерявшаяся девочка, которая ищет свое место в жизни; невротик Страшила — ему важно, чтобы окружающие поняли, как он умен; грозный Лев, который на самом деле ужасно труслив и боится больше остальных; и Железный дровосек, лишенный сердца.
Много лет я считал себя Железным дровосеком. Думал, что мне недостает самого главного: сердца, способности любить. Я знал, что любовь где-то там, в непроглядной тьме, и всю жизнь искал ее на ощупь, пока не встретил Лану. Благодаря ей я понял, что у и меня есть сердце. Просто я не знал, как им пользоваться.
Но если я не Железный дровосек, то… кто? К своему ужасу, я понял, что мой персонаж — сам Волшебник страны Оз. Я всего лишь иллюзия, эффектный фокус, которым из-за ширмы управляет испуганный человечек.
Интересно, а кто вы? Будьте с собой честны, и ответ вас удивит. Главный вопрос — отважитесь ли вы на честность?
«В глубине вашего сознания прячется испуганный ребенок: по-прежнему не уверенный в себе, неуслышанный, недолюбленный». В тот вечер, когда Марианна произнесла эти слова, моя жизнь бесповоротно изменилась. Годами я притворялся, что у меня не было детства. Я стер его из памяти — или так казалось — и потерял ребенка в себе. Пока однажды в январе, туманным лондонским вечером, Марианна не помогла его снова найти.
После той сессии я отправился на долгую прогулку. Стоял обжигающий холод. Серое небо заволокли тяжелые облака. Вот-вот мог пойти снег. Я целый час шагал от Примроуз-Хилл до дома Ланы в Мейфэре. Мне нужно было совладать с волнением. Поразмыслить о себе и ребенке, запертом в моей голове.
Я представил его: маленький, дрожащий, испуганный. Тщедушный недоразвитый человечек, закованный в цепи узник моего разума. Пока я шел, стали всплывать воспоминания. Все несправедливое, жестокое, что я заставил себя забыть, — все, что пришлось вытерпеть этому ребенку.
И тогда я поклялся. Принес обет. Дал слово — называйте как угодно — отныне буду к нему прислушиваться и заботиться о нем. И он вовсе не урод, не тупой и не никчемный. Или нелюбимый. Он любим — его, черт возьми, люблю я. И отныне стану для него родителем. Знаю, поздновато спохватился, но лучше поздно, чем никогда. И на сей раз я выращу его как следует!
Я взглянул вниз и увидел его. Рядом со мной шел маленький мальчик. Он едва поспевал за моими шагами. Я сбавил темп и протянул ему руку. «Все хорошо, — прошептал я. — Я с тобой. Теперь ты в безопасности, обещаю».
■ ■ ■
До Ланы я добрался насквозь продрогший и припорошенный снегом. Она была дома одна. Мы устроились у камина и, попивая виски, смотрели на падающий за окном снег. Я рассказал ей о своей епитимье — назовем это так. Мне пришлось потрудиться, чтобы объяснить все Лане. Я говорил, стараясь не поддаваться страху, что не смогу внятно донести свою мысль. Но я зря переживал. Лана молча слушала, снаружи тихо падал снег, и тут я впервые увидел, как она плачет.
В тот вечер мы оба плакали. Я открыл Лане все мои секреты — почти все, — а она мне свои. Мы доверили друг другу страшные тайны, которых так стыдились, рассказали об ужасных скелетах в шкафу. И не было никакого стыда, страха осуждения, осторожности. Только открытость и правда.
Я впервые по-настоящему говорил с другим человеческим существом. Не знаю, какие подобрать слова. Я впервые чувствовал себя живым! Я не играл роль, понимаете? Не притворялся, не имитировал… не почти жил, а по-настоящему проживал свою жизнь!
Именно тогда мне впервые приоткрылась другая Лана — тайная личность, о существовании которой не подозревал никто, в том числе и я. Теперь я ее увидел — во всей беззащитности наготы. Узнал о детстве Ланы: о грустной одинокой девочке и о жутких вещах, которые с ней случились. Лана рассказала об Отто и о мучительных годах их семейной жизни. Судя по всему, он был лишь одним из многих мужчин, которые причиняли Лане страдания.
Я поклялся себе, что не стану таким же. Я буду защищать Лану, любить и оберегать. И никогда ее не предам. И никогда не подведу.
Я взял Лану за руку и с чувством сказал:
— Я тебя люблю!
— И я тебя, — ответила она.
Наши слова повисли в воздухе, как дым. Мы по-прежнему не расцепляли рук, и я, не отрывая от Ланы глаз, очень медленно потянулся к ней… ближе… еще ближе. Наши губы оказались в миллиметре друг от друга. Я нежно поцеловал Лану в губы. Это был самый чудесный поцелуй в моей жизни — чистый, деликатный, исполненный любви.
■ ■ ■
Следующие несколько дней я много думал о нашем поцелуе и том, что он мог означать. Пожалуй, он стал окончательным подтверждением давно существовавшего между нами напряжения — исполнением давнего невысказанного обещания. Как выразился бы господин Леви, я сформулировал свою самую заветную цель. В чем она заключалась? Быть любимым, конечно! Я наконец-то почувствовал, что меня полюбили.
Мы с Ланой созданы друг для друга. Теперь я понял. Я не представлял, что способен испытывать столь глубокие чувства. Это была моя судьба.
8
Сейчас я расскажу вам то, чего еще никому не говорил. Я хотел сделать Лане предложение. Я понял, что наши с ней отношения неуклонно движутся в сторону романтики. Возможно, между нами нет искр бешеной страсти, но они, знаете ли, потухают так же быстро, как вспыхивают. Я говорю о неярком, зато ровном пламени истинной, глубокой привязанности и взаимного уважения. Вот что долговечно. Вот что такое любовь.
Теперь мы с Ланой почти не расставались. По логике, мне следовало уехать от Барбары Уэст и поселиться у Ланы. Мы бы поженились и жили бы долго и счастливо.
Что здесь не так? Если б речь шла о вашем ребенке, разве вы не пожелали бы ему того же? Красивой и обеспеченной жизни, уверенности в завтрашнем дне. Счастья, стабильности и, конечно, любви. В чем проблема, если я хочу этого для себя? Из меня вышел бы прекрасный муж. Кстати, о мужьях. Я видел порядочно фотографий Отто: он тоже не был писаным красавцем, уж поверьте.
Да, я настаиваю. Несмотря на разницу во внешних данных и в суммах на банковских счетах, я утверждаю: мы Ланой были бы прекрасной парой. Конечно, не такой сексуально-гламурной, как они с Джейсоном. Зато не озабоченной тем, как мы выглядим со стороны, и по-настоящему счастливой. Как два радостных и довольных ребенка.
■ ■ ■
Я решил придерживаться традиций — как в старом кино. Я задумал произнести красивую речь: признаться в любви, рассказать, как наша дружба переросла в глубокое чувство и все в таком духе. Я репетировал маленький спич, который должен был завершиться предложением руки и сердца.
Я даже купил кольцо… признаюсь, дешевое. Простая полоска серебра — вот и все, что я мог себе позволить. Я собирался со временем заменить его на более солидное украшение, когда разбогатею. В конце концов, это лишь символический знак моей любви. Скромное кольцо значило ничуть не меньше любого острова, который мог купить Отто.
В пятницу вечером я с кольцом в кармане поехал к Лане на открытие художественной галереи в Саут-Бэнк. Я хотел тайком увести ее на крышу и сделать предложение. Сверху звездное небо, внизу Темза — что может служить лучшей отсылкой к нашим многочисленным прогулкам по набережной!
Однако в галерее Ланы не оказалось. Зато у стойки с напитками я заметил Кейт.
— Привет! Не знала, что ты придешь. — Она состроила забавную рожицу. — А где
