Когда они ушли, Триш в открытую разрыдалась. Она так старалась сдерживать свою обиду, пока в доме оставались полицейские, и теперь она хлынула наружу.
— Что ты сделала? — требовательно спросил Грэм.
Он свирепо посмотрел на свою жену, потом на Кимберли, которая хмурилась и смотрела на страдающее лицо матери, ее крохотное личико начало дрожать, а потом она тоже разразилась слезами.
Триш не ответила. Вместо этого она отвернулась от мужа и побежала вверх по лестнице.
— Я думаю, извинения были бы вполне уместны! — крикнул он ей вслед, думая о том, как мужчины в полицейском участке будут смотреть на его жену, передавать запись друг другу, может быть, даже перепишут. Это был для нее хороший урок. Она должна ему доверять. Без доверия их отношения ничего не стоят. Все теперь ее увидят. Голую. Как она того и заслуживает.
Импотенция Скайлера начала выводить Алексис из себя. Он так возбуждал ее своими прикосновениями и глубокими, чувственными поцелуями, что последующее разочарование ее подавляло. Хотя он руками доводил ее до оргазма, она страшно хотела чувствовать его внутри себя, заниматься с ним любовью.
— Что-то не так? — наконец пришлось спросить Алексис, когда она повернулась к нему и приподняла голову, оперев ее на руку.
Он лежал поверх ее смятых покрывал, глядя в потолок, и обернулся, чтобы посмотреть на нее.
— Все хорошо, — сказал он уверенным, благожелательным тоном, из-за которого у нее появилось чувство, будто он считает, что проблема у нее, а не у него. — В Испании все будет по-другому. Как только мы уедем из Нью-Йорка.
— В этом все дело? В Нью-Йорке?
Он тихо засмеялся. Нет. Он подумал о настоящей причине: отказ от кровавого прошлого не дает ему возможности действовать. Только насилие, воздаяние могли его возбудить. Но он не хотел обидеть Алексис, он не хотел быть с ней грубым ни на йоту, и, когда они занимались любовью, он не хотел закрывать глаза и представлять себе то, что сделал с другими. Он только хотел смотреть ей в глаза и возбуждаться от них, и он чувствовал это глубоко внутри себя, эту способность, но ее подавляло мертвое прошлое, прижимало весом тел и потребностью получить ее прощение и рассеять плотность воспоминаний.
— О чем ты думаешь? — спросила Алексис.
О честности, захотелось ему сказать.
— Скай?
И тогда он произнес слово вслух в надежде, что это поможет:
— О честности.
— А что ты думаешь о честности? — Она чуть пошевелилась.
Он посмотрел в ее ясные, неравнодушные глаза, ее невинное лицо. О жизнях, которые проживают люди, подумал он. Женщина, родилась в Лос-Анджелесе, живет в Нью-Йорке и все же так способна и так стремится влюбиться. По-прежнему доверять. Может быть, вот что положит конец человечеству. Главный, глубинный христианский недостаток — доверие.
— Я должен тебе кое в чем признаться.
— В чем?
Она молча смотрела на него, предчувствуя что-то плохое. Все шло слишком уж хорошо. По ее телу пробежал неопределенный трепет, зашевелился наводящий тошноту ужас.
Небесный Конь подумал об отце Алексис Питере Иве. Стэн Ньюлэнд отправил его в Лос-Анджелес, чтобы присмотреть за Джеки Ходдингзом, пьяницей, который болтал лишнее о том, что знал о делишках Ньюлэнда. Ньюлэнд объяснил, что Ходдингз всегда держался на грани респектабельности, пытался пробиться в кинопроизводство, тратил время на монтаж телевизионных роликов и рекламных клипов. Он даже сделал несколько порнофильмов, чтобы остаться на плаву. Этому типу всегда нужны были деньги, чтобы не иссякал поток виски.
Однажды вечером Небесный Конь пошел за Ходдингзом в голливудский бар, где этот пьяница встретился с Питером Ивом. Небесный Конь сидел в одной табуретке от них обоих, слушая пьяные воспоминания Ходдингза о временах, когда они вместе учились в Калифорнийском университете. Ив попытался преуменьшить выгоды, которые дает работа в кинопроизводстве, но разглагольствования Ходдингза о том, что все, кто связан с кинобизнесом, не дают ему занять среди них положенное место, в конце концов стали слишком занудными и невразумительными, и тогда Ив стал намекать, что пора бы и по домам.
Ходдингз почувствовал, что потерял интерес Ива, и рассказал ему о том, как занимался порнографией.
— Отличные деньги, — утверждал он между глотками виски. Он поставил стакан и оперся локтем на барную стойку. — И посмотреть дают. Я тебя устрою, если тебе интересно.
На предложение поучаствовать в порноиндустрии Ив отозвался тем, что вслух подумал, интересно, возможно ли там проявить творческий подход к монтажу.
— Не беспокойся, баб полно, — сказал Ходдингз, хрипло смеясь и подмигивая.
— А я и не беспокоюсь.
— Забыл, ты ж у нас женатый.
Ходдингз наморщил лоб, потом поднял вверх пустой стакан, наклонил его и хлебнул воздух.
Ив допил пиво и поставил стакан на стойку.
— Мне пора. У нас сегодня собирается компания.
— А, ну да. — Ходдингз посмотрел на него с отвращением. — Компания.
Ив бросил на Ходдингза быстрый взгляд, в его лице появилось что-то вроде жалости.
— В общем, мне пора.
— Ага, гости. Давай лучше я тебе расскажу про компанию.
— Джеки, мне правда пора.
— Нет, уж ты послушай! — закричал он так, что все в баре повернули к ним головы.
Ив встал с табуретки и подошел к Джеки, чтобы его утихомирить.
— И не говори мне про компании. — Он заливался слезами. — Я знаю эти компании, — бормотал он, вырывая руку у Питера Ива и хныча, — они убивают людей, Пит.
Небесный Конь пошевелился на стуле, думая, не пора ли ему вступить и вывести Ходдингза из игры, прежде чем будет слишком поздно.
— Не говори ерунды, Джеки. — Ив дотронулся до плеча друга. — Никто никого не убивает.
— Нет. — Ходдингз вырвался и прокричал: — Мучают и убивают! Я там нашел…
— Хватит орать! — Ив оглядел темный бар. Все на них смотрели. — Ладно?
— Я видел фильм, — прошептал Ходдингз и приложил к губам палец. — Тсс. Там режут женщин. Я видел один такой фильм. — Он заговорил громче. — Мне тоже делали предложения. Мне, чтоб я делал такие фильмы. — Он вымученно засмеялся. — Идеальные фильмы ужасов, с настоящими ужасами.
— О чем ты?
— Чтоб они орали. Но то, что происходит, ничуть не лучше. Ты. Я. — Он ударил себя в грудь ладонью, потом кулаком. — Вот настоящий ужас. Следующий шаг.
— Да ты о чем, Джеки? — повторил Ив, хватая друга за руку и удерживая ее. Потом он заметил, что перед ними стоит бармен.
— Что с ним? — спросил бармен. — Не пора ли ему домой?
— Конечно, вызовите такси, — сказал Ив.
Бармен мрачно кивнул и вышел, поглядывая на них.
Небесный Конь поехал вслед за такси и увидел сквозь заднее окно машины, что перед тем, как окончательно вырубиться, Ходдингз пробормотал что-то Иву. Когда они приехали в дом Ива на бульваре Санта-Моника в Беверли-Хиллз, тот передал таксисту деньги, которых хватило бы, чтобы довезти Ходднгза до квартиры на севере города между Олвира-стрит и Чайнатауном.
На следующее утро Ходдингза нашли мертвым, он выпал из собственного окна.
Джеки Ходдингз ушел первым. Потом настала очередь Питера Ива.
— Пусть все выглядит так, как будто обе смерти не связаны друг с другом, — сказал Ньюлэнд Небесному Коню, поэтому один выбросился из окна, а другой — Питер Ив — стал якобы жертвой местного серийного убийцы, который резал гомосексуалистов.
— Так в чем ты хотел признаться? — спросила Алексис, садясь в кровати, ей не нравилось тяжело повисшее между ними молчание.
Небесный Конь уставился в потолок, положив одну руку на лоб.
— Не знаю, с чего начать.
Он попытался придумать начало, слова, которые сделали бы разоблачение не таким резким. Может быть, начать как-то так: «Я не был уверен, что у тебя возникнут ко мне такие же чувства, какие я испытываю к тебе, поэтому я придумал себе новую личность». Да, именно так. Начать не торопясь и дойти до прошлого, до его тюремной истории. Этого будет достаточно, чтобы намекнуть ей, что еще было возможно. Сказать ей ровно столько, ни больше ни меньше, и подождать. Остальное можно договорить потом. Как только сделан первый шаг, остальные новости прозвучат уже не так неожиданно.
— Ты должна поверить, Алексис. — Он посмотрел ей в лицо, лицо из своих снов, это лицо, и тело, и душа давали ему возможность примириться с самим собой, освободиться от ненависти, потому что она предлагала принять его. Ему казалось, что он знает ее всю жизнь, и он знал, что она чувствует то же. Они стали близки в тот миг, как обняли друг друга, их близость была мгновенной и абсолютной и оставалась такой же, никогда не ошибалась, никогда не ослабевала.
— Ты должна поверить в то, что свело нас, — сказал он ей.
