— Я выковыряю ему глаза, как Мо.[56]
— Отлично, — одобрил я.
Когда мы, на грани опоздания, вошли в школу, то увидели Бориса в его мешковатой рубахе и рабочих перчатках. Он орудовал своей шваброй. В вестибюле, кроме его и нас, никого не было.
— Борис, где вы были? — спросил я.
Он прекратил возить шваброй, поднял глаза и пожал плечами.
— Убегал.
Через несколько дней мы узнали, что случилось с Борисом, — мама за обедом пересказала нам слухи, которые дошли до Бабули через соседских старушек. Выяснилось, что кто-то бросил в ящик Бориса письмо и там говорилось, что ему скоро крышка. Борис испугался и решил на время скрыться из города, побывал у двоюродного брата в Мичигане. Полиция начала расследование, но письмо Борис потерял. Сообщая об этом, мама рассмеялась:
— Это наводит на кое-какие мысли. Похоже, у него случился запой.
Ну а Джим после возвращения Бориса стал сомневаться в способностях Мэри. Пусть она во многом другом оказывалась права, но этот единственный провал убедил его, что мы обманываем сами себя.
— Все правильно, мистер Уайт ведь уборщик — вот в его гараже и стоит «Мистер Клин». Барзиту сбила снегоуборочная машина, а Чарли, скорее всего, случайно свалился в озеро. Это все совпадения.
Я согласился, потому что мне тоже хотелось, чтобы это было правдой.
Мэри спросила только:
— Кто послал письмо Борису?
А я так и не задал свой вопрос:
— А как насчет оранжевой бумажки с ленточкой?
Весна, топнув ногой, напугала зиму, и, когда дни стали чуть поярче и потеплее, мы бросили наше расследование. Мои страхи понемногу забывались, ветер больше не выл по ночам, замолчала и антенна. Чарли теперь помалкивал. И мне становилось все проще не замечать его зловещего влажного присутствия за открытой дверцей шкафа.
Мама видела, как они ставили палатки на пустом участке рядом с местом, где она работала в Фармингдейле. За обедом, по пути на Бермуды, мы каждый раз делали крюк, чтобы заглянуть в цирк. В субботу мы наконец-то отправились туда по-настоящему — трое нас, детей, и мама. Она накрасила губы и завила волосы, но все же выглядела бледной в своем бирюзовом платье и зеленом плаще. Ее духи были хуже отравляющего газа.
Мама курила в машине, не опуская окон. Мимо проносились поселки, нос мне щекотал едкий дым. По радио звучал голос Элвиса — «Ты одна сегодня вечером?». Мы проехали мимо колледжа, который вырос посреди необъятного поля, точно город в фантастическом фильме. Джим всегда был рад любой поездке, а Мэри хотела увидеть клоунов. Меня цирк мало интересовал, но я делал вид, что горю желанием попасть туда.
Мы припарковали машину на краю широкого поля. Вокруг была сплошная грязь, и, пока мы шли к палаткам, мама не раз, поднимая ногу для очередного шага, обнаруживала, что ее туфлю засосала земляная жижа. Мы собрались перед стойкой, за которой сидел усатый карлик. На нем был цилиндр и пальто в бело-красную полоску.
Мама заплатила карлику деньги, и он, передавая ей четыре билета, окинул нас сердитым взглядом. Мы стояли под открытым небом, пока с парковки не подошли еще люди. Продав последний билет, карлик встал и поднял мегафон.
— Леди и джентльмены, а также дети всех возрастов.
Мне показалось, что он сказал именно эти слова, однако звуки, вылетавшие из мегафона, были довольно неразборчивы.
— Что он говорит? — спросил Джим.
Мама пожала плечами и бросила в грязь докуренную сигарету.
Разглагольствования карлика продолжались бесконечно. В его руках откуда-то взялась трость, и он время от времени постукивал по столешнице перед собой. Мэри закрыла уши ладонями. Когда карлик наконец закончил, мы медленно, вместе с остальной толпой двинулись мимо него. Оказавшись в лабиринте из множества желтых палаток, я почувствовал, как во мне просыпается интерес, потому что в каждой из них демонстрировался какой-нибудь номер. Снаружи каждой палатки висела красочная афиша, ярко живописующая то, что посетителей ждет внутри. Внутри первой в ряду палатки находилась Милашка Мари — толстуха. На афише была изображена женщина — абсолютно круглая, словно воздушный шар, что надувают на День благодарения. Она сидела на скамеечке и вязала.
— Милашка Мари, — сказал Джим, ткнув пальцем в сторону Мэри.
Та покачала головой и сказала:
— Ты.
Мама первой вошла в палатку. Внутри уже были другие зрители. Под голой лампочкой, вроде солнца над Драным городом, сидела Милашка Мари, и помост прогибался под ее весом. На ней были только юбка и бюстгальтер, так что зрители могли видеть все складки и скопления жира. В волосы был вплетен светло-голубой бант, а лицо напоминало толстое брюхо, только с глазами и ртом. Мама прошептала: «Отвратительно» — и подтолкнула нас вперед, чтобы мы разглядели получше. Джим подвел меня прямо к мосткам. Воздух пропитался запахами соломы, холстины, пота и сигаретного дыма. Подняв глаза, я вдруг заметил у женщины козлиную бородку и отпрянул назад.
— Снимать запрещено, — предупредила она. — Если хотите карточку, у меня тут есть — по четвертаку.
И показала одну из них, где она лежала на ковре, в купальнике — таком огромном, что в нем можно было утонуть. Фломастером на фото было накорябано что-то вроде «Тоскую по тебе. Мари». Народ начал покидать палатку.
— Смотреть — смóтрите, а карточки не покупаете, — оскорбленно сказала Мари. — Купите карточку.
На афише мистера Электро был изображен молодой, мускулистый человек, извлекающий молнии из темных туч. Внутри обнаружился старик в очках и летном шлеме времен Первой мировой, покрытом блестками. Он вставил себе в рот лампочку, и та загорелась. В следующей палатке разместился какой-то тип в старомодной военной форме с золотой бахромой на плечах и сотнями пуговиц. Адмирал Прожор глотал шпаги и огонь. Нам с Джимом понравилось, как он рыгает — изо рта у него шел дымок. В ящике с тремя стенками — чтобы публике было видно — устроилась гуттаперчевая леди, правая рука ее висела на перевязи. Мама смеялась над этим, пока мы осматривали две следующие палатки.
В последнюю палатку пускали только за дополнительную плату. Аттракцион назывался «Гиппопотам, потеющий кровью», вот только афиши перед палаткой не было. Это был секретный номер. Мама поколебалась у входа и сказала:
— Пора бы нам в большой шатер. Если потом останется время, заглянем сюда.
Джим был разочарован, но согласился. Даже я хотел увидеть потеющего кровью гиппопотама. Однако мы развернулись и пошли прочь. Мама купила нам сахарную вату — белый пух в вафельном стаканчике. При первом укусе казалось, будто жуешь волосы, но внезапно они начинали таять, превращаясь в чистый сахар. Мы уселись на деревянной скамейке и уставились на ярко освещенную арену.
Карлик в цилиндре — продавец билетов — с мегафоном в одной руке и бичом в другой вошел в овал прожекторного света. Часть ламп среди рядов погасла. Карлик поднял мегафон и сказал:
— Леди и джентльмены, а также дети всех возрастов.
Как и в первый раз, ни одного слова после этого я не разобрал. Закончив наконец бормотать, карлик повернулся к главному входу в шатер. Оттуда появился большой слон с женщиной на шее. Двигался он медленно, вразвалочку, волоча хобот по песку. Карлик щелкнул бичом и прокричал несколько слов. Я расслышал одно — «толстокожий». Слон вступил на манеж и ужасно медленно прошествовал по кругу. Когда бич щелкнул еще раз, у слона сзади открылся клапан, и оттуда, словно пушечные ядра на конвейер, вывалились громадные, дымящиеся шары слоновьего навоза.
— Самое замечательное представление, какое можно придумать, — сказала мама.
Нам показали акробатов на трапеции и укротителя львов, а потом настал черед клоунов. Они выехали на маленькой машинке, в выхлопной трубе которой что-то громко взрывалось. Дверь открылась, и на арену высыпали пятнадцать клоунов. Мэри всех пересчитала, затем встала и принялась махать им, как и другие дети. Клоуны дули в дудки и поджигали шутихи. Со взлохмаченными волосами, в разодранной одежде, они напоминали уличных бродяг, только с разрисованными лицами и в перчатках. На каждом была шляпа с пером, кисточкой или цветком на конце.
Клоуны рассыпались по залу вокруг арены, пожимали зрителям руки, поливали их водой из цветков на лацканах, смешивались с людьми. Все кричали и визжали, а оркестр играл «Снова вернулись счастливые дни».[57] Один из клоунов направился в нашу сторону. Мэри вышла в проход навстречу ему. На нем была шляпа в форме цветочного горшка и перчатки без пальцев. На носу клоуна сидели очки, лицо покрывали нарисованные слезы. Близко-близко наклонившись к Мэри, он протянул руку для пожатия. Улыбка мигом сбежала с ее губ, а лицо исказила гримаса страха. Она бросилась на свое место и прижалась к маме. Клоун махнул рукой и исчез.
