— Уф! Ну, привет! — устало улыбнулась я, протягивая ему полиэтиленовый пакет с бутылкой вина. — Извини, что без торта. Я слегка сегодня на мели. И вино сразу клади в морозильник, оно у вас продается неохлажденным, сорри. А я и так подозреваю, что это полная гадость, и теплым оно в нас просто не пойдет.
Гриша взял вино и перевел глаза на мою спутницу:
— А это кто с тобой?
— Дочка, но не моя. Временно считай моя. У нее папа — олигарх, да? — подмигнула я девочке.
Даша серьезно кивнула, подтверждая информацию о папе, и как вежливая девочка, первая протянула Грише руку:
— Даша Аганова.
Гриша удивленно поднял брови, потряс Дашину ручку, представился и перевел вопросительный взгляд обратно на меня:
— И где ее Аганов? Ну, который олигарх?
— А вот это бы я и сама хотела знать, — сказала я устало. — Пошли есть, все расскажу.
На кухне тоже царил российский вариант евроремонта, который выражался в дорогой безвкусной мебели и полном отсутствии индивидуализма. Посреди этого великолепия сидела Гришина жена — молодая еще девица в цветастом шелковом халате и в странных не домашних тапочках на высокой платформе. Вместо запахов горячей еды в нос ударил едкий ацетон, — расположившись на пустом обеденном столе без малейших намеков на предстоящее угощение, девица увлеченно занималась маникюром. Перед ней были разложены загадочного назначения хромированные инструменты, несколько баночек лака и розовые ватные шарики.
Не отрывая глаз от ногтей, девица поздоровалась.
Я забеспокоилась. Признаков приближающегося ужина определенно нигде не было заметно. От страшного подозрения, что кормить меня не собирались, в моем животе, который давно справился с «Биг-Маком», полученным им уже пять часов назад, немедленно раздался громкий стон. Я оглянулась проверить, услышали ли его гостеприимные хозяева. Нет, они как будто не расслышали его, по крайней мере, не подали вида.
— Тебе налить твоего вина? — спросил Гриша.
— Ну, я же говорила: оно теплое… Может, его сначала в морозильник все-таки ненадолго? — растерялась я от такой негостеприимности. — А мы бы пока выпили ваше, если оно холодное…
Гриша с сомнением заглянул в холодильник:
— Вино? Есть только водка. Зато холодней не бывает. Будешь? Закуски, правда, никакой. Могу сварить пельменей впрочем, ща гляну, если они не просроченные.
Да-с, меня тут явно рады видеть, отметила я. Сделав круг почета по кухне и сама придвинув себе стул, я попыталась закурить и тотчас узнала, что в доме еще и не курят.
— Иди на балкон. Там, правда, банки краски после ремонта и все такое, — пояснил Гриша, — но встать можно. Только не прислоняйся ни к чему, грязно.
Жена не поднимала на меня глаз, увлеченно намазывая кончик ногтя противным алым лаком. Курить расхотелось. Захотелось немедленно уйти. Но идти было некуда. Узнав, что хозяева дома почти не готовят, я выпросила раскладушку для ребенка и пошла укладывать Дашу. Из кухни до меня донесся приглушенный шепот супругов. Это она на него наезжает за то, что он меня пустил, — показалось мне.
На меня опять навалился приступ одиночества, и только смотревшие на меня глазки Даши казались мне теплыми и живыми. Ничего, думала я, гладя засыпающую девочку по голове, завтра найдется Макс и все кончится. Макс уже казался мне почти полубогом, который спустится прямо с небес и как-то исправит все это недоразумение. Это же не мои проблемы, а вообще-то его, — вспомнила я. Но, как я верно заметила сегодня Машке, воспринимались они пока очень даже моими.
Закрыв дверь в детскую, я постояла в темноте прихожей, глядя на себя в зеркало. За сегодняшний день я осунулась, нос стал острым, под скулами нарисовались тени. Или это просто плохое освещение?
— Рассказывай, как ты дошла до жизни такой, и что вообще в Москве забыла, — сказал Гриша, когда я вернулась на кухню.
Согласившись на пельмени, узнала, что варить я их тоже буду сама.
— Я ногти иначе смажу, — пояснила сидящая в халате Гришина стерва.
— А сметана есть? — спросила я ее через плечо.
— Не-а. Хочешь — сходи. Тут недалеко на Новом Арбате «24 часа» гастроном. Заодно купила бы нам хлеба на завтра. И сыра тоже можно, или нарезок каких, или и того, и другого.
Мне предлагалось поработать у них домработницей?
Улыбнувшись приторной улыбкой, я решилась на пельмени без сметаны.
— Как у вас жизнь? — спросила я девицу, наливая воду в кастрюлю.
— Да супер! Здесь сейчас такой подъем! Не знаю, что вы там в своей эмиграции просиживаете? — девица с неодобрением покосилась в мою сторону. — Крышку-то возьми к кастрюле. Все упустите вы там в жизни! Гриша вон тоже в порядке, наконец… Были у нас тяжелые времена в стране. Но прошли.
Гриша присел на табуретку и с готовностью кивнул:
— Все поперло. Кино. Театр. Выставки всякие…
Я опять приторно улыбнулась, отчего скулы слегка неприятно свело.
— А соль есть?
— Соль? Гриш, дай ей соли. Колбасная ваша эмиграция, все лишь бы пожрать… Вон Гриша сейчас музыку пишет на киностудии.
— К фильму?
— Бери выше. К сериалу! За них знаешь какое бабло сейчас платят? Да и перспективы засветиться где надо… Ты в магазин-то не сходишь все-таки?
Я промычала нечленораздельный звук, который должен был показать мое голодное колбасное восхищение перед их творческими карьерами и одновременно отказ от предложения пойти в магазин. Вышло у меня типа: «Ооуэннн». Нет уж! Раз вы тут такие неголодные, то и сидите с утра без хлеба. Сварила пельмени, расплавила на них кусочек масла, для чего пришлось самой найти масленку в холодильнике, присела за стол.
Рассказывать свою печальную историю мне почему-то расхотелось. Да они и не горели желанием ее услышать. Спрашивали, что со мной произошло, но тотчас перебивали и начинали говорить сами. Казалось, им просто не терпелось рассказать мне о своих карьерах. Меня такое положение дел в принципе устраивало, хотя в глубине души росла и крепла обида. И за то, что не покормили, и за отсутствие интереса к моим проблемам. И даже сломанный лифт, заставивший меня идти на их этаж пешком, казался мне частью их равнодушия. А как они неприкрыто были рады подчеркнуть хоть где-то в чем-то свое превосходство!
Под завязку, обсудив все детали их творческих успехов, Гриша спохватился:
— Квартиру-то я тебе так и не показал. У нас такой ремонтище, все итальянское, не хуже уже, чем у вас.
Я поняла, что должна за ночлег еще и комплименты квартире. Похвалив все, что только было можно, я вышла покурить на балкон.
Вино оказалось премерзким даже после морозильника, и настроение было ему соответствующее. Подо мной дремал ночной город, слабо освещенный огнями в переулке. Я представила, что где-то там сидит Саша, с моим голландским паспортом в руках, курит и гасит окурок о мою фотографию. Представила себе чихающего Коляна и его напарника, потом спящую маму, не подозревающую о грозящей ей из-за меня опасности, и на глаза опять стали наворачиваться слезы.
Гриша вышел за мной.
— Дай сигаретку, — сказал он. — И не обращай внимания на Ольгу…
— Большая вышла проблема?
— Да не-а… Ну так. Один вечер она потерпит. У нее это постфактум, типа ретроспективной ревности.
— А когда ко мне в Голландию приезжали, не было ревности?
Гриша попинал ногой банку с краской и вздохнул:
— Зря ты… Я б тебя сам-то тут оставил на сколько угодно. Но… Чего там у тебя случилось-то вообще?
Слегка посомневавшись, я все-таки отдалась съедавшему меня желанию выговориться и рассказала ему самую краткую версию. Про папу-бизнесмена и Дашу, как убежала от бандитов и не могу пойти домой, как смертельно от всего этого устала. И правда очень голодная. Мне хотелось, как раньше когда-то, положить голову Грише на плечо, и пусть он меня погладит или поцелует, что ли, если других способов ласки ему не придумать. Человек вообще так устроен: когда он чувствует душевное тепло и сострадание — то всегда выливает это в сексуальную форму. Не по несостоятельности души чувствовать чуть выше, а просто по наработанной человечеством привычке. Любовь у людей — всегда ниже пояса. Но Гриша вдруг повел себя очень неожиданно. Как раз в тот момент, когда я уже почти склонила голову ему на плечо, он сделал шаг назад, скрестил руки на груди и выдал:
— Ну, я думаю, в общем ты все это заслужила.
Три, четыре… нет — куда больше противоречивых мыслей одновременно возникли у меня в голове, покрутились в бешеном водовороте и сложились в один витиеватый знак вопроса. И даже начинающиеся уже слезы мгновенно подсохли от удивления.
— ЧТО?! — спросила я. — Почему заслужила? Чем?
— Ну у тебя это определенно кармическое, — уверенно констатировал мой собеседник.
Господи боже! Я сначала наивно подумала, Фрейдом сейчас запахнет, а тут уже просто Сай Баба какой-то начался. Кармическое! Причем «определенно»! Я потрясла головой, отказываясь верить в такой бред, и вопросительно посмотрела Грише в глаза.
