— Мистер Трахорн сказал, что ты украл что-то из его лаборатории.
Кертис поднял глаза на Джо:
— Было дело. Кусочек платиновой фольги. Один раз.
— И еще он говорит, что у тебя на него зуб, потому что он тебя уволил.
— Точно, у меня на него зуб. Но это не значит, что я вру. И еще. Я ничего не имею против этой лаборатории «Вэлтри». Я про нее вообще ничего не знаю. Зачем же мне говорить про нее гадости и вменять им что-то?
— Мы и не утверждаем, что ты их в чем-то обвиняешь.
Кертис смерил Дэнни взглядом:
— Я сказал «вменять». Это совсем другое слово. Гляньте в словарь.
Домой Джо приехал в половине девятого. В ванной остановился перед зеркалом и потер заросшую щетиной челюсть. Развинтил бритвенный станок, извлек оттуда лезвие и бросил его в мусорное ведро. Лезвие ударилось сначала о стенку, потом отлетело на пол, зацепив при этом какую-то бумажку. Он нагнулся, поднял ее и увидел, что это скомканный рецептурный бланк. Рецепт был из двух пунктов: крем для загара «Сплеш броунз», который употребляла Тара, и кое-что еще, от чего у него схватило спазмом желудок, — тест на беременность. Он переворошил весь мусор в ведре, отыскивая сам тест или упаковку из-под него. Но ничего не нашел. И тут Джо заметил темно-синюю пластиковую крышку от пузырька…
Тесты на беременность стали совсем другими, не такими как во времена его молодости. На них теперь наносили цифровую шкалу. Тут не имелось никаких проверочных символов, никаких предположений или догадок. Вот и этот тест свидетельствовал четко и однозначно: БЕРЕМЕННА.
Джо проверил дату на рецепте. Неделю назад его выдали. Он положил бритву и пошел в комнату Шона.
— Сынок, я, конечно, сую нос не в свое дело… — Он присел на кровать Шона.
— Да-да?
— Я надеюсь, ты… ну, понимаешь… с Тарой… что она предохраняется.
— О Господи! — Шон отвел взгляд в сторону.
— Я говорю очень серьезно. Вам следует соблюдать осторожность.
— Почему ты решил, что мы ее не соблюдаем?
— Я просто хотел убедиться, что ты действуешь разумно.
— Я действую разумно.
— Хорошо. Но поскольку вы занимаетесь сексом… — Джо замолчал, не зная, как продолжить разговор.
— Я не занимаюсь сексом, — вдруг сказал Шон.
— То есть?
— Не занимаюсь я… Мы не занимаемся, понятно? Мне вообще тяжело приходится… когда девушка рядом… — Шон уставился в пол. — В первый раз, когда мы с Кэти… ничего не было. То есть, понимаешь, ничего такого не произошло. И это мое последнее воспоминание о… сексе. Если я дохожу до этого, у меня все внутри застывает.
— Вот оно что… — почесал в затылке Джо. — А как ты думаешь… Надо ли тебе это сейчас?
Шон нахмурился.
— Ты ведь еще совсем юный, тебе только восемнадцать исполнилось, — продолжал Джо. — Тебе еще многое предстоит понять и решить, и я совсем не уверен, что ускорять события с посторонней в общем-то девушкой — это правильный путь.
Шон печально покачал головой:
— Я ничего не ускоряю, поскольку не могу забыть Кэти. Все время вспоминаю о том, что случилось в ту ночь, и никак не могу от этого избавиться. И мне постоянно снится сон, будто я встречаю ее на улице или в кафе или еще где-то, а она всегда с другим парнем, и от нее исходит чувство неприязни ко мне. А потом она уплывает в туман, и я не могу к ней прикоснуться. И лицо у нее всегда непроницаемое, она никогда мне не улыбается. И мне кажется, что она умерла, презирая меня.
— Это не так. Кэти любила тебя. И она понимала, что в ту ночь так произошло, потому что, как и у нее, у тебя это было в первый раз. Вот и все.
Несколько минут они сидели молча. Наконец Джо решил, что ситуацию с Тарой надо все-таки прояснить:
— Шон, ты считаешь, что вы с Тарой исключение из общего правила? То есть Тара может встречаться одновременно и с кем-то другим?
— Господи, папа, я вовсе не намерен обсуждать с тобой сексуальную жизнь Тары или ее отсутствие!
— Но какие все-таки отношения вас связывают?
— Ну, это уж совсем не к месту!
Тут в дверь постучала Анна и сразу же вошла в комнату.
— Как вам мое новое платье? — Она сделала пируэт.
— Здорово! — сказал Шон.
— Раз ты завтра вечером собрался уходить, то я решила пригласить твоего отца на ужин собственного приготовления.
— Ты прекрасно выглядишь. У тебя очень хороший загар. — Джо уставился на ее открытую шею и грудь.
— Спасибо. И Таре тоже спасибо — я по ее совету купила крем «Сплеш броунз».
Джо изучал свое отражение в пятнистом зеркале в прохладном подвале Оги Пенроуза на пересечении Тридцать четвертой улицы и Девятой авеню. На нем была та же светло-серая рубашка и угольно-черный галстук, в которых он утром уходил на службу, но сейчас Джо надел смокинг, который Анна купила ему два года назад в Париже.
Старина Ник открыл для себя ателье Оги Пенроуза еще в семидесятые. Это был один из лучших портных в Нью-Йорке. В течение тридцати лет его подвальное ателье работало только на самых верных клиентов. Джо, Дэнни, Старина Ник и Бобби, даже Джулио Лаккези — все носили костюмы, сшитые или перешитые Оги Пенроузом.
— Отличный смокинг, — сказал Оги. — Просто прекрасный.
— Это мне жена…
— Я видел этикетку, она не тутошняя. Любишь ты, однако, красивые шмотки. Тебе, наверное, все завидуют, что ты носишь европейские костюмы. — Оги подошел ближе и потянул за свободно провисший пояс брюк. — Обычно парни вроде тебя приходят, чтобы я им костюмчик расставил, а не наоборот.
— Я теперь бегаю по утрам.
— Ну да, как и все парни твоего возраста.
— Ну, Оги, я ж не от возраста бегаю…
— А из любви к бегу, — рассмеялся портной. — Ты же красивый парень, Джо, но, вероятно, уже поглядываешь на свои седые волосы и морщинки вокруг глаз и думаешь: а я еще ничего? А красивые девки на меня еще заглядываются?
Джо посмотрел на Оги сверху вниз: шестьдесят семь лет, руки белесые, волосатые и тощие, бледная, словно припудренная, лысина. И детектив, в свои сорок один, проникся чувством собственной неотразимости.
— Меня еще рано списывать в утиль, и красивые девки, несомненно, все еще на меня заглядываются. — Джо улыбнулся, но лишь на мгновение. Нынче утром, куда бы он ни бросил взгляд, везде ему попадались сплошь беременные женщины. Они катили детские коляски, поминутно сражаясь со своими детьми, с битком набитыми бакалеей сумками, с собственным раздражением. И тогда его одолевали приступы жуткой паники.
Оги извлек несколько булавок из кожаной подушечки, висевшей у него на бедре, и принялся убирать брюки в поясе.
— Хочешь, я оставлю небольшой запас для брюшка?
Джо помотал головой:
— Нет. Сделай поуже, мне тогда будет к чему стремиться.
Ничто теперь не казалось ему нормальным. Когда родился Шон, Джо было двадцать три, энергия из него так и перла, и он всю ее направлял в свою работу. К тому времени, когда родится еще один ребенок, он будет уставшим от жизни сорокадвухлетним мужчиной без признаков какой-либо энергии, которую можно куда-то направить. Джо попытался представить себе, как он будет выглядеть с детской коляской, прогуливаясь в парке Оулз-Хед, но так и не смог, испытав лишь чувство страха и вины.
Оги встал с колен — в этой позе он возился с брюками.
— Булавки кончились, — объявил он, исчезая в задней комнате.
Дин Вэлтри сидел у себя за столом, положив наманикюренные пальцы на столешницу. На стене позади него в совершенно одинаковых черных блестящих рамках висели фотографии, запечатлевшие целых восемь поражающих красотой, истинно голливудских улыбок.
Вэлтри указал на один из снимков, где была изображена всеамериканская икона красоты:
— По словам ее дантиста, у нее были самые страшные зубы, какие он когда-либо встречал. Такая красавица южанка, аж дух захватывало… пока она не открывала рот. Зубы — сплошь гнилые. Она еще ребенком стала моделью, потом у нее начались неполадки с питанием, пила одну содовую и жрала всякое дерьмо. А теперь? Только взгляните на ее улыбку! Тысяча ватт! Вот это и привлекает к ней внимание. А сделали это мы! Это мы обеспечили ей карьеру!
Джо кивнул. Он привык к таким людям, как Вэлтри. Копы для них — дерьмо под ногами, но им и на копов надо производить впечатление.
А Вэлтри продолжал болтать:
— Эти дантисты вечно гоняются за славой. Но истинные перфекционисты — это мы! Это мы создаем произведения искусства! А они потом выставляют свои физиономии повсюду — в журнальной рекламе, на телевидении — и сами собой восхищаются, хотя используют результат моей работы. Но именно они взвинчивают цены, именно они дерут с пациентов впятеро больше того, чем платят мне, — так что можете себе представить, сколько перепадает им самим, — а богатенькие и знаменитенькие клиенты целуют им задницы. То, что я делаю, — высокое искусство! Вы сами знаете, как выглядит обычный зуб: совершенно индивидуальный, иззубренный, обломанный, искривленный, а мы можем сделать точную его копию. В школе четверка считается хорошей отметкой. Но в нашем деле мы принимаем только то, что сделано на пятерку. Когда я делаю коронку, она должна подходить совершенно идеально, как будто сам Господь Бог ее туда поставил. Перфекционизм не признает никаких допущений. Итак, чем я могу быть вам полезен? — Его взгляд остановился на Джо.
