— На что мне твой помоечный хабар?
Крыть Белке было нечем. Он видел, как размытая фигура страшной Эммы Павловны растворяется в пелене слез, застивших глаза. Федор надавил Белке на плечи и поставил на колени.
— Ты не бойся, я быстро.
В это время в комнате, куда Васенька с Юрой увели Тоську, раздалось два негромких хлопка.
— Все, отмучилась, болезная. — Федор покопался в ящике с ножами и достал большой, для нарезания хлеба.
— Брось нож, петух, — послышалось из-за спины.
Федор и Белка обернулись. Белка почти не видел Тоську, слезы продолжали течь, но он догадывался, что выглядит она не лучшим образом.
— Э, лярва, брось пушку! — давящим голосом сказал Федор. — Добром прошу!
— Хрен ты угадал, — сказала Тоська.
Стреляла она, видимо, через подушку, потому что хлопало совсем негромко. Первые две пули ушли в молоко — Белка услышал, как лопнуло стекло в буфете и посыпалась битая посуда. Зато две другие попали в цель — Федор хрюкнул и упал рядом с Белкой на пол.
Тоська уронила револьвер на пол и запричитала:
— Ванюрик, не виноватая я! Не знаю, как они нас нашли!
— Заткни хайло.
Минут пять Белка еще отмачивал свои глаза и вроде проморгался. Хаза превратилась черт знает во что, но страшенней всего было смотреть на Тоську — вся в крови и синяках, левый глаз совсем затек, щеки распаханы бритвой, как и плечи, и руки, и все остальное.
Белка распорол наволочку, обильно смочил ее самогоном и попытался обработать раны. Тоська зашипела, как кошка, и оттолкнула его.
— Я сама.
Она взяла тряпку и велела:
— Лей.
Запахло сивухой. Тоська материлась, плакала, но смывала с себя кровь. Белка думал, что если сейчас чиркнуть спичкой, то они оба полыхнут, как факелы. Но было совсем не до курева, требовалось срочно остановить кровь.
Перевязав порезы всем, что только нашлось на хазе, Белка оделся, зарядил револьвер и натянул сапоги.
— Куда ты? — спросила Тоська.
— Не ты, а мы. Одевайся, надо валить отсюда.
На улицу они буквально выпали. Во время спуска по лестнице из раны в боку Тоськи хлынула кровь. Тоська завыла и запросилась обратно, но Белка взял ее на руки и потащил. Запнувшись за порог, он потерял равновесие, открыл дверь головой Тоськи, и они упали на мостовую. Выматерив друг друга и весь белый свет, они встали, и Белка вновь взял Тоську на руки. Они надеялись поймать какое-нибудь коляску или автомобиль.
Словно на заказ, за углом стоял грузовик. Белка подбежал к кабине и заорал:
— В Мариинку, быстро!
В кабине сидела какая-то здоровенная баба и щуплый шофер. Баба посмотрела на Белку и растерялась.
— Как вы здесь... — начала она. Белка сразу узнал голос Прянишниковой.
Он отпустил Тоську, вынул револьвер и направил ствол бабе в лоб.
— Выметайся.
Эмма Павловна, все еще в ступоре от неожиданного появления Белки, начала вылезать.
— Эй, ты, за баранкой, — предупредил Белка, — дернешься — пить не сможешь, все в дырки выливаться будет.
Эмма Павловна еле-еле вышла из кабины, едва не наступив на Тоську. Белка грубо отпихнул ее в сторону и помог подруге сесть в машину.
В это время Прянишникова побежала. Она бежала неуклюже, ее рыхлое тело тряслось, и казалось, что бежит не женщина, а студень... но бежала она достаточно быстро. И при этом орала:
— Помогите, убивают!
Белка выстрелил, не целясь, и умудрился промазать. Второй раз — тоже мимо. Он плюнул и бросился догонять. Но не успел он сделать и десяти скачков, как взревел двигатель и в машине что-то бахнуло. Белка обернулся и увидел, что тело Тоськи с простреленной башкой выпало из кабины на тротуар. Грузовик поехал. Нога Тоськи зацепилась за дверь, и ее тело потащилось рядом с подножкой, подпрыгивая на брусчатке и оставляя густой багровый след, похожий на варенье. Потом нога все же отцепилась, и грузовик, проехав по Тоське задними колесами, оставил ее лежать у бордюра.
В это время Прянишникова уже нырнула за угол. Белка плюнул и бросился за ней. Когда он добежал до угла, Эмма Павловна проворно заскочила в какой-то подъезд. Белка тоже поднажал и вбежал внутрь.
Попав в темный подъезд с ярко освещенной улицы, Белка на мгновение оказался слеп и глух — в ушах отдавалось только биение сердца. Пытаясь сдержать одышку, он прислушался к темноте. Было тихо. Сбежала, тварь!
Белка бросился к черному ходу и попробовал выйти во двор. Дверь не шелохнулась, видимо, с наружной стороны забили. Куда в таком случае делась жирная тетка? Неужели хватило ума и сил взбежать по лестнице? Времени на это у нее почти не было, но жить захочешь — полетишь. Он начал подъем, осторожно, на цыпочках, чтобы не услышала. Поднявшись на один марш, он попытался прижаться к шахте лифта, чтобы взглянуть наверх, и уловил едва заметное движение в самой кабине, замершей на первом этаже.
Спускался Белка еще тише. Почти не дыша, подкрался он к лифту и резко открыл дверь. Прянишникова сидела на загаженном полу.
— Ну что, догнал? — ухмыльнулась она. — Торжествуй, чего молчишь?
Он ничего не сказал, просто выпустил злобной бабе в лицо весь оставшийся барабан и быстро ушел прочь. На улице уже начал скапливаться народ, и издалека бежал патрульный, отчаянно дуя в свисток.
1918–1920 годы. Дядя Леннарт
Если первую свою зиму советская власть пережила еще на запасах, сделанных Временным правительством, то во вторую зиму все трещало по швам. Углем Петроград в должной мере не затарился, продуктов не хватало, теплой одежды тоже, замерзал водопровод.
Леннарту Себастьяновичу, живи он в квартире один, было бы гораздо проще. Мог бы сварить себе каши, запарить чаю, иной раз побаловаться бутербродом или испечь в таганке картошки. Но эти простейшие удовольствия — погреться у огня, когда холодно, и поесть, когда голодно, были труднодоступны. Обоняние у людей обострилось настолько, что могли уловить, на каком этаже варят затируху, да еще и на каком топливе — на подписке журнала «Нива» за 1914 год или на толстых французских романах.
Все осложнялось еще и тем, что накануне этой тяжелой зимы неизвестно откуда вывалился Эвальд. Правда, выглядел он странно. Леннарт Себастьянович его даже не узнал сначала. Длинная, в пол, юбка, ботинки с высокой шнуровкой, тужурка, вязаные беретик и муфточка.
— Вы к кому, барышня? — удивился Эберман.
— Дядя, я к вам. Я Эва, — сказала девушка вкрадчивым голосом.
— Эва? — старик ухватился за дверной косяк. — Что с тобой?
— Впустите, я замерзла.
— Да-да, заходи.
Все соседи мигом высыпали в коридор.
— Кто это? — ревниво спросила Татьяна, мать четверых оглоедов.
— Этя! — показал на гостью пальцем самый маленький и сопливый из отпрысков Татьяны.
— Племянница приехала.
— Вижу, что не племянник, — сказала Татьяна. — Шалава?
— Как вы смеете?! — возмутился Леннарт Себастьянович.
— Я только спросила. У меня муж, между прочим, а тут — эта.
— Чем такой, какой у вас, муж, так лучше и вовсе никакого, — отрезал Леннарт Себастьянович и увлек «племянницу» в свою комнату.
Заперев дверь на щеколду, он показал пальцем — говори тихо, подслушивать будут. Эвальд объяснил на пальцах, что хочет спать. Дядя Леннарт подбросил в камин немного дровишек (ими его Скальберг обеспечивал) и погасил свет, взяв обещание, что утром Эва все ему расскажет.
Утром, чтобы нормально поговорить, Эвальду пришлось сопровождать дядю на улице. Все знакомые интересовались, что за девушка, и дядя Леннарт охотно говорил, что племянница, а сам только и ждал, когда же Эвальд объяснится.
Когда они наконец остались наедине, Эвальд рассказал, что на самом деле никуда из Петрограда не уезжал. Он прикрывал генерала Юденича.
Николай Николаевич Юденич, некогда командующий Кавказским фронтом, после отставки жил в Петрограде. Был он у Временного правительства в опале, однако это не значило, что большевики приняли бы его с распростертыми объятиями. Все свои средства Юденич по совету банковских служащих обналичил еще до переворота и тогда же был готов покинуть страну, но жена слегла с какой-то экзотической хворью, и отъезд задержался. Потом случилась революция, Николай Николаевич остался в Петрограде на нелегальном положении.
Эвальд об этом узнал совершенно случайно — столкнулся на лестнице. Семейство Эберманов жило на предпоследнем этаже доходного дома Первого русского страхового общества на Каменноостровском. Если бы Эвальд не проучился три года в артиллерийском училище и не знал весь российский генералитет в лицо — прошел бы мимо и не обратил внимания. Но в этом невысоком одутловатом мужчине в невзрачном потертом пальтишке и измятой шляпе Эвальд признал человека, разгромившего Энвер-пашу, выигравшего сражение под Эрзерумом и занявшего Трапезунд.
