Гроза длилась всю ночь, то стихая, то разражаясь с новой силой. Паскью изрядно напился. Они поговорили еще немного, потом он подошел к кровати, словно передвигаясь на ходулях, и рухнул на нее всей тяжестью, свесив ноги через край, уткнувшись лицом в подушки, и заснул еще прежде, чем приземлился. Софи пересела в его кресло и осталась бодрствовать, словно ночная сиделка, подкрепляясь остатками виски. Уснула она, лишь когда гроза унялась и на горизонте забрезжил слабый свет.
Потом проснулся Паскью, он сел на кровати и, наклонив голову, почувствовал, как постепенно боль в висках распространяется по всей голове. В ванной он разделся и, вздрогнув, залез под душ. «Я знаю, на что похоже такое утро, — подумал он. — Знаю, что бывает в такое утро». Он делал воду все горячее, пока кожа не порозовела.
Паскью вылез из ванны и вернулся в спальню, ни о чем не раздумывая, роняя с тела капли воды. Вскоре его стал бить озноб. Софи смотрела, как он вытянулся на кровати. Его нагота слегка оскорбляла ее и в то же время забавляла. Ее похмелье проявлялось в более мягкой форме. В прежние времена она оценила бы свое состояние не более чем в три балла по шкале Рихтера. Софи склонила голову набок и снова погрузилась в сон.
Проснулась она уже ближе к полудню. Кто-то пытался открыть дверь. Софи распахнула ее и увидела двух женщин с простынями, мылом и полотенцами. Она торжествующе улыбнулась и попросила прийти позднее. Потом закрыла дверь и сделала то, что собиралась сделать с тех пор, как Паскью вернулся из душа, голый, с болтающимися причиндалами, совершенно разбитый и не обращающий на нее ни малейшего внимания. Софи разделась и легла рядом с ним.
* * *
— Это была ты, — сказал он. — Как же я сразу не понял?
— Да, ты все забыл, от ЛСД у тебя крыша поехала.
— Я запомнил то траханье, бесконечно долгое.
— Бесконечно долгое?
— Так мне казалось. А вся комната была усеяна бабочками. Я пустил в тебе корни. Чуть ли не до самого сердца.
— Будем считать, что это метафора.
Он дотронулся пальцем до одной груди, в том месте, где был рельефный рубец, примерно в дюйм длиной, белый и слегка сморщившийся.
— A вот этого я не помню.
— Ты не можешь этого помнить, — согласилась она.
Их обдало волной желания. Она легла на него, вытянув ноги, стараясь возбудить. Он повернул ее, а она подняла колени так, чтобы они легли ему на плечи. Потом попросила:
— Просто делай вот так, вот такие движения, не останавливайся, вот так, просто делай вот так. — Она склонила голову набок, раскинув руки, как на распятии. Сначала покраснела ее грудь, потом шея.
* * *
— Какая же все это была чушь, правда, Сэм? Секс и революция, ЛСД и революция, рок-н-ролл и революция. Мы рассуждали об истеблишменте, о капитализме... Думали, что контролируем ситуацию. Просто смешно. Все контролировали они — так было и так будет. Мы думали, что все принадлежит нам, но заблуждались. Они торговали сексом, наркотиками, создавали рынок музыки — расфасовывали всю эту чертову культуру. Каждый лепил на стену портрет Че[6], балдел от наркотиков, болтал всякий вздор. И мы тоже — слонялись без дела как неприкаянные. Господи, как жаль, что мы не взорвали этот чертов поезд!
— Кто теперь эти твои «они»? — Он улыбнулся и сам себе ответил: — Это ведь Мы... А с кем еще ты была из нашей компании? — Этот вопрос давно вертелся у него на языке. — Ведь свободный секс являлся важной составной частью нашей доктрины.
Софи весело рассмеялась:
— Эта вспышка ревности кажется несколько запоздалой, ты так не думаешь? — Она помолчала. — Или несколько преждевременной...
— Кто же это был? — спросил он, заранее зная ответ.
— Чарли. Время от времени.
* * *
Они оставили шторы опущенными, но дневной свет все равно просвечивался сквозь ткань. Его полоски рябью запрыгали по стенам, как будто начался прилив. Паскью поговорил еще немного об Аргентине — рассказал Софи, что всякий раз, как входит в тюрьму, ему хочется закричать и убежать прочь.
— Когда Карен ушла от меня, стало еще хуже.
— У тебя началась депрессия.
— Депрессия... Я как-то не задумывался об этом. Впрочем, знаю, что я не мог ее избежать. Но больше всего меня поразила внезапность случившегося: еще вчера она была здесь, а сегодня — бесследно исчезла. Стала одной из пропавших без вести. С той лишь разницей, что сама этого хотела. Как бы то ни было, я оставался в неведении. В неведении... Внезапно я понял, что это такое — быть в неведении. — Глаза его были прикрыты. Она коснулась губами его глаз, потом шеи. — А что у вас было с Чарли? Что-то серьезное?
— Серьезные отношения считались идеологически вредными. Ты разве забыл?
— И все-таки...
Она подалась назад, чтобы рассмотреть его, потом легонько шлепнула, и он открыл глаза.
— У тебя проблемы?
— Нет, но послушай...
— Я хочу сказать, что мне это по-настоящему нравится, потому что...
— Это ведь не...
— До сегодняшней ночи...
— Прости, я вовсе не...
— Вот уже года два меня никто не трахал.
Он посмотрел на нее изумленно. Она взяла его ладонь и положила себе между ног.
* * *
Они слышали, как шумит море. Дневной свет был ярким. И всякий раз, когда с моря доносился рокот, по стенам расползалась волнистая рябь. Софи лежала неподвижно, с закрытыми глазами, держа его руку у себя между ног — так, чтобы он ласкал ее пальцем.
Она то задерживала его руку, то отпускала, все больше возбуждаясь. Глаза ее слегка затуманились. Тело покрылось капельками влаги. Внезапно весь он оказался во власти ее рук.
— Тебе так приятно? — прошептала она. — Делай со мной все, что хочешь.
Она стояла на коленях, опираясь на руки, прислонясь головой к стене, и хихикала. Он тоже стоял на коленях сзади. И каждый раз, как он входил в нее, раздавался звук, похожий на хлюпанье. Но не это рассмешило ее, а зазвонивший в этот момент телефон. Он склонился над ней, чтобы снять трубку и одновременно проникая все глубже в ее лоно, затем откинулся назад и пристроил телефонную трубку на ее пояснице, в том месте, где позвоночник соединялся с крестцом. Он продолжал заниматься любовью и после того, как взял трубку, ощущая каждое прикосновение Софи, слыша ее смех и хлюпающий звук.
— Денек сегодня замечательный, Сэм... Немного ветрено, но на солнце тепло. Стоит ли сидеть взаперти? Почему бы вам с Софи не выбраться куда-нибудь?
Он отпрянул от Софи: откуда он знает, что она не у себя в комнате?
— Можно пройтись по берегу или по Дьюэр-стрит. Представь только — волнующееся море, солнце играет на гребне волны.
Софи сидела, прислонившись спиной к стене, приподняв колени, обхватив руками лодыжки. Паскью поднес трубку ближе к ней, и она услышала хрипловатый, нашептывающий голос где-то в разделявшем их пространстве, но разобрать слова было невозможно.
Паскью кивнул, словно хотел сказать: вот, пожалуйста. Надеюсь, у тебя больше не осталось сомнений?
Она покачала головой:
— Я верю тебе.
Но он не убрал трубку. И голос становился все ближе.
— А потом можно заглянуть в бар и выпить чего-нибудь. Почему бы и нет? Освежиться холодным пивом после прогулки... — Последовала пауза, и говорящий неожиданно умолк, весь обратившись в слух: быть может, уловил какие-то перепады ритма на другом конце провода. — Софи? Это ты? — И, не дождавшись ответа, сказал уже утвердительно: — Софи... — придав своему голосу теплоту и нежность, вполне естественные при возобновлении давней дружбы.
* * *
— Что будем делать? — спросила Софи.
Только сейчас оба ощутили, что они голые. И Софи стала искать, во что бы завернуться, чтобы прикрыть вдруг ставшие слишком заметными грудь и задницу.
— Он предложил нам зайти в бар?
— Да.
— Не волнуйся, — успокоил ее Паскью.
— Что бы это могло значить? — Она рассмеялась, но смех захлебнулся в кашле.
Атмосфера страсти улетучилась из комнаты. Они словно забыли про удовольствия. Софи примостилась на краешке ванны, ожидая, пока Паскью примет душ.
Она что-то говорила, но из-за шума воды Паскью не слышал.
— Его голос вползал в мое ухо, словно червяк.
* * *
Еще человек пятьдесят, кроме них, нежились на солнце, обдуваемые теплым ветерком с моря.
— Он прав, — сказал Паскью. — Денек просто чудесный.
Софи старалась подстроиться под его размашистый шаг и, чтобы заставить Паскью чуть сбавить скорость, взяла его под руку. Подходя к бару, он спросил:
— Это был Чарли?
— Я знала, что ты задашь мне этот вопрос. — Она высвободила руку, и он вслед за ней зашел внутрь.
Бармен некоторое время делал вид, что не замечает их. Точно так же он мог поступить, будь на их месте кто-то другой. У каждого профессионала свои задачи и свои приемы. В конце концов он подошел, держа в руках письмо, вопросительно глядя на них и улыбаясь. Они немного выпили, чтобы оправдать свой приход, и ушли, двинувшись сначала по Дьюэр-стрит, а потом вверх по тропинке, уводящей к скале.
