— Было... — Игнат уже не говорил, а хрипел. На губах его пузырилась алая слюна, левая ключица онемела, в правой стороне грудины бесновалась боль, терзала, мучила. — ...Было... Полковник, здесь, в доме... черт, как болит, черт!.. Здесь, в доме, звукоизоляция, но... Блин... в голове карусель с шипами, блин... Но менты во дворе заметят узор от пули на окне... Бли-ин, как фиго-во... ой, о, черт...
— Намекаешь прозрачно, чтоб я сначала с мусарней разобрался? Надеешься, не справлюсь с мусорками, и ты выживешь? Не надейся, с такими, как у тебя, ранениями не живут... Я под старость копушей стал, слышь? Может и так случиться, что пока я с чужой пушки мокрое да красное вытираю, ты и сам успеешь откинуться, без дополнительной свинцовой примочки... Эгей, Сергач! Чего затих-то, друг ситный? Решил дохлым притвориться? Напрасно, патрона для контрольного выстрела я все равно не пожалею.
Сергач не притворялся. Он еще дышал, его сердце еще билось, но сознание, спасаясь от усиливающейся с каждым вдохом, с каждым ударом сердца боли, его измученное сознание отключилось и бросило на произвол судьбы окровавленное тело с руками, скованными за спиной стальными браслетами наручников.
В глубинах дома что-то скрипнуло. Сычов замер, прислушался... Все вроде бы тихо... Старинная мебель, наверное, трещит — скрипит — стонет. Все старое начинает самопроизвольно стонать, рано или поздно. Вот и у Сычова застонали, захрустели суставы, когда он поднялся с корточек, когда шагнул к Сергачу...
12. Через неделю после расстрела
Старичок в пижаме и шлепанцах на босу ногу держал задрипанный радиоприемник бережно, как великую ценность. Динамики хрипели про погоду. В конце каждого выпуска новостей, перед тем, как начнут говорить про погоду, старичок крутил ручку громкости до упора, и все, кто в это время находился в больничном коридоре, — и «ходячие» пациенты, и медперсонал, и неурочные посетители — все спешили к старичку с радиоприемником. Измученный жарой народ слушал прогноз погоды, будто сводки из зоны боевых действий атмосферных фронтов. Даже Инна отвлеклась на миг от мрачных мыслей, замедлила шаг, прислушалась.
— ...Понижения дневных температур в ближайшие сутки не ожидается...
— Черт подери, — пробормотала Инна, потянувшись к сумочке.
Разыскивая в сумочке сигаретную пачку, Инна свернула за угол больничного коридора, вынимая зажигалку, подошла к дверям в больничный двор, прикуривая, вышла на воздух.
Воздух вне больничных стен имел привкус раскаленного асфальта. Великаны тополя в больничном парке не радовали тенью. Редкие скамейки пустовали. Выжженная солнцем трава на газонах поникла, потеряв всякие надежды дождаться дождя.
Инна спустилась с низкого больничного крылечка, уверенно направилась к самой узкой из асфальтовых дорожек, петляющих по невеликому, пустынному парку.
— Инесса Александровна! — крикнул мужчина, только-только появившийся в конце центральной аллеи.
Мужчина в светлой рубашке с короткими рукавами и вызывающих сочувствие плотных угольно-черных брюках побежал трусцой к остановившейся Инне, смешно размахивая на бегу допотопным коричневым портфелем.
— Олег Ильич? — Инна прикрылась от солнца рукой с сигаретой. — Не узнала вас, Олег Ильич, без усов.
— Сбрил растительность, — сообщил Олег Ильич, переходя с бега на шаг. — Фу-у-у... запыхался... — Олег Ильич утер раскрасневшееся лицо ладонью. — Фу-у... успел вас перехватить, слава богу. На работе вашей сказали, что вы до конца дня в больнице, а вы, оказывается, уходите, и мобильник у вас выключен, где бы я вас искал?
— Зачем я, интересно, вам понадобилась?
— Есть один вопросик срочный, пойдемте. Чего мы на солнцепеке-то стоим? Пойдемте, Инесса Александровна, у меня там машина, на улице, у главного корпуса, подвезу вас, и дорогой поговорим.
— Я вышла покурить, Олег Ильич. На работе вам правильно сказали — я сегодня здесь долго пробуду. Сегодня консилиум, буду ждать его итогов. Консилиум еще не начался, ждут какого-то профессора, говорят — светило. Не исключено, что врачи будут ждать светило до вечера, а я, соответственно, пробуду здесь до ночи.
— В таком случае побеседуем где-нибудь э-э-э... на скамеечке?
— В беседке побеседуем. Невдалеке есть беседка, я в ней обычно курю, пошли.
— Вы, вижу, освоились здесь. — Олег Ильич отстал на шаг, раскрыл портфель, запустил пятерню в его пожилое потрепанное чрево. — Пепси будете? Таскаю с собой воду, как старуха валидол. — Он вытащил из портфеля баночку пепси: — Теплая вода, предупреждаю, но все равно советую выпить. В таком пекле без воды недолго и коньки отбросить.
— Спасибо, — Инна выбросила сигарету, взяла железный цилиндрик с красно-синей эмблемой «Пепси», дернула за кольцо. Брызнула фонтанчиком коричневая пена, запузырилась, зашипела, полилась по пальцам.
— Черт подери!
— Зачем чертыхаетесь, Инесса Александровна? Я запасливый, я вам салфетку дам, вытрете руку. Нате вот, держите, фирменные салфетки, из одной ресторации спер.
— Спасибо еще раз, только я по другому поводу чертыхнулась. Беседка, во-он, видите, занята. Пошли поищем другое место в тени.
— Нет уж, Инесса Александровна! — Олег Ильич сунул обратно в портфель баночку пепси, которую достал для себя. — Нетушки! Потерпите минуту. — Олег Ильич застегнул портфель и полез в задний карман брюк. — Всего минута, и мы отдохнем с максимально возможным туточки комфортом. Але-ап! — Из заднего брючного кармана Олег Ильич извлек красную книжицу и бодро обогнал Инну.
Под конусом тенистой широкой крыши пили пиво два дородных санитара. Их скомканные салатного цвета халаты валялись на круглом столике посередине беседки, оба обнажены до пояса, расслаблены, полулежат на лавочках, опершись спинами на столбики, поддерживающие конус крыши, лениво переговариваются, тихо смеются.
— Уголовный розыск! — Олег Ильич по-хозяйски перешагнул порожек беседки, махнул удостоверением. — Попов моя фамилия, я с Петровки, тридцать восемь, нахожусь при исполнении. Ну-ка, гаврики, встали быстро, оделись, забрали правильное пиво «Бочкарев» и, ать-два, в темпе отсюда. Парковая постройка типа «беседка» оккупируется милицией для особо важных, не вашего ума, целей. Вопросы?
Санитар помладше и пожирнее беспрекословно встал, взял халат, накинул на обгоревшие плечи. Второй санитар, с татуированным тигром на груди, продолжая сидеть, изрек:
— Подумаешь, уголовный розыск. Нам-то что до ваших «особых целей»? Здесь места не купленные, мы ничего не нарушаем, мы не в розыске и у нас обед. Где хотим, там и сидим.
— Ты чего вякнул, фофан?! — нехорошо улыбнулся Попов. — Ты вякнул «подумаешь», я не ослышался? А не хочешь ли посидеть в цугундере до выяснения личности и подумать суток трое на тему хамства представителю власти? Кто тебе, стриптизер, разрешил обнажать торс в общественном месте и выпивать на территории госучреждения, ась? И чой-то у тебя за наколка? Повернись-ка, разгляжу. Повернись-повернись! Беглый рецидивист с синим тигром промеж грудей, ей-богу, значится в оперативных ориентировках. Учти, фофан, если я тебя задерживать начну, и ты хлебало ручонками прикроешь, когда я по нему для острастки кулаком съезжу, енто твое действие будет расцениваться как сопротивление властям, учел?
— Уходим, Вадик, — младший санитар схватил халат старшего. — Вадик, не вяжись, уходим.
— Расстреливать, — процедил сквозь зубы татуированный Вадик, поднимаясь с лавки.
— Чего ты вякнул, баклан?! — Олег Ильич Попов с Петровки, тридцать восемь, сморщил лоб гармошкой, вскинул брови.
— Ничего, — санитар Вадик, тиская в кулаке недопитую бутылку «Бочкарева», перелез через жердочки, прибитые к столбикам, на которых держалась крыша — источник тени. — Ничего особенного, вспомнил исторический факт, как Гитлер приказал расстреливать безбилетников. Один раз «зайцев» из поезда вывели и расстреляли, с тех пор в Германии никто без билетов не ездит.
— Ты на что намекаешь, сявка?! — угрожающе низким голосом спросил Олег Ильич, глядя в спину удаляющемуся санитару. — Я не понял!
— Я поняла, и я полностью с ним согласна, — произнесла Инна, входя в беседку и опускаясь на лавку. — Он прав. Если бы нескольких ментов-беспредельщиков расстреляли без суда и следствия да показали бы экзекуцию по телевизору на всю страну, на другой день две трети личного состава уволились бы из органов, а остальные вели себя нормально.
— Если бы, говорите? — Олег Ильич усмехнулся уголком рта, плюхнулся на лавку напротив Инны, полез в портфель за банкой воды. — Если, да? Хм... цитирую по памяти: «Если кто-нибудь все же найдет эту кассету, передайте ее, сердечно прошу, на Петровку, тридцать восемь, Попову Олегу Ильичу». Чья цитата, а? Вашего, Инесса Александровна, муженька! Вы слушали пленку, должны помнить его, так сказать, прощальную фразу. У меня с Игнатом Сергачом взаимоотношения были сами знаете какие, но в критический момент он вспомнил обо мне, а не о знакомых бандитах, так ведь?
