— Вы должны ей помешать!
— Мы стараемся. Она сука, но не дура. По месту прописки не ночевала, у друзей не объявлялась. Да и нечего нам ей инкриминировать, откровенно-то говоря. Я ей, конечно же, постараюсь помешать, но сначала должен получить соответствующие официальные санкции у начальства. Мне назначена аудиенция у генерала, — Олег Ильич взглянул на часы, — через час сорок пять. Я намерен просить у начальства и разрешения на ваш арест, Инна Александровна. Строго говоря, по вашей вине, дорогуша, произошла утечка не подлежащих разглашению фактов. Конечно же, «добро» на вашу изоляцию генерал не даст, меж тем отменит прежние указания держать вас в курсе, строго-настрого запретит впредь откровенничать и с вами, моя дорогая, и с вашим дражайшим папенькой заодно. Я думаю, генерал еще и ножкой при этом топнет! И слава богу! Мне более не придется, дорогуша, лебезить перед вами, гнуться перед вашим батюшкой; отныне, когда понадобитесь, вызову вас повесткой.
Олег Ильич улыбнулся, продемонстрировал нестройный ряд зубов и задорно подмигнул собеседнице.
— Недаром... — тихо, едва слышно прошептала Инна, комкая сломанную сигарету в кулаке.
— Чего «недаром», дорогуша?
— Недаром вам дали прозвище Циркач.
— Еще бы! Такое прозвище даром не дают, его заслужить надобно, дорогуша! Теперь, если я не сумею распутать дело, с меня взятки гладки, как говорится! Теперь вы крайняя, моя дорогая. Но вы не расстраивайтесь! Ваш Сергач, ну чисто отыгравший свое герой мексиканского сериала, если и выйдет из коматозного состояния, то стойкая амнезия, сиречь потеря памяти, ему обеспечена. Намедни я сделал официальный запрос, получил копию истории болезни Сергача и проконсультировался с тем самым профессором, которого ждут сегодня к вечеру на консилиум. Не беспокойтесь — отмажете вашего Игната от юридических и прочих разборок. Никому, кроме вас и медиков, он более не интересен. Он не свидетель, и не обвинитель, и не хранитель страшных тайн. За амнезию профессор ручается. Между прочим, шансы Сергача выйти из комы светило медицины оценивает достаточно высоко, учитывая стабильно тяжелое состояние больного. Фифти-фифти его шансы, пятьдесят на пятьдесят. Или в ближайшие день-два пойдет на поправку, начнет хоть как-то реагировать на внешние раздражители, или...
— Молчите! Я верю — он выживет! Он поправится, он сильный!
— Блажен, кто верует. — Олег Ильич поднялся с лавки, смахнул капельку пота с кончика носа. — Ну и жариша! Пепси еще угостить? Нет? Воля ваша. Пойду я, пожалуй. Пора! Газетку вам оставлю, специально для вас запасся лишней — скоротаете время за чтением. Засим разрешите откланяться, дорогуша, и, как говаривал один симпатяга телевизионный ведущий: всего вам доброго.
Он оставил «Мерседес» на платной парковке. Он неторопливо шел к метро, на охоту, он был голоден.
Как всегда, прежде чем спуститься в подземелье, он купил газету, как всегда, влился в общую пассажирскую массу возле сита турникетов, спустился, стиснутый толпой, на платформу, втиснулся в вагон метропоезда.
Сегодня удача его не баловала — рядом ни одного достойного внимания экземпляра. Придется выходить на следующей станции и пересаживаться в соседний вагон. Он зевнул со скуки, встал поудобнее, навис над сидящими пассажирами и развернул газету.
Газета называлась «Сенсация», а передовица «Убийца вампиров». Скука вместе с зевотой моментально исчезли, взгляд помчался по строчкам, спотыкаясь на запятых, прыгая по абзацам. Взгляд остановился на русскоязычной транскрипции двух коротких румынских слов в кавычках.
Неужели он НЕ одинок? Неужели был еще один экземпляр КНИГИ? Неужели еще кто-то СУМЕЛ удержаться на скользких ступенях, ведущих к Трону Драконов? Неужели еще у кого-то ПОЛУЧИЛОСЬ перепрыгнуть пропасть безумия и дотянуться до Венца Венцов? Неужели еще кому-то УДАЛОСЬ познать ИСТИННУЮ сладость «сока жизни» и СОХРАНИТЬ здравый рассудок?
Нет, не может быть! Свой экземпляр книги он давно уничтожил, а другого никогда не было. Описания ВСЕХ ступеней больше не существует. Наитие подсказывало — могли сохраниться отдельные главы и даже части уникального манускрипта, но третья, самая важная часть никому более не доступна. Никому из живущих. Лишь Венец Венцов спасает «строги мори» от душевных болезней, преобразуя Душу в иную субстанцию. Только Венценосцу неведомы Страхи и не страшны Запреты. И только в последних главах манускрипта говорилось об Искусстве ношения Венца...
Он вспомнил, как дымилась почерневшая от времени телячья кожа переплета, как тлел пергамент страниц, испещренных вязью рукописных строчек. Книга исчезала в огне, а он глядел на угли в камине и наслаждался одиночеством... Давно это было. Очень давно, по людским меркам...
Он взглянул на фотографии «вампира» и его «убийцы».
Джентльмен с архаичным галстуком под острым кадыком кое-что понимал в Герметике — при фотографировании он «поставил щит», создал вокруг себя поле и заблокировал всякую о себе информацию.
Зато второй фотопортрет излучал стойкий информационный поток. Позапрошлой зимой молодому еще человеку со смеющимися глазами поменяли Судьбу. На него навели порчу — «порчу на смерть». С тех пор костлявая его и преследовала. Иной раз подбираясь вплотную, иногда отступая. Сейчас она близка к жертве как никогда. Она почти его настигла совсем недавно, неделю примерно тому назад. Любовь женщины — вот та единственная преграда, что встала на пути Рока и что удерживает сегодня, сейчас, обладателя смеющихся глаз по эту сторону бытия. Настоящая Любовь — аномалия по нынешним временам, потому и сила ее нынче огромна. Любовь имеет шанс победить Смерть, все сейчас зависит от женщины...
Он задумался, сравнивая силу Любви с властью Венца, и опоздал к выходу. На станции «Черная речка» никто не выходил, и только он, один-одинешенек, начал было бороться с входящими, как вдруг учуял сладость редкого лакомства. Он прекратил борьбу и остался в вагоне. Он потихонечку пробирался все ближе и ближе к юноше возле раздвижных дверей, к последнему, кто влез в вагон на «Черной речке», к необычайно мощному и девственно чистому источнику «сока жизни». В предвкушении ни с чем не сравнимого наслаждения он забыл о скандальной статейке, о фотографиях на первой газетной полосе, он забыл обо всем на свете. Он, наверное, сошел бы с ума от нетерпения, от страстного, неведомого простым смертным желания, если бы его не хранил Венец...
