— Готов, чернозадый, медицина бессильна!
— Смотри, смотри, молодой, поплыл!
— Эй, поддержите его, упадет же сейчас!
— Держи, тебе говорю!
— Ничего, отойдет, просто обморок с непривычки. Бывает, а так молодец, мужиком себя показал.
— Эй, бяшка, очнись! Ну! С белыми шнурками, камрад! Хорошо начинаешь!
Вовкой овладело странное состояние, он вроде бы все понимал, видел и слышал и в то же время как бы отсутствовал в этом мире, звуки доходили до него словно сквозь вату, движения воспринимались резкими дискретными вспышками при которых люди замирали в неестественных невозможных позах, мысли же и чувства как будто полностью атрофировались, проносясь через мозг безудержным сквозным потоком, не задерживаясь там и не оседая. Он видел, как Пепел и Меченый глухо матерясь от усердия раз за разом тычут кованными каблуками ботинок в оконное стекло, видел, как оно постепенно покрывается сетью трещин, прогибается под их ударами, валится осколками наружу. Видел, но не мог сообразить, зачем они это делают. Видел, как бьется в истерике, заламывая руки, девушка в конце вагона, как некрасиво трясется в нервном тике ее перемазанное потекшей косметикой лицо. Видел неудержимо блюющего стоя на четвереньках между сиденьями мужика, того самого, что порывался уйти из вагона. Забившихся в угол, прижавшихся к окнам старушек, одна из которых кажется, была в обмороке. Он все это видел, но эти картины проходили мимо его сознания, ничуть его не цепляя.
И лишь когда Меченый с Пеплом подхватили под мышки окровавленный изуродованный труп и поволокли его к выбитому окну, он вдруг в полной мере ощутил весь ужас только что происшедшего, осознал свою роль в этом кошмаре. И так это понимание ударило по и без того предельно натянутым нервам, такая бездна разверзлась вдруг внутри, что Вовка отчаянно взвыл по-волчьи, не в силах сдержать обрушившихся враз на него тоски и страха. Взвыл, в отчаянии кусая до крови губы, языком ощущая ее противный металлический вкус, понимая, что все, прошлая жизнь кончилась, обратной дороги теперь нет. Грань, отделявшая его от солнечного мира нормальных людей, осталась далеко позади, отброшенная назад перейденным сейчас извечным запретом божеским и человеческим. «Не убий!» Теперь эта заповедь тяжким мельничным жерновом повиснет у него на шее навсегда, на всю жизнь, оставляя на его теле ясно видимое Каиново клеймо. Навсегда!
Меченный и Пепел, кряхтя и досадливо сплевывая, выпихивали тело черного в окно.
— Здоровый черт, ишь, отожрался на наших харчах, ни хрена не лезет.
— Пихай, давай, нельзя его здесь оставлять. Иначе менты сразу на хвост сядут, а так пока найдут, пока сообразят.
— А эти? — Пепел приналег плечом, одновременно мотнув головой в сторону пассажиров.
— Эти? — подошедший Кастет презрительно усмехнулся. — Эти молчать будут как рыбы, не видишь у них уже штаны мокрые. Ну разве что бабки чего-нибудь скажут, но бабкам не поверят. Так что пихай сильнее. Если его здесь не найдут, то считай ничего и не было.
Видимо воодушевленные этим напутствием Пепел и Меченый налегли сильнее, и труп чернокожего, наконец, нехотя перевалился через край окна, на прощанье тяжело бухнув снаружи по стенке вагона.
Все было настолько пронзительно буднично, настолько неправильно, что Вовка даже замолк, подавившись своим воем, до боли кусая заткнувший рот кулак. Они вели себя так, будто ничего особенного не произошло, будто не обрушились только что враз все незыблемые устои мироздания, будто это не они несколько минут назад на этом самом месте убили человека. Убили, не прячась, на глазах кучи свидетелей. Происходящее просто не укладывалось в голове, казалось сценкой из пьесы абсурда, так не могло быть, просто не должно было.
— Пойдем, молодой, хватит рассиживаться, — ладонь Кастета легла на плечо. — Ты молодец, отлично себя показал. А сейчас через пару минут будет станция, нам желательно сойти, не стоит здесь задерживаться, пойдем.
Ничего не видя перед собой, будто сомнамбула, Вовка поднялся и послушно пошел вслед за вожаком, лишь один раз он оглянулся на выбитое окно в другом конце вагона, на потеки крови под ним. По проходу гулял свежий ветер, вынося наружу тяжелый запах бойни, заменяя его душистым хвойным духом еловых лесов мелькающих за окном. Электричка замедляла ход, впереди была станция.
Фашист открыл глаза, по зрачкам острым скальпелем резанула яркая голубизна нереально чистого неба. Он инстинктивно зажмурился, под закрытыми веками мелькнули сполохами алые вспышки. Алое на черном… Так похоже на кровь текущую по темной бархатной коже. Тот негр в электричке стал его первой жертвой, первой и потому, наверное, наиболее памятной. Частенько возникавшей из небытия, тревожившей память. После него были другие, достаточно много, лиц некоторых из них Фашист не помнил, или просто не видел. Они сливались в длинную безликую череду призраков, медленно бредущих перед мысленным взором. Бесплотные тени, не пробуждающие в душе никаких эмоций, ни страха возмездия, ни угрызений совести. Совесть вообще его не мучила, он никогда не убивал просто так, не убивал ради наживы, или для удовольствия. Каждая жертва была необходима, становилась очередной пусть маленькой ступенькой на пути к ведущей его великой цели. Каждый выстрел, взрыв, удар ножа был морально оправдан. Вот только тот первый все не давал ему покоя, бередил душу, возникая из черной пропасти небытия всякий раз, когда Фашисту вновь предстояло отнять чью-то жизнь. Как это было сейчас… Для себя, привыкший искать во всем положительные моменты Фашист, решил, что это хорошая примета, предвещающая успех очередной операции. Решил и заставил себя в это поверить. А однажды даже рассказал об этом Волку. Неумеренно залитая в организм после очередной операции водка вынудила поделиться с напарником. Старый диверсант лишь молча покрутил пальцем у виска и так глянул, что дальнейшая откровенность оказалась просто невозможной, слова будто застыли в горле.
Фашист энергично мотнул головой, отгоняя неприятные воспоминания, совершенно лишние перед боем, и перевернулся на живот. Бездонная небесная синь крутнулась, уходя вверх, и на ее месте перед глазами оказались сочные заросли зеленой травы, густо покрывавшие гребень холма. Далеко внизу петляла разбитая гусеницами грунтовка, вдаль до самого горизонта простиралась иссеченная темными шрамами оврагов, покрытая пятнами оливковых рощ равнина, замкнутая с двух сторон крутыми стенами высоких холмов. Узкое дефиле, в котором исчезала грунтовая дорога, находилось за спиной Фашиста, дальше за ним открывалась прямая дорога на Бинт-Джебейль, один из основных оплотов «Хизбаллы» в Южном Ливане, мощный укрепленный пункт, о гарнизон которого должны были обломать свои гнилые зубы жидовские батальоны. Но кто сказал, что нужно ждать врага пассивно сидя в укрытии? Нет, друзья, современная оборонительная тактика должна быть маневренной и активной. Потому целый рой мелких групп специального назначения Аппарата центральной национальной безопасности, подобно туче жалящих не смертельно, но чрезвычайно больно москитов, выплеснулась вперед, навстречу боевым порядкам наступающего врага. Интернациональная группа с позывным «Голубь» отнюдь не была исключением. Как сказал Волк, доводя личному составу очередное задание руководства: «Под сидячую жопу доллар не кладут!». В тактике и стратегии предстоящих операций их никто не ограничивал, никто не навязывал никаких оперативных планов. Группа была в свободном поиске. Чем больнее ужалит маленький москит, тем больший гонорар в итоге получит, а выбрать место для укуса уже его личное дело.
Это узкое дефиле между поросшими редким кустарником и молодым подлеском холмами они нашли совершенно случайно. Еще когда проезжали мимо впервые опытным взглядом оценивший ландшафт Волк подмигнул меланхолично насвистывавшему какой-то нацистский марш Фашисту.
— Видал? Вот в таких местах партизаны твоим партайгеноссе так по пятой точке накладывали, что те потом сидеть не могли.
— Ну да, ну да, слыхали, как же, — охотно поддержал тему Фашист. — Вот интересно только, кто же тогда, к примеру, дивизию Ковпака в непроходимые горы загнал. Те самые с отбитой пятой точкой, или другие какие? Ты же, дядя Женя, поди, историю разведки в свое время изучал? Неужто про немецких егерей и ягдкоманды ничего не рассказывали, или позабыл?
— Ладно, белокурая бестия, может и войну твои любимые фрицы случайно проиграли? — нахмурился Волк, не любивший даже косвенных напоминаний о своей прежней жизни, той в которой ему читали историю разведки.
— Проиграли, — неожиданно легко согласился, разряжая обстановку Фашист. — С этим не спорю. Но дрались лихо и достойно уважения.
— Ага, только над пленными при этом издевались, и мирное население расстреливали почем зря.
