— Ты когда-нибудь тоскуешь в Лондоне по Калькутте?
— Тоскуешь? — переспросил он, словно я попросила его показать регистрацию в британском паспорте. — Я могу тосковать по какому-нибудь месту, но необязательно по этому.
Город, где он имел две руки, подумала я, бросая быстрый взгляд на его протез и тут же отводя глаза.
— Мне жаль, что так вышло с этими людьми. Все, что они говорили, было… вздором…
— На самом деле я разделяю чувства наших удалившихся друзей касательно нищеты и коррупции среди индусов. — На его лице застыла недобрая улыбка. — Индусов, которые и в сравнение не идут с американцами, со всеми их соединенными историями о прекрасном далеке. Американцами, которые спустя шесть месяцев после получения грин-карты уже готовы вступить в ряды этой безупречно чистой цепочки мотелей, Америки Инкорпорейтед, акционерного общества «Америка», где вся еда — это «Макдональдс», а все культуры упакованы в крохотный «Диснейленд».
Я открыла рот и снова закрыла, успокаивая себя, что он все еще говорил с теми, другими, которые ушли.
— И потом все эти американцы тянутся к знаменитому, оригинальному, необычному, — продолжал он. — И что случается, когда они находят необычное? Они наклеивают на него этикетку, пускают в продажу, нарезают на маленькие порции и превращают в надписи на футболках. Создают логотип. Даже их имена — ты когда-нибудь замечала, как много американцев носят имена вроде Брэд Браун-младший или Даррен Смит Второй? Даже свои имена они превращают в сеть магазинов. В их роду еще и перерождений столько нет, сколько у нас, а уже уверены, что все их ранние воплощения несут в себе что-то героическое, что достойно храниться в веках.
Я сделала глоток, по-прежнему пытаясь не принимать его замечания на свой счет. Пиво имело отвратительно кислый вкус.
— Ты, похоже, много размышлял о пороках американцев, — сказала я, ненавидя дрожь в своем голосе.
— Сказать по правде, если Америка такая расчудесная, то я не понимаю, почему американцы вообще куда-то уезжают.
Внезапно пожалев о своих словах, Ник потянулся через стол и накрыл мое запястье здоровой рукой.
— Это не про тебя, Клер. Я не хотел ранить твои чувства.
Я высвободила руку.
— Нет, ты просто хотел сказать, что мне здесь не место. Вероятно, ты прав. И все-таки вот она я, здесь, и вся вспотевшая. Так что, пожалуй, поднимусь наверх посмотреть, удастся ли выжать хоть немного воды из крана Старого Света.
Он откинулся на спинку кресла, нарочно увеличивая расстояние между нами, и скрестил руки за головой.
Осторожно отодвинув стул, чтобы тот не издал какой-нибудь пошлый американский скрип, я встала и пошла в свою комнату, где несколько минут сидела на кровати, отчаянно жалея себя. Потом приняла ванну примерно в дюйме едва теплой ржавой воды, взяла фотоаппарат, вышла на шумные улицы и занялась тем, что у меня получается лучше всего. Когда через час я вернулась, Ник ждал меня в баре; он был слегка пьян и очень раскаивался.
— Прости, Клер. Я просто беспокоился из-за этой заварушки в Калимпонге, и к тому же… Джек…
— О чем ты? Что там с Джеком?
Он с трудом подбирал слова, стараясь преподнести все так, как сам этого хотел.
— Я поговорил с кое-какими ребятами из лаборатории ЮНИСЕНС, они сплетничали, не зная даже, что я знаком с Джеком… Они думают… То есть ходят слухи… — Он замолкал и начинал снова, как машина с испорченным карбюратором.
— Какие слухи?
— Уволили пару химиков помельче… Эти парни утверждали, что их уволили по подозрениям в контрабанде героина, по мелочи…
— Так, как предполагал Бен? В образцах мыла? Он удрученно кивнул.
— А Джек какое отношение имеет к этому?
— Никто и не говорит, что Джек… В опиум я бы еще мог поверить — Джек всегда оставался старым хиппи и авантюристом, это было бы в его духе. Но не героин.
— Так какая связь между ним и уволенными химиками?
— Кто-то намекнул, что он работал на калькуттской фабрике ЮНИСЕНС в то время, когда там никого не должно было быть… и в то же самое время там находились эти люди. — И поспешно добавил: — По-моему, это просто грязные сплетни, потому что Джек здесь — чужак, британец. Опять эти «мы» и «они».
— И все? В этом все обвинения?
— О, ну есть еще всякие россказни, их не стоит повторять.
Что бы там ни рассказывали, Нику от этого явно было неуютно. Его палец чертил ряды полосок на пыльном столе. Удары в Джека, подумала я; прутья решетки, заточающей его.
— Сам Джек объяснил свои задержки в лаборатории тем, что работал сверхурочно над экспериментами с хлорофиллом и должен был изучить оригинальные записи Флитвуда, которые ЮНИСЕНС не разрешает выносить из библиотеки.
— Звучит разумно. — Мне удалось втиснуть свое лицо в ободряющую маску, запихнув внутрь края подозрений и с силой нажав на улыбку, — так пытаются закрыть объемистый чемодан, сев на него. — Почему никто не сообщил в английскую ЮНИСЕНС?
— Подозреваю, по той же самой причине, по которой они первым делом заподозрили Джека: он друг директоров.
— Когда уволили тех людей?
Он быстро поднял глаза, затем вновь опустил взгляд на свои узоры в пыли, отгоняя от себя мрачные мысли.
— В конце прошлого сентября.
— Как вы вообще заговорили о Джеке, если этот случай был в прошлом году?
— Из-за моего собственного тщеславия. Они дразнили меня моей работой, и я спросил их, слышали ли они о Джеке Айронстоуне и Ксанаду, надеясь немного прихвастнуть тем, что участвую в серьезной научной экспедиции, — убого, конечно. Не успел я упомянуть, что состою в команде, как один из ассистентов, очень неприятный парень, начал отпускать ехидные замечания о настоящих мотивах Джека, побудивших его отправиться в горы. Ну и слово за слово…
Он умолк, когда появился официант, принесший блюдо с закусками — бледно-серого цвета и слегка пористыми, словно хлопья вареной губки.
— Что это, по-твоему? — прошептала я Нику.
Он понюхал блюдо, которое шваркнули перед ним на стол с обычной «грацией» и «шармом».
— Не уверен, но подозреваю, что свиные обрезки.
— Те самые кусочки свиной кожи и жира, которые едят в барах англичане?
— Довольно странная закуска для ужина, ты права, особенно в стране, где живет едва ли не больше всего мусульман в мире. — Он сунул один кусочек в рот и скривился. — Но это именно они. Отвратительно.
Теперь я, кажется, спокойно могла продолжить свой допрос:
— А можно найти тех людей, уволенных из ЮНИСЕНС?
— Один из Северного Бутана, другой из Аруначал-Прадеш, что на границе между Тибетом и Бирмой.
— Аруна… — Я запнулась на незнакомом названии.
— Аруначал-Прадеш, один из северо-восточных гористых штатов. Что-то вроде Золотого треугольника в Бирме — множество отдаленных нагорий, недоступных политическому вмешательству. Его населяют очень независимые полукочевые горные племена, для которых, как утверждают ребята из ЮНИСЕНС, опиум стал весьма ценным источником дохода.
«Неплохой кормилец», — вспомнились мне слова Джека.
— Если они полукочевые, то когда они умудряются выращивать опиум?
— Подсечно-огневое земледелие на просеках в джунглях. Химики из ЮНИСЕНС говорят, что один из уволенных принадлежит к племени, которое продает опиум-сырец странствующим китайским контрабандистам, выдающим себя за тибетцев или бутанцев. Потом эти контрабандисты продают товар наркоторговцам, которые перерабатывают его в героин. Разве что в нашем случае его перерабатывает кто-то из ЮНИСЕНС.
— Мы не можем расспросить этих уволенных или их знакомых? Не может быть, чтобы они работали в одиночку.
Вороны над нами кричали «йи-ваа! йи-ваа! йи-ваа!» — настоящий съезд туговатых на ухо гробовщиков, жадно следивших за нашим разговором.
Голос Ника звучал почти недоверчиво.
— Мы не сыщики, Клер! В любом случае опиумные банды довольно почитаемы в этой части света. Химики из ЮНИСЕНС почти с завистью вспоминали Хун Са — это главный поставщик опиума в Золотом треугольнике, и он же, вероятно, отвечает за большую часть героина, сбываемого в Нью-Йорке. На деньги от продажи опиума он организовал целое мини-государство со школами, больницами, местной промышленностью. Он собирает собственную форму налогов с контрабанды тикового дерева и драгоценных камней и гордится своей коллекцией редких азиатских орхидей. — Ник замолчал, увидев, что мимо проплывает хозяйка «Радж-Паласа» со своей ежевечерней порцией розового джина.
— Просто срам с этими орхидеями. — Она остановилась, чтобы поделиться с нами своим мнением. — Ах, мои дорогие, раньше можно было взглянуть на деревья в Бутане и увидеть, как орхидеи озаряют их веточки, точно рождественские фонарики. А теперь, говорят, уже ничего этого нет. Как это печально. Люди испортились, они все что угодно сделают ради денег. И весь этот орхидейный бизнес в Калимпонге — сплошное надувательство. Якобы в питомниках по-прежнему разводят орхидеи, а на самом деле все цветы воруют. Ну да, когда Бутан так жутко нуждается в деньгах, а эти мерзкие япошки готовы выложить двадцать пять тысяч долларов за цветок, чего еще можно ожидать?
