физрук зачем-то уехал с ментами.
— Блин, ребята, надо идти телефон искать, — суетился Пух. — Родители там с ума сходят! Зачем я только на эту чертову экскурсию поперся!
Порезанная ладонь больше не кровоточила, но в голове стоял странный звон, как будто кто-то внутри уронил стакан — и теперь он перекатывался внутри мозга. Крюгер, безучастно распинывавший камешки под ногами, отмахнулся:
— Сиди ровно, понял, дыши жопой. Сходили уже, поискали. Щас Васильевна успокоится, спросим, что куда.
Новенький нервно прохаживался вдоль скамейки.
— Что там случилось-то? Мне домой надо срочно!
— Всем надо, — ответил Шаман. Он переживал за брата, но старался этого не показывать — еще больше нагнетать обстановку не хотелось. Он решил сменить тему. — А чего вы лыбились и хуйню несли какую-то, когда замес пошел?
— Испугались просто сильно. Бывает такое, я читал, — встрял Пух.
— У Гарри Гаррисона своего дебильного? — поинтересовался Крюгер. Он единственный был рад уважительной причине подольше не появляться дома, и потому, успокоившись, снова вел себя как ни в чем не бывало.
Пух что-то возмущенно забубнил в защиту лучшего писателя в мире — именно это вдруг сломало что-то внутри Шамана. Он не мог притворяться, что ничего не произошло; не мог участвовать в глупых беседах про глупых фантастов; не мог не прокручивать снова и снова в голове слова Шварца.
— Блять, короче, — Шаман вскочил со скамейки. — Я буду в город выбираться. Там, по ходу, нездоровые движения какие-то. Мне Леху надо найти. Вы тут сидите, если хотите, мне похуй.
Новенький попытался было усадить его на место, но вовремя отдернулся — Шаман выглядел и вел себя так, словно мог в ответ его ударить, — и примирительно сказал:
— Санек, успокойся. Мало ли что там Шварц говорил — он, по-моему, вообще… Сумасшедший. Он же специально хотел тебя выбесить.
Шаман мотнул головой.
— А Амел чего по нам из волыны шмалял?! А тебя чего пером ткнули — тоже чтобы меня выбесить?!
— Да там хуйня у него, понял, — подкинулся Крюгер, которому было даже немного завидно, что Новый пережил настоящее разбойное нападение, от которого отделался неглубоким порезом и легким испугом. — Пузо как ногтем поцарапано. Шварц, по ходу, лох какой-то — нож от жопы не отличает. Вот я когда в позатом году с гаража наебнулся, кровяки было как из свиньи! В БСМП возили бочину зашивать, наркоз был, всё как полагается!
— Вот мы дураки! — воскликнул Пух. — Надо было на них в милицию заявить! Даже звонить никуда не надо — они же прямо тут были.
— Я с мусорами дел не имею, — презрительно сказал Шаман, часто слышавший это выражение от друзей брата (которые — младший Шаман об этом еще не знал — на самом деле имели с мусорами множество общих дел).
— Да и не будет им ничего, — Новенький задрал футболку и рассматривал свой впалый живот. — Я же и правда царапиной отделался. По закону, наверное, и предъявить-то нечего.
— Пусть возмещают мне моральный ущерб! — не унимался Аркаша.
Ольга Васильевна, о которой они успели забыть, вдруг дернулась на дальней скамейке и залилась смехом.
Все подпрыгнули.
— Вообще-то, ничего смешного, — обиженно пробурчал Пух.
Историчка осеклась и снова обмякла.
— Блять, — прошипел Крюгер. — Пацаны, что-то мне очкливо.
В темных кустах кто-то зашевелился.
Шаман дернул плечами и расслабил руки — любой боксер знает, что с силой бьют только новички. Профессионалы выбрасывают расслабленную руку и сжимают кулак за долю секунды до соприкосновения с оппонентом.
— Эй, кто там! А ну выходи! — крикнул Новенький, который кулаки как раз сжал.
Из кустов выдвинулся Питон.
Выглядел он очень странно — не втягивал сопли и не шмыгал носом, а также не стрелял по сторонам глазками, что было его третьей по невыносимости привычкой.
Улыбка была словно приклеена к его бесстрастному лицу.
— Я потерялся, — сказал он. — Но вы меня нашли.
Шаман не находил себе места. На уроках он смотрел прямо перед собой, на вопросы учителей отвечал невпопад, друзей — избегал; ни думать, ни разговаривать о том, чтó произошло на экскурсии, не было сил.
Аллочка пыталась с ним пококетничать, но это было всё равно что посылать воздушные поцелуйчики холодильнику; в какой-то момент Алла на весь класс сказала «ну и мудак!» и больше на Сашу даже не смотрела. Это тоже не произвело на него никакого впечатления.
Шаману казалось, что каждый час длится неделю, но день при этом заканчивается за десять минут. Тренировки посыпались: координация движений куда-то пропала, удары не летели. Случилось худшее, что может произойти с боксером: он стал думать в ринге.
— Не думай, — говорил тренер Марлен Михалыч по прозвищу Дрын. — Ты слишком много думаешь. Подумал — упал.
Каждое слово «думать» и его производные Дрын отмечал легким хлестким ударом боксерской лапы, которые Шаман вообще-то должен был блокировать. С этим не складывалось: к концу тренировки его скулы покраснели, а левый глаз заплыл. Со спаррингами вообще выходила срамота: нокаутер Шаманов стоял в глухой защите, а когда раскрывался — получал; одному новичку-первогодке даже удалось просунуть ему апперкот и отправить в нокдаун. В спортзале ДК обувной фабрики, где проходили тренировки, начали шушукаться: мол, Шаман (которому прочили большое будущее в профессиональном спорте) стал сдуваться; дураков говорить такие вещи вслух не было — все знали, о чьем брате идет речь.
Что случилось с братом и что делать дальше, Шаман не понимал.
В квартире, которую Шаман Большой то ли купил, то ли у кого-то отжал, было пусто и не по-хорошему тихо.
Как он вернулся из ебучего Танаиса (Шаман теперь даже мысленно называл поселок не иначе, как «ебучий Танаис»), Саша не помнил — вроде бы физрук приехал на микроавтобусе и развез их по домам.
В тот вечер он, сходя с ума от волнения, открыл дверь, поскользнулся на луже, сделанной весь день не гулянной овчаркой Бертой, и забегал по комнатам. Мебель была на месте, следов борьбы не наблюдалось, в квартире был привычный срач — последняя телка брата, Кристина или как-то так, пару недель назад на что-то обиделась и перестала у них появляться. Леха пошел на принцип — звонить сварливой Кристине перестал и встречи с ней не искал; Шаману-младшему, с одной стороны, стало полегче (никто больше по ночам не
