Я разложил фотографии в ряд.
Барри Джеймс Андерсон сосал член и лизал яйца какому-то старику.
— Кто это? — спросил я.
— Вот как низко пали сильные мира сего, — вздохнул Дерек Бокс.
— Снимки-то не особенно четкие.
— Думаю, что советник и бывший олдермен Уильям Шоу, брат еще более знаменитого Роберта Шоу, сочтет их достаточно четкими, если вы захотите презентовать ему парочку для семейного фотоальбома.
Я навел резкость на старую плоть, обвисший живот, тощие ребра, белые волоски и бородавки.
— Билл Шоу?
— Боюсь, что да, — улыбнулся Бокс.
Господи Иисусе.
Уильям Шоу, председатель новой администрации округа Уэйкфилд и управления полиции Западного Йоркшира, бывший глава местного профсоюза работников транспорта и разнорабочих и его представитель в Национальном исполнительном комитете Лейбористской партии.
Я уставился на опухшие яички, на узловатые вены его члена, на седые волосы в паху.
Уильям Шоу, брат еще более знаменитого Роберта.
Роберт Шоу, министр внутренних дел, о котором многие говорили, как о Наиболее Вероятном Преемнике.
Советник Шоу, Наиболее Вероятный Членосос.
Черт.
Советник Шоу — третий персонаж истории Барри?
Доусонгейт.
— Барри знал? — спросил я.
— Ага. Но ему, скажем так, не хватало инструментов.
— Вы хотите, чтобы я шантажировал Шоу этими снимками?
— Я не имел в виду шантаж.
— А что вы имели в виду?
— Убеждение.
— И в чем же его следует убедить?
— Советника Шоу следует убедить в необходимости излить душу по части своих общественных грехов. При этом он должен быть уверен, что подобная исповедь является условием неприкосновенности его частной жизни.
— Зачем?
— Тогда Великий Британский Народ получит ту правду, которую он заслуживает.
— И?
— И мы, — ухмыльнулся Бокс. — Мы получим то, что нам нужно.
— Нет.
— Ну, тогда вы — не тот, за кого я вас принимал.
Я посмотрел на черно-белые фотографии, лежавшие на белой скатерти.
— И за кого же вы меня принимали? — спросил я.
— За смелого человека.
— Вы считаете, что это — смело? — спросил я, отодвигая фотографии серой правой рукой.
— В наши времена — да.
Я достал сигарету из своей пачки — Пол протянул мне огонь.
— Он ведь не женат? — спросил я.
— Да какая разница? — улыбнулся Бокс.
Официант вернулся с пустым подносом.
— Мороженого не желаете, мистер Бокс?
Бокс махнул сигарой в мою сторону:
— Только одну порцию для моего друга.
— Очень хорошо, мистер Бокс. — Официант составил грязные тарелки и бокалы на серебряный поднос, оставив на столе лишь пепельницу и три фотографии.
Дерек Бокс затушил сигару в пепельнице и наклонился через стол.
— Эта страна находится в состоянии войны, мистер Данфорд. Правительство и профсоюзы, левые и правые, бедные и богатые. Плюс ко всему: паки, австралийцы, черномазые, пидоры, извращенцы и даже эти чертовы бабы. Все они ищут наживы. И скоро для нормального белого труженика ничего не останется.
— Это вы о себе?
Дерек Бокс встал.
— Победителей не судят.
Официант принес мороженое в серебряной пиале. Пол помог Дереку Боксу надеть кашемировое пальто.
— Завтра в обед на втором этаже в «Стрэффорд Армс». — Он сильно сжал мое плечо и вышел.
Я сидел среди черно-белых фотографий и пялился на стоявшее передо мной мороженое.
— Приятного аппетита! — крикнул Дерек Бокс уже с порога.
Я пялился на члены и яйца, на руки и языки, на слюни и сперму.
Я отодвинул мороженое в сторону.
Одна монета, чтобы позвонить с Хэнгинг Хитон. Запах карри на телефонной трубке.
Никого нет дома.
Я вышел на улицу, пукнув по дороге.
Однорукий водитель едет в Фитцвильям, в машине тихо работает радио:
Майкл Джон Мышкин — главный герой местных двухчасовых новостей, рождественское перемирие с ИРА — солирует в национальных.
Я бросил взгляд на конверт, лежавший на пассажирском сиденье, и съехал на обочину.
Через две минуты однорукий водитель снова в пути, желтый конверт с грехами советника Уильяма Шоу спрятан под пассажирским сиденьем.
Я глянул в зеркало заднего обзора.
Почти стемнело, а еще нет трех.
Снова на Ньюстед-Вью.
Снова пони, собаки, ржавчина и целлофановые пакеты.
Я медленно поехал по темной улице.
В доме номер 69 мерцал телевизор.
Я припарковался у останков дома номер 54.
Свора уже побывала на террасе, попировала и повоевала, оставив три черных глаза на месте окон.
На фасаде, над окном белой растекающейся краской было написано: Повесить извращенца и «Лидс юнайтед».
Покореженная, с дырой по центру коричневая входная дверь лежала на крохотном газоне среди горы изрубленных горелых остатков мебели, рядом всякое барахло.
Две собаки гонялись за своими хвостами, выбегали и вбегали в жилище семьи Мышкиных.
Я осторожно пошел по садовой дорожке, переступая через обезглавленные торшеры и распоротые подушки, нервно проскользнул мимо собаки, боровшейся с гигантской плюшевой пандой, и вошел через разбитый в щепки дверной проем.
Запах дыма и звук льющейся воды.
В центре разгромленной гостинной, в море битого стекла стояло железное помойное ведро. В комнате не было ни телевизора, ни магнитофона, только пустые места, где они когда-то стояли, и согнутая пополам искусственная новогодняя елка. Ни подарков, ни открыток.
Я переступил через кучу человеческого дерьма, лежавшую на нижней ступеньке, и поднялся по пропитанной водой лестнице на второй этаж.
Все краны в ванной были открыты на полную мощность, вода лилась через край.
Туалет и раковина были разбиты вдребезги, вода залила голубой коврик. По наружной стороне ванны стекало жидкое желтое говно, над ним красной краской было выведено: NF [26].
Я закрутил краны и закатал левый рукав перевязанной рукой. Сунув левую руку в ледяную коричневую воду, я попытался нащупать затычку. Рука моя коснулась какого-то твердого предмета, лежавшего на дне ванны.
На дне что-то было.
Моя здоровая рука замерла, потом я быстро вытащил ее вместе с затычкой.
Я стоял, глядя на уходившую воду, вытирая руку об штаны. Из-под бурой воды, смешанной с дерьмом, проступали очертания темного предмета.
Я сунул обе кисти себе под мышки и прищурился.
На дне ванны лежала синяя кожаная спортивная сумка фирмы «Слейзенгер».
Она лежала на боку. Молния была закрыта.
Черт с ней, оставь ее, ты не хочешь знать, что там внутри.
Во рту у меня пересохло, я сел на корточки и одним движением перевернул сумку молнией вверх.
Сумка была тяжелой.
Остатки воды вытекли из ванны, оставив в ней дерьмовый осадок, щеточку для ногтей и синюю кожаную сумку.
Черт с ней, оставь ее, ты не хочешь знать, что там внутри.
Придерживая сумку перебинтованной рукой, я начал расстегивать молнию левой.
Молнию заело.
Черт с ней.
Опять заело.
Оставь ее.
Свежий запах говна.
Ты не хочешь знать.
Мех, я разглядел мех.
Толстая мертвая полосатая кошка.
Скрученный позвоночник и открытый рот.
Голубой ошейник и бирка с именем, к которой я не смел прикоснуться.
Воспоминания о похоронах домашних животных, об Арчи и Соксе, погребенных в садике на Уэсли-стрит.
Черт с ней, оставь ее, но нет, ты же сам напросился.
На лестничную площадку выходили еще две двери.
Более просторная спальня слева, с двумя полуторными кроватями, воняла мочой и гарью. Матрасы были стянуты на пол, на них валялась одежда. По стенам тянулись подпалины.
И здесь красной краской было написано: Австралийцы — вон!
Я шагнул через площадку к другой дешевой пластмассовой табличке, на которой было написано: Комната Майкла.
Комната Майкла Джона Мышкина была не больше клетки.
Односпальная кровать была перевернута на бок, занавески содраны с карниза, оконное стекло разбито упавшим шкафом. Со стен сорваны плакаты вместе с кусками обоев с изображением цветов магнолии. Они валялись на полу вперемешку с американскими и английскими комиксами, блокнотами для рисования и восковыми мелками.
Я поднял с пола экземпляр «Халка». Страницы были мокрыми и воняли мочой. Я бросил журнал на пол и стал ногой разгребать стопки комиксов и бумаги.
Под книгой о кунг-фу лежал нетронутый с виду блокнот. Я наклонился и открыл его.
На меня смотрела обложка комикса величиной с целую страницу. Она была нарисована от руки фломастером и восковыми мелками.
Человек-Крыса, Принц или Вредитель?
