– А вы лично?
Фисби вздохнул:
– Теплое местечко в совете директоров.
– Согласились?
– На бумаге я проходил как консультант по маркетингу помогал выстраивать стратегию общения с прессой…
– А на деле?
– И пальцем не шевельнул. Получил жалованье за несколько месяцев, а после вернулся к журналистике. Это ведь то, что я действительно умею делать.
– Вам не было любопытно?
Макэвой представил, как Фисби разводит руками.
– Я все-таки репортер!
– И что же?
– Знаете, я лучше промолчу. Мне нужно хорошенько подумать, прежде чем я расскажу вам что-то еще.
Макэвой медлил с ответом. Не блефует ли журналист? Может, это лишь способ заполучить эксклюзивный материал в обмен на сведения?
Телефон пискнул, сообщая о параллельном звонке. Скорее автоматически, чем осознанно Макэвой переключился на него.
– Мистер Макэвой? Говорит Шона Фокс из Королевской больницы Гулля, мы уже давно пытаемся с вами связаться. Это насчет вашей супруги. Боюсь, возникли кое-какие осложнения…
И ничто другое уже не имело значения.
Первые двадцать семь часов Макэвой не спал. Не ел. Разве что сделал пару глотков из пластикового стаканчика, но выкашлял их назад, на и без того несвежую спортивную рубашку.
За окном Гулль замер, скованный морозом.
Первоначальная радость от Белого Рождества сменилась страхом перед суровой зимой. Снег выпал на смерзшуюся почву. И тоже смерзся. Снова выпал. Небо было как карандашная штриховка. Облака ссорились, сталкивались, извивались, клубились – черный мешок, полный змей.
Город замер.
Позже Макэвой расскажет дочери, что именно она разрушила зимние чары. Как только она открыла глаза, облака расступились, а вьюга вдруг прекратила свой лихорадочный танец. Что именно ей Гулль обязан первым Белым Рождеством за целое поколение. Что она вернула городу солнце. Конечно, это будет ложь. Но от этой лжи малышка будет улыбаться. И благодаря ей в памяти его не останется той пульсирующей боли в голове, что изводила его в те дни.
Сзади раздался шорох.
Макэвой обернулся:
– А ну быстро в постель…
– Ну я еще не совсем в форме, но если ты настолько меня хочешь… – Лицо у Ройзин бледное, глаза запали. На ней мешковатая желтая пижама, а немытые, слипшиеся волосы подвязаны розовой лентой, чтоб не падали на лицо. Жена кажется Макэвою бесформенной, до того он привык к выпуклой линии ее живота.
– Ройзин…
– Мне скучно, Эктор. Срочно нужен поцелуй.
Он снисходительно вздохнул:
– Иди сюда.
Нетвердой походкой она приблизилась к нему. Он сидел, втиснув массивное, медвежье тело в оранжевое деревянное кресло с высокой спинкой. Лицом к окну, но занавески, на которых разворачивалось психоделическое буйство зеленого и коричневого, были задернуты. Ройзин села к нему на колени, прижалась лбом к спутанным рыжим лохмам.
– Ты воняешь, – сказала она.
Впервые за несколько дней у Макэвоя вырвался смешок:
– Должен заметить, леди, вы и сами не благоухаете розами.
Маленькая влажная ладонь, коснувшись щеки Макэвоя, приподняла его лицо.
Они долго смотрели глаза в глаза, и нежное неистовство этой связи лишало смысла любые слова.
– Я так испугалась… – Они одни, но Ройзин произнесла это шепотом, точно опасаясь чужих ушей.
– Я тоже, – сказал Макэвой, и Ройзин успокоенно вздохнула, наклонилась к его лицу и поцеловала в губы. Поцелуй затянулся. Наконец они оторвались друг от друга, улыбнулись растворившимся страхам. И разом посмотрели на кровать.
Лила Ройзин Макэвой появилась на свет 15 декабря, в 06.03.
Схватки начались у Ройзин ровно в тот момент, когда всполошенный сообщением Макэвой выскочил из дома. Заранее собранная сумка с вещами для больницы осталась в багажнике минивэна, на котором он рванул в полицию.
Снова и снова Ройзин набирала его номер. Умоляла ответить. Тянулась к нему через окоченевший Гулль. Просила вернуться. Помочь. От ее плача проснулся Фин. Это он убедил Ройзин набрать службу «999». Это он объяснил, что папочка должен работать и что он не всегда может сидеть рядом. Это он держал ее за руку в «Скорой помощи», пока медики негромко переговаривались о том, что кровотечение никак не останавливается, что гололедица просто смертельная и что одна такая смена должна считаться за полторы.
Ройзин держалась. И пыталась удержать ребенка, пока медсестры вызванивали ее мужа. Но Лила рвалась наружу. Их дочь выскользнула в мир, осененная кровавой радугой, и была подхвачена лысым нигерийским педиатром, который положил малышку на ожидавший ее белоснежный стол и, поправляя очки, принялся колдовать с ее крохотным телом.
Ройзин казалось, будто он пытается вдохнуть жизнь в мертвую птаху.
Она отвернулась. Закрыла глаза. Стала ждать самого страшного.
Но услышала младенческий вопль.
Розовой и сморщенной Лиле было уже четыре часа от роду, кислородная маска закрывала ее лицо, а ручки и ножки утонули в пинетках не по размеру когда к пластику инкубационной камеры прижалось красное, мокрое от пота и слез лицо и пробормотало первое из тысячи покаянное слово.
Когда Макэвой принял дочурку из рук сестры, Лила оказалась точно по размеру его ладони. От этого зрелища Фин зашелся в хохоте. Спросил, неужели и он был таким лилипутом. Нет, ответил Макэвой, просто твоя сестра так спешила с тобой встретиться, что явилась на этот свет слегка раньше намеченного. И отныне ты старший брат и должен защищать ее.
Фин торжественно кивнул. Клюнул сестру в макушку и поспешил в комнату, полную видавших виды, пожертвованных кем-то игрушек. В то мгновение, когда его сестра издала свой первый крик, Фин возился там с колченогой пожарной машиной.
– Спит? – прошептала Ройзин.
– Без задних ног. Вся в мамашу.
– У нас с ней выдались непростые деньки.
– Да уж.
Ройзин выпрямилась, будто готовясь слететь с коленей мужа, но тут же снова обмякла в его руках.
– Пусть спит.
– Мы почти потеряли ее, Эктор. Если бы она умерла… Если бы не проснулась…
Она задрожала, и Макэвой покрепче прижал жену к себе, останавливая готовые прорваться рыдания.
Спустя какое-то время он задал Ройзин вопрос, который уже выпалил три дня назад, влетев в палату. На каждом локте висело тогда по охраннику, он волочил их по зеленому больничному линолеуму, сам путаясь в длинных полах засыпанного снегом пальто.
– Ты простишь меня когда-нибудь?
Как и в первый раз, Ройзин ответила счастливой улыбкой. И на один драгоценный, идеальный, невероятный миг в сердце Макэвоя поселились такие покой и умиротворение, что он пожелал, чтобы это мгновение остановилось навеки.
Ройзин зашевелилась, Макэвой разжал руки. Она встала, распахнула шторы.
– Обалдеть можно.
С высоты четвертого этажа им открывается город, лишившийся лица. Во всяком случае, таким он предстает из окна частной палаты в родильном отделении Королевской больницы Гулля. Достопримечательности, городские ориентиры, их своеобразие, их стиль и характер – все исчезло, неразличимое под плотным покровом белизны. Улицы пусты. Ройзин вытягивает шею, оглядывая парковочную площадку перед зданием больницы. Ни души. Несколько внедорожников припаркованы там и тут на широкой открытой стоянке – холмики на белой глади. В больнице сейчас лишь дежурные врачи и медсестры, запертые здесь метелью. В тихих коридорах медперсонал негромко обсуждает, как же попасть домой и заведется ли вообще автомобиль.
– А нам и тут хорошо. – Макэвой вытащил себя из кресла и встал рядом с Ройзин.
Припал к стеклу, глядя вниз, на больничное крыльцо. Криво усмехнулся, увидев собрание тщедушных стариков и женщин среднего возраста, – накинув поверх пижам пальто и куртки, они втягивали в себя сигаретный дым с ожесточением, точно диабетики, дорвавшиеся до инсулина.
Макэвой отступил от окна. Вспомнил вдруг об умершем в кармане мобильнике. Пальцы закололо от желания включить телефон. Воткнуть в розетку.
Выяснить, что он пропустил за эти три дня боли и молитв.
– Ройзин, если не возражаешь, я…
Она улыбнулась. И легко кивнула.
Макэвой остановился у колыбели дочери, погладил большим, грубым пальцем щечку ребенка, такую нежную и мягкую. Абрикосы. У нее щеки как абрикосы.
Сорок три пропущенных вызова.
Семнадцать текстовых сообщений.
Голосовая почта забита до отказа.
Макэвой стоял у дверей родильного отделения, прислушиваясь к гулу голосов.
Вот. Тот самый звонок.
Сержант Макэвой, привет. Хм, это Вики Маунтфорд. Мы встречались недавно, говорили о Дафне. Может, это и неважно, но…
Макэвой прослушал сообщение до конца. Потер переносицу.
