Величественная каменная лестница соборной крыши облачена в те же одежды, в какие одеваются в Галисии все камни, приобретая неповторимый цвет, делающий их такими особенными, такими характерными для этого пейзажа. Нежно-зеленая поросль на твердом камне.
Дождик перестал моросить, и фигура клирика предстала в потоке исходившего от облаков лучезарного света, который обычно причиняет беспокойство глазам. Клара не могла различить лица священника, хотя и прищурила глаза, чтобы обострить зрение. Она сделала это, когда услышала, что он говорит ей с высоты что-то, чего она не могла разобрать из-за шума ветра. Тогда она решила ускорить свое восхождение, хотя, возможно, то, что хотел донести до нее в этот момент декан, было обычным приветствием. Не важно, она постарается сберечь его усилия.
И Клара пошла быстрее, но в этот момент снова оступилась, причем гораздо сильнее, чем в предыдущий раз. Девушка остановилась как вкопанная. Осмотрела ступени и убедилась в том, что они были не такие уж высокие, гораздо ниже обычных, но гораздо более широкие; это были большие каменные плиты, уложенные с небольшим наклоном, чтобы дождевая вода могла скатываться по ним без особых затруднений.
Да, видимо, зрелище струящегося по лестничной громаде потока воды во время хорошего ливня должно быть поистине впечатляющим, подумала Клара. А мокрые ступени должны быть особенно скользкими в скоплениях мха. Думать о том, что каким-нибудь ранним морозным утром во время недавних зимних холодов они превращались в настоящую слаломную трассу, ей не хотелось. Впрочем, это могло произойти и сейчас, весной, все зависит от погоды.
В этот момент до нее вновь неотчетливо донесся голос Салустиано Трасоса. Она подняла взгляд и увидела, как внушительная телесная масса декана ступенька за ступенькой спускается к ней с проворством, которого она в нем никогда не подозревала. Клара улыбнулась. Всегда приятно наблюдать за движениями ловкого тела вне зависимости от того, в каком возрасте оно пребывает. «Преподобный отец держится молодцом, — подумала Клара, — и хочет мне это продемонстрировать», — добавила она, вновь улыбнувшись.
Не успела она по достоинству оценить моложавость верного слуги Господа нашего, как до нее долетел отчетливый, хотя и далекий, возглас, не столько принесенный, сколько словно подброшенный в воздух сильным порывом западного ветра, который все больше набирал силу, захлестывая сутану между ног священника.
— Эээээээээпааа! — услышала она крик клирика, с ужасом наблюдая, как, внезапно поскользнувшись, он вскинул ноги, рухнул на спину и растянулся на лестнице; его голова оказалась на две или три ступени ниже той, на которую он поставил левую ногу как раз перед тем, как оступиться и упасть.
— Ничего себе грохнулся, мамочка моя! — воскликнула не на шутку перепуганная адвокатесса, вновь задавая себе вопрос, который мучил ее с момента восшествия на соборную крышу: «С какой это стати он назначил мне встречу именно здесь?»
Она не переставала спрашивать себя об этом, одновременно пытаясь как можно быстрее добраться до места падения священника и помочь ему подняться. И еще по мере приближения к нему она всячески пыталась подавить предательскую улыбку, которую вызывало у нее воспоминание о комичной позе клирика с задранными кверху ногами.
Ступая с крайней осторожностью, всякий раз тщательно выбирая, как и куда поставить ногу, Клара продолжала карабкаться наверх, преодолевая казавшееся ей теперь огромным расстояние, которое отделяло ее от оступившегося священника.
Одновременно она по-прежнему пыталась сдержать улыбку, которая становилась все более слабой, ибо по мере приближения к упавшему мужчине ей все же удалось с ней совладать. Уж очень потешным выглядело это падение, впрочем, как и любое другое.
Однако постепенно ее начинала беспокоить неподвижность, которую демонстрировало тело священно служителя. Время от времени она поднимала глаза, дабы взглянуть на священника. На третий или четвертый раз, убедившись в полной неподвижности лежавшего наверху тела, она всерьез забеспокоилась. И это беспокойство с каждым шагом усиливалось, пока не охватило ее целиком. Стало понятно, что произошло нечто такое, чего она никак не предполагала.
Когда Клара Айан наконец добралась до каноника, она издала пронзительный крик. Тело Салустиано Трасоса Кальво, декана компостельского собора, недвижно возлежало на крыше храма, а из основания его черепа струилась кровь, приобретавшая черный цвет по мере того, как смешивалась со мхом и лишайником.
Клара попыталась приподнять его, но тело было тяжелым, как у мертвеца. Охваченная отчаянием, она трясла его за плечи и хлопала по щекам, пока наконец не догадалась нащупать пульс. Когда она убедилась в его отсутствии, ей показалось, что крыша собора рухнула вниз.
Компостела, понедельник, 3 марта 2008 г., 17:20
Едва приступив к спуску по склону, ведущему к «Карретасу», главный комиссар полиции неожиданно передумал и повернул назад. Он решил отправиться домой. Там он спокойно перекусит. Андрес подумал, что отсутствие Эулохии, каким бы нежелательным оно ни было, располагает к тому, чтобы, по крайней мере, не предаваться чревоугодию.
Открывая дверь своего жилища, Андрес Салорио знал, что сварит порцию риса из тех, что продаются расфасованными в пакетики; их следует положить в кипящую воду и варить в течение семи минут. Потом он осторожно, чтобы не обжечься, извлечет пакетик и откроет его как бог на душу положит, то есть поспешно и неуклюже, отчего все-таки обожжет кончики пальцев. Затем он откроет банку консервированного тунца в масле. Смешает тунец с рисом и все это съест. На то, чтобы прийти к такому решению, у него ушло минуты три.
Вот такой будет у него обед. И есть он будет, вооружившись ложкой, что гораздо лучше, чем вилка, и желательно перед телевизором, глядя какую-нибудь идиотскую передачу из тех, что показывают в послеобеденное время. Уж очень ему не хотелось накрывать на стол.
Однако этот замысел ему осуществить не удалось. Открыв дверь, он с удивлением услышал жизнерадостный голос Эухении, дочери Эулохии, доносившийся из кухни.
— Ну вот, рыба у меня наверняка перестояла в духовке, — весело сообщила она. — Я тебе звонила, чтобы предупредить, что приду сюда, но у тебя был отключен телефон.
Комиссар достал свой мобильный и убедился: он по-прежнему отключен. Он его выключил, чтобы тот не звонил во время церковной службы.
— Ну что ж, очень хорошо, — ответил он, в то время как она продолжала что-то говорить.
Он же подумал о том, что, когда Эулохия вернется (а возможно, и раньше), она узнает, что в ее отсутствие он решил пообедать один дома. Эта мысль очень его развеселила, поскольку ситуация предполагала самые разные толкования.
— Мама послала мне вчера сообщение по электронной почте, в котором просила позаботиться о тебе в течение нескольких дней. Но я подумала, что до сегодняшнего дня ты вполне сможешь обойтись своими силами, пока я закончу то, что у меня было начато.
— И что же у тебя было начато? — ехидно спросил шеф компостельской полиции.
— Я приготовила тебе запеченного горбыля, — было ему ответом.
«Интересно, где она его взяла?» — с любопытством подумал Андрес. Потом вновь повторил свой вопрос:
— Так что же ты все-таки начала?
— То, что позволило мне в данный момент заняться открыванием дверцы духовки, — ответила она.
— Почему? — задал очередной вопрос возлюбленный ее родительницы, чтобы поддержать ни к чему не обязывающий диалог.
— Потому что от жары конфетки тают, мой старичок, — ответила ему Эухения, делая губки бантиком и принимая пикантную позу: отставила назад попу и начала неприлично ею вилять.
Возможно, причиной тому был возраст, но комиссар, по крайней мере в ту минуту, в большей степени заинтересовался горбылем, нечастым гостем на галисийских рынках, чем аппетитной позой, которую приняла его практически падчерица.
Она научилась у своей матери запекать рыбу в духовке каким-то неизвестным ему способом, дававшим впечатляющие результаты в плане как вкуса, так и восхитительных запахов и придававшим мясу необыкновенно нежную и сочную текстуру.
Предвкушение приятных гастрономических ощущений заставило его на время забыть о том, что предполагает пребывание Эухении в его доме, да еще при отсутствующей Эулохии. Если мать была особой в высшей степени экстравагантной, то и дочь ей мало в чем уступала. Неизвестно сколько дней Андресу придется мириться с присутствием не только ее самой, но и ее йоркшира и питона. Сия мерзкая тварь имела более метра в длину и далеко не всегда была столь вялой и апатичной, как это утверждала Эухения: напротив, она нередко проявляла агрессивность и делала такую, по мнению комиссара, злую морду, что у него леденело сердце всякий раз, когда он бросал на нее взгляд.
