Он поднялся с дивана и перевернул несколько открыток: «Наилучшие пожелания от Джеффа и Сандры», «С Новым годом! С любовью, Мириам, Кит и Джонсы». Кто эти люди? Как связаны с его родителями? Джеймс продолжал переворачивать открытки, пока не наткнулся на ту, которая заставила его иронически скривиться: «Поздравляю с Рождеством и желаю всего наилучшего в новом году! Ингрид».
Джеймс рассматривал знакомый почерк: круглые буковки, жирные точки над «i». Сердце забилось сильнее. Детский рисунок — зеленая елочка на белом фоне. Внутри пожелание: «Vrolijk kerstfeest en een gelukkig nieuwjaar». Джеймс закрыл глаза и постарался представить лицо Ингрид. Он помнил, как она выглядит, безошибочно узнал бы ее в любой толпе, но сейчас знакомые черты расплывались и рябили. Несколько секунд Джеймс даже не был уверен в том, какого цвета у Ингрид глаза, затем вспомнил. Синие. При желании он мог воссоздать в памяти каждый сантиметр тела Ингрид от пяток до макушки, но зачем? Она ушла из его жизни, превратившись в неловкое молчание за обеденным столом и имя на рождественской открытке, присланной не ему. Наверняка для нее я тоже перестал существовать, вздохнул про себя Джеймс.
Чтобы отвлечься от мыслей об Ингрид, Джеймс принялся разглядывать книжные полки. Верхнюю занимали детективы матери. Лет в двадцать пять Джеймс читал только их. Всякий раз в начале книги его захватывала тайна, а в конце ждало неизбежное разочарование. Детективные истории нужно читать с конца, решил Джеймс, чтобы в финале вас ждал загадочный и запутанный мир, так похожий на ваш, но иной; лабиринт, в котором каждое слово зашифровано и может стать начальным звеном в цепочке бесконечного множества смыслов, скрытых ключей и вероятностей.
На следующей полке стояли книги, купленные или одолженные в разное время самим Джеймсом: Кафка, Мелвилл, Камю, Бекетт и Шекспир. Сказать по правде, Джеймс осилил не все. Многие книги он так и не смог дочитать, раздраженный или утомленный нерешительностью главного героя, отсутствием смысла, очевидным безумием автора или растянутостью повествования. С точки зрения Джеймса, все герои этих книг заслуживали того, что с ними случилось. Разве не очевидно, что землемеру К. следовало оставить попытки добраться до замка, Ахаву прекратить преследовать белого кита, а судьям оправдать Мерсо? Разве не странно, что Владимир и Эстрагон не додумались оставить Годо записку и отправиться в паб, а Гамлет не понял, что сначала ему следует разобраться с собственными комплексами?
На нижних полках стояли философские труды, принадлежавшие отцу. Мистер Пэдью читал философию в университете, но это не мешало ему придерживаться мнения (проверенного годами учебы и преподавания), что его предмет — пустая трата времени. Сын мистера Пэдью философов не читал.
Из любопытства Джеймс стянул с полки том «Философского словаря» и принялся проглядывать статьи в алфавитном порядке. Он быстро обнаружил, что каждая статья содержит несколько перекрестных ссылок, и совсем скоро окончательно потерялся в лабиринте ассоциаций. Джеймс был поражен. Со слов отца он привык считать философию скучной и бесполезной наукой, а выходило, что отец ошибался! И пусть некоторые статьи были написаны словно на иностранном языке, чтение словаря оказалось занятием не менее увлекательным, чем чтение детективов. Джеймс снова шел по следу, хоть и не слишком понимал, куда он ведет. Философия напоминала запутанную детективную историю, развязка которой необязательно окажется скучной или вульгарной. Бесконечные ссылки превращали словарь в один громадный роман, развязкой которого (если таковая вообще существовала) была не банальная поимка убийцы, а поиски смысла жизни.
Спустя полчаса, на биографии Сократа, занимавшей две страницы, глаза Джеймса начали слипаться, но тут взгляд зацепился за название следующей статьи: «Солипсизм». Джеймс никогда не думал, что солипсизм — философский термин. Он привык считать это слово ругательством. По словам отца, солипсизм был болезнью современного общества, но Джеймсу почудилось, что он нашел то, что искал. Объяснение тому, почему он чувствовал то, что чувствовал; почему мир казался ему таким, каким казался.
Джеймс выяснил, что само слово происходило от латинских solus — «один» и ipse — «сам». Истоки этой философии уходили к Декартовой гипотезе, высказанной философом в «Рассуждении о методе» о том, что всякому, желающему заниматься только поисками истины, следует «отбросить как абсолютно ложное все, в чем можно сколько-нибудь усомниться, и найти в своем сознании то, что по праву могло бы быть названо совершенно несомненным». Декарт использует этот метод для доказательства такого на первый взгляд очевидного утверждения, как «Я сижу у камина», ибо не может быть полной уверенности в том, что мне это не снится. Философ приходит к выводу, что все во Вселенной (как и сама Вселенная) может оказаться иллюзией, за исключением его самого. «Cogito ergo sum» — «Я мыслю, следовательно, я существую». В дальнейшем философ пытается с помощью своего метода доказать существование Бога.
Солипсизм основан на идее Декарта о том, что не существует неопровержимых доказательств существования чего бы то ни было за пределами разума. Следовательно, существую только я. Джеймс попытался представить себе, что бы это могло означать в практическом смысле. Значит, все, что меня окружает — дом, родители, соседи, пабы, школы, небо, земля, солнце, звезды и вся Вселенная, — лишь проекции моего разума? Неужели это возможно?
Джеймс уже готов был закрыть несуществующую книгу и отправиться в свою несуществующую постель, но заметил внизу страницы сноску: «См. также: Декарт Рене; философия сознания; субъективный идеализм; эгоцентризм; Томас Риал».
Последнее имя показалось ему странно знакомым. Где же он видел его раньше? Полусонный Джеймс чистил зубы в ванной, и внезапно до него дошло. «Ассоциация Томаса Риала»! В этой ассоциации работал доктор Ланарк!
В гостиной он включил компьютер, вошел в Интернет и ввел в строку поиска имя: томас риал. Ничего. Джеймс вздохнул и сверился с «Философским словарем». Все верно, пишется именно так. Джеймс воспользовался другой поисковой системой. Снова ничего.
Он спустился вниз и налил стакан воды, вернулся наверх, натянул пижаму и уже собрался выключить компьютер, когда заметил в самом низу списка сайтов, где встречались слова «томас» или «риал», еще одну ссылку. «Жизнь и труды Томаса Риала (1900–197?)». Ниже шло название сайта: encyclopaedia-labyrinthus.com. Джеймс мог поклясться, что раньше этой строки не было, впрочем, какая разница? Отбросив сомнения, он нажал на ссылку.
На экране возник список имен. В центре, между «Рейсдаль, Якоб ван (голландский живописец)» и «Лейси, Райан (английский актер)», Джеймс прочел: «Риал, Томас (чешский философ)». Он снова кликнул мышкой, и на экране появился текст:
Жизнь и труды Томаса Риала (1900–197?)
Томас Грегор Риал, известный драматург, порнограф, поэт, романист, пьяница и бабник, герой и отшельник, но прежде всего философ, отрицавший существование памяти, родился в Г., неподалеку от Праги, на Рождество 1900 года.
Он был единственным ребенком в семье. Отец Томаса Грегор преподавал философию, а мать Патришка много лет была его верной помощницей и секретарем. Об отношениях Томаса с родителями известно мало, но знаменитый иронический пассаж из опубликованного посмертно незавершенного романа «Лабиринт»,{1} который Риал (если верить его дневникам) задумывал как автобиографический, свидетельствует, что детство философа было безоблачным и счастливым.
Окончив немецкую гимназию в Праге (ту самую, в которой за поколение до него учился Кафка), восемнадцатилетний Риал отправился в Берлин изучать философию. Эти четыре года, проведенные в университете, очень важны в биографии философа — в Берлине он впервые узнал цену любви, алкоголю, философии, славе и чувству вины. Впоследствии эти понятия стали определяющими в его жизни.
Именно в Берлине Риал встретил Кирстию Элберг, которая тоже изучала философию и была на два года старше Томаса. Об их отношениях известно мало, сохранились только три письма, но, вероятно, их связь была короткой и прервалась по инициативе Элберг, мучимой чувством вины.{2} Они остались близкими друзьями, однако, если судить по тому, как Риал описывает в «Лабиринте» чувства М. к своей подруге Карине, Томас никогда не переставал любить Кирстию, и на протяжении двух-трех лет их отношения то прерывались, то снова возобновлялись, пока в 1923 году не наступил окончательный разрыв. Мы не знаем, было ли известно Риалу о судьбе его первой возлюбленной,{3} но ее имя упоминается в его дневниках, письмах и стихах до последней строчки, написанной им в августе 1970 года.
Следует заметить, что непостоянство Риала в любовных отношениях во многом объясняется его пьянством. Дневники этого времени — разрозненные, изобилующие пропусками — содержат множество эпизодов, связанных с потерей памяти, вызванной отравлением спиртными напитками. Более дюжины раз встречается запись о том, как Риал просыпается в неизвестном месте и не может вспомнить, почему там оказался. Из отдельных намеков в дневнике можно догадаться, что Томас злоупотреблял абсентом, чем отчасти объясняется частота и продолжительность провалов в памяти,{4} а также постепенное ухудшение зрения, приведшее в конце жизни почти к полной слепоте. Некоторые недоброжелатели Риала утверждают, что эти эпизоды и побудили философа высказать весьма спорную мысль о том, что «все утратили память, а то, что мы рассказываем друг другу о себе каждый день, — не более чем вранье».{5} Они не готовы признать, что описываемое состояние присуще каждому человеку, считая его всего лишь воплем о помощи серьезно больного индивидуума. С тем же успехом критики Риала могли бы адресовать свои упреки к таким великим писателям, как По или Кафка.
