Фонарь то от них не близко, забор и калитка в тени получается, но там они все стоят, если приглядеться… Кто постарше, кто помладше… Сколько?.. Не знаю сколько… Всех не видать… Может десять, а может и пятьдесят… Ночь же… Я занавеску то не трогаю на веранде, чтоб они меня не увидали и стою тихонько… И они стоят, не шевелятся… Только глаз не нужно отводить… Отведёшь — исчезнут… А потом опять появятся… Только уже не там, где были…
Я от таких рассказов вообще потом спать не могу. Кошмар на кошмаре. Но интересно! Сейчас у неё новая история… Про тень, что у неё на втором этаже живёт, а по ночам по лестнице вниз спускается и ходит по коридору взад вперёд мимо её двери… На человека похожа, только чёрная вся и руки длинные, ниже колен… Иногда встанет за её дверью и стоит, слушает, а иногда внутрь заходит… Сядет на кровать и давай ей книгу читать какую-то… Слов не разобрать толком, но книга ужас какая страшная… Шевелится вся, извивается, как волосы под водой и тоже чернее некуда…
Как ей только в голову приходит то такое?! Ладно я, страшилки разные про кладбища да про вампиров в компании нашей рассказываю — обычное дело — а тут… Дело даже не в фантазии наверное, просто она каждый раз так убедительно говорит, будто и правда всё это видела. И детей мертвых, и Тень, и цветы ещё какие-то жуткие, что по ночам у неё на потолке иногда расцветают. Про всё короче. Иногда рассказывает, а сама чуть не плачет от страха, я же вижу. Мурашки по рукам так и бегают у неё, и глаза на мокром месте. Только она всё равно продолжает, и пока всё что хотела сказать не скажет, не остановится. Характер.
Подходим к участку Анюты. Теперь главное не попасться на глаза её родителям — в лес ей категорически нельзя, тем более в мой компании… Пригибаем голову и крадёмся вдоль низкого забора, скрытого разросшимся шиповником. От бесконечного зноя и пыли сейчас он больше похож на зеро-зелёную свалявшуюся шерсть какого-то животного. За изгородью аккуратный зелёный домик с белыми рамами, крохотным крыльцом с ажурными перилами и миниатюрной верандой. Смотрится как игрушечный. Олег его одним из самых первых на участках сделал, быстрее только председатель управился, но у того всё схвачено было…
Со всех дач народ полюбоваться сюда приходил, пока ни у кого ещё домов не было. Да и сейчас иногда приходят, уж больно тут всё по дачному. Грядок отродясь не было, зато цветов всегда полно и газон настоящий. Позади дома маленький душ, туалет и сарайчик с инструментами. Под навесом дремлет рыжий жигулёнок. Если присмотреться, то сразу видно, где авария была. Олег тогда в поворот не вписался и в лес улетел, но повезло, уцелел — только нос расквасил, да и машина помялась. Отец тогда первым на него наткнулся, за трактором в деревню гонял. Мужики всё смеялись потом над Олегом — «шОфер!» Потом, когда на том же повороте семья разбилась насмерть — перестали.
Подходим к калитке. За ней стоит и тоскливо смотрит на хозяйку Свифт: старый ворчливый спаниель, любитель бесшумно подкрадываться к зазевавшимся прохожим и прикусывать их за ногу. В его мутных глазах застыла мировая скорбь. Видно, что жара и его доконала. Анюта делает ему какой-то знак и тот не лает, но когда мы уходим дальше, не выдерживает и начинает громко скулить.
Но нас уже не достать. Лес прямо перед нами. В густых зарослях темнеет узкий пролом тропинки. Заходим в него и сразу же попадаем в душные джунгли. Несмотря на засуху, воздух тут всегда влажный — болота совсем близко. Пряно пахнет горячей зеленью, сухим торфом и гнилью. Из кустов вылетают тучи комаров. Привычно ускоряем шаг, чтобы они не успевали на нас садиться. Теперь главное не останавливаться.
— Далеко идти?
Анюта не отвечает. Шагает как заведённая. Её бело-голубое платье тихо шелестит, обнажая сухие щиколотки. Голова чуть склонена к плечу. Раньше я такого не замечал, а может внимание не обращал. Ладно, молча так молча. Идём.
Тропинка здесь прямая как стрела — эхо старых торфоразработок. Они тут повсюду. Просто из-за зелени не всегда видны. Там, где просветы есть, сразу заметно, что по обе стороны огромные прямоугольные ниши маячат. Одна за другой. Поначалу, когда торф из них выбрали, они все озёрами стали, но потом многие мхом затянулись. Мерзкий такой мох, серо-зелёный, «трупный». И очень толстый. Спокойно по нему пройти можно. А под ним — мёртвая вода — черная, пахучая, густая как нефть. Даже трогать боязно. Таких «озёр» здесь не счесть, до самых старых болот идут. Некоторые совсем пересохли, осокой да осинами заросли, а некоторые ещё похожи на озёра. Вода в них тоже чёрная, но пока живая. Карасям и уткам сущий рай.
Осенью тут клюквы полно. Весь мох точно кровью забрызган. Идёшь по нему, как по водяному матрацу и собираешь. Жутко, конечно, что провалишься, но зато набрать можно сколько хочешь. И комаров нет. Настюков в прошлом году каждый день по два ведра набирать ухитрялся. Да ещё и рюкзак грибов в придачу. Любит он всё одним махом делать, без продыху. Двужильный потому что.
На развилке Анюта берёт левее. К реке значит. У меня бегут мурашки. Иду за ней, стараясь не оглядываться. Мысли дурные гоню, но всё равно неспокойно. Здесь всегда так, не только у меня. Из за сухой осоки наверное. Её тут целое море. Особенно дальше. Целые пустоши. Километр за километром. Бесконечная, серо-жёлтая, под два метра ростом, местами такая густая, что сквозь неё даже кабану не протиснутся. А в осоке тропинки. Много тропинок. И все одинаковые. Идёшь по ним как по лабиринту, куда дорога — туда и ты. И не свернуть, если что, только вперёд или назад. Настюков говорит, если кабан навстречу высочит — хана. Правда, они сюда давно уже не заходят. Только осенью, да и то пугливые все как белки.
Есть места, где осока такая высокая, что наверху полностью смыкается и небо закрывает. Тогда это уже не тропинка, а нора получается. Идёшь по ней пригнувшись, точно зверь лесной, а она всё петляет, петляет, петляет — конца и края не видно. Очень неприятные ощущения. Но главное, всё время кажется, что кто то рядом с тобой идёт. Остановишься — и он встанет, двинешься — и он в путь. То впереди тебя шагает, то сзади
