Город болен… Сид всегда подозревал какую-то гадость вроде этого. Слишком многое на это указывало, прямо-таки кричало неоновыми буквами, но, к его великому изумлению, большинство абонентов смотрели и словно не видели — и шли своей дорогой. И хотя все эти годы, блуждая по сумеречным бульварам, он думал только про рассвет и про океан из далекого начала своей жизни, считая их безвозвратно потерянными, утраченными, как детские мечты, — теперь, когда у него перед глазами стояло чудо чистоты моря, слепящее благословение света, — мысли возвращались к Городу: к грязным квартирам буферных кварталов, к почерневшим каркасам реки Железки, которые громоздились все выше и выше, рискуя скрыть берега, а потом и набережные; он думал о бесконечных вариациях звездных лиц, налепленных на безликие физиономии подростков, о всепобеждающей глупости, бьющей по мозгам со всех рекламных экранов на всех углах, и о том, что никто, никто не встанет и не потребует, чтобы это прекратилось. Он думал о композициях из несчастных детей, украшающих гостиные. Думал о зонах, о великой пустыне окраин, где умирают изгоями абоненты, стоящие не больше и не меньше других. Он думал, что, так или иначе, их изгойство задумано и принято. А потом он сказал себе, что виновники этого мало что выиграли. У них, как и у всех остальных, отобрали рассвет и, возможно, даже способность опознать его, кинув взамен самую нелепую, самую смехотворную подачку.
Комфорт.
Он подошел к самому краю. Хотел посмотреть, как, вызывая головокружение, катятся кипящие, неутомимые волны. Солнце на просторе пекло. Солнце гладило его изнуренное тело. В животе было пусто. За три дня он спал два часа. У его ног сверкал крошечный Херитедж, как будто съежившийся под напором лучей. Отсюда, с гребня утеса, поселок выглядел таким, каким он был в действительности — осиротелым, возникшим при свете софитов, как раньше промышленные города вырастали при угольных шахтах. Отсюда он казался тихим. Сид оставил Анну в панотеле «Ориджин», а сам ушел погулять. И забрался сюда, наверх, поразмыслить о придуманном им кретинском расследовании и о недостижимости поставленной цели.
Ради этого он оставил Блу Смит. Ради этого он отказался от слабой надежды на счастье. Блу умнее его, она всегда знала, что у них нет ни малейшего шанса. Она всегда знала, что в их союзе есть перекос. Он был ее заветной мечтой, а она… просто девушкой, которую он любил.
Она знала, что рано или поздно должна отпустить его — бежать дальше.
Бежать ради чего?
Гнаться за истиной?.. Искать собственное детство, которое, как он думал, вернет ему океан? Жуть, с какой безграничной самонадеянностью он искал истину о мире, думая, что мир понятный — это мир правильный. В оправдание можно сказать, что он не знал, во что ввязался. В ночь с 18-го на 19-е в безразмерной пустыне окраин он стал свидетелем кошмара. Встреча с кошмаром требовала ответов.
В оправдание можно сказать, что у него в активе и так имелось несколько закрытых дел.
Больной Город, дело закрыто — так закрывают дело об убийстве, совершенное неустановленным лицом или группой лиц.
Сид думал о зле. О том, что такое зло. Отклик, реакция. Насилие — сначала испытанное на собственной шкуре, потом по неведению свершенное. Передача зла — преступление.
Он думал об первом насилии и спрашивал себя, кто мог его совершить. Спросил себя, не виновен ли он в попустительстве. Понял, что не все можно понять.
Книга не объяснила ему ни смерть Глюка, ни теракты. Не открыла имен преступников. Спросить можно было только у океана. Он так и сделал. У них была длинная история — у Сида с океаном. Детская история. Когда Сид был маленьким, он думал, что океан принадлежит отцу. Он думал, что вещи принадлежат человеку в силу любви, которую он к ним испытывает. Отец брал его в море. Сид подумал про фразу, которую сказала ему Кэри, там что-то было про вечность. Про вечность, которая на самом деле море вместе с солнцем. Не совсем так. Вечность — это когда с ними человек. Он понял это благодаря отцу.
Теперь отца рядом не было.
И это зло ничем нельзя было исправить.
Он понял границы личного правосудия.
Он перестал воспринимать тишину и четкость стихий. Он просто присутствовал. Он как будто растворялся в них. Одиночество навалилось отупением. Одиночество. Четкое пространство, солнце, заполнившее глаза, беспрестанный гомон волн, с которым он свыкся как с новой формой тишины.
Он вытащил пистолет и выпустил три пули в божий свет. Выстрелил, не очень понимая зачем. Выстрелил в тишину. В неполную вечность.
Показалось, что уши, оглушенные выстрелами, стали подводить. Потом понял, что нет. Плоский выступ утеса вернул ему эхо собственной пальбы. Но вместо пистолетных выстрелов с четкими промежутками слышалась очередь. Потом другая, донесшаяся с еще большего расстояния. Потом еще одна, потом еще, настолько далекие, что их заглушал ветер.
Часовые.
Часовые от нечего делать баловались с автоматами. Это напомнило ему Нарковойну. Это напомнило ему, что надо кое-кому позвонить.
Глюк побывал здесь перед смертью.
Неустановленное лицо или группа лиц.
Хотелось их услышать. Хотелось услышать их оправдания.
Он позвонил из апартаментов Анны Вольман. В приоткрытое витражное окно порывы горячего ветра доносили рев волн вперемешку с выкриками бунта.
Совсем рядом стучал об стену плохо прикрытый ставень. Сида лихорадило, ломило все кости. Две водки со льдом — от простуды. Венс снял трубку после первого же звонка. Сид сказал ему, что хочет встретиться.
— Я думал, вас нет, — сказал Венс.
— А меня и нет, не сомневайтесь.
— Чем могу быть полезен? — отозвался Венс.
— Скажу при встрече.
— Тогда жду.
Сид сказал, что будет через несколько часов. Он уже собирался отключиться, потом передумал и попросил Венса ничего не говорить Мире. Он не хочет ее видеть. Не хочет причинять лишнюю боль.
— Вам нечего опасаться, — сказал Венс. И отключился первым.
Сид налил себе еще и набрал номер Службы установления личности и местоположения. Он подошел к окну и отодвинул бьющийся на ветру тюль.
Он увидел, как проклевываются черные насекомые — целая стая вертолетов ползла с моря. Тяжелые залпы усилились, и Сид понял, что теперь уже силы Охраны побережья воюют не только со скукой и тишиной.
Надо было сваливать отсюда, и быстро. Ответила женщина. Сид выдал ей свой старый номер удостоверения по Криминальной службе. Запросил локализацию трейсера Блу Смит, проживающей на Форд-авеню, Вторая секция — Юг. Женщина попросила подождать, пока Гиперцентрал перетасует всех Смитов Субтекса. Пока он записывал номер, женщина сказала ему, что сигнал слежения не отвечает и что определить местонахождение данной Смит невозможно. Сид сказал «ладно» и повесил трубку. Набрал номер. Соединилось не сразу. Включился автоответчик. Хриплый голос Блу Смит, холодный и неторопливый, звучал как обвинение. Ветер доносил до ушей свист перестрелки. Он ждал стоя. Его очередь говорить — слова умерли. Он пытался оживить их глотком водки. Закашлялся в трубку. Сказал, что просто хочет знать, жива ли она. Больше ничего не сказал.
Последний звонок: на ресепшн, с просьбой определить местонахождение Анны Вольман. Занято. Он сполоснул лицо холодной водой, потом спустился. Вышел из лифта и тут же вильнул вбок.
Из холла было видно, что гармония садов нарушена дюжиной черных «махиндр». Словно все ВИПы Херитеджа назначили стрелку в этом панотеле, не говоря о черных и камуфляжных пятнах мундиров, сильно разбавлявших их яркую толпу. Забитый народом холл шумел детским плачем и обрывками разговоров на повышенных тонах. Народ пил до дна и говорил про твердый отпор. На месте портье — четверо военных. На стойке регистрации трое агентов в черном проводят беседу с дежурными администраторами. Сид нырнул в первый же коридор. Он обнаружил там еще один бар в закутке — шторы задернуты, бархат багровых тонов. Полутьма располагала к выпивке с утра. Зеркала и старые афиши скучали на панелях обшивки. Сигаретный дым цеплялся за тусклые лучи света. На стойке бара стоял телефон.
Сид снова и снова звонил на ресепшн. Он заметил Хромого из «Субтекса», методично спаивавшего потрясающей красоты девку. Администрация нашла по трейсеру Анну Вольман у подножия утеса, где скалистая платформа улавливает свет лучше, чем кинопленка. Выходя, Сид заметил в зеркале, что девица целуется с Хромым и одновременно запихивает под сиденье ногой свою сумочку.
Кабина лифта была целиком вытесана из скальной породы. Скользя в двух слоях камня, Сид почувствовал смутную тревогу. Он отнес ее на счет клаустрофобии. До взрыва бомбы еще долгие минуты. По крайней мере, пока террористка не покинет отель. Достаточно, чтобы объявить тревогу, — придется-таки сделать доброе дело и заработать себе кучу заморочек, чтобы совершенно незнакомые люди не умерли раньше времени.
