– По меньшей мере лет пятнадцать назад, – сказал Кризи.
– Ты, наверное, уже забыл, как это было?
– Нет. Такие вещи не забываются никогда. По случайному стечению обстоятельств она была сиделкой в частной гонконгской клинике. – Он коснулся шрама на плече и сказал: – Я был ранен в Лаосе. В этой клинике лежал недели три, прикованный к кровати. Она за мной ухаживала, мыла меня. К своей работе относилась очень серьезно и каждый день всего меня протирала. Однажды у меня при этом ритуале случилась эрекция, и я очень засмущался, а ей было хоть бы что. Палата у меня была одноместная. Она закрыла дверь, заперла ее на ключ и занялась со мной любовью.
– Она была красивая?
– Может, другие ее красавицей и не назвали бы, но со мной она была нежной и ласковой. Поэтому для меня она, конечно, была красива.
– А деньги ты ей давал?
– Нет. Я считаю, что неплохо разбираюсь в людях. Мне показалось, что если я сделаю это, то обижу ее. Такое случилось только раз. После того как я вышел из больницы, два месяца я ждал, а потом послал ей нефритовый браслет и записку, в которой благодарил ее за то, что она за мной ухаживала.
Она смотрела в неясные очертания его лица, размытые тенью, и чувствовала, как все ее существо захлестывает буря чувств.
– А меня ты мог бы назвать красивой? – спросила она.
Теперь он тоже смотрел ей в лицо. Потом взгляд его стал скользить по ее обнаженному телу: небольшая грудь, изогнутая линия талии, мелкие завитки черных жестких волос в том месте, где сходились длинные, стройные ноги, заканчивавшиеся маленькими, изящными ступнями с высоким подъемом.
– Это – риторический вопрос, – сказал он.
Она даже вздрогнула от неожиданности.
– Что значит «риторический»?
– Это значит, что ты задала вопрос, ответ на который тебе известен заранее.
– Но мне казалось, что ты почти меня не замечаешь.
– Я, знаешь, не привык выставлять свои чувства напоказ. Но, честно тебе признаюсь, в последние дни я от тебя просто глаз не мог отвести.
– Я даже и подумать о таком не могла, – прошептала она и легонько шлепнула рукой по постели рядом с собой. – Ложись сюда.
Он лег рядом и испытал теперь на себе, что значит на практике поменяться ролями. Она поцеловала его в губы – просто коснулась своими губами его, но пальцы ее парили в волосах его груди, как стайка бабочек, резвящихся среди цветов. Бабочки перелетели ниже, и от целомудренного поцелуя осталось лишь воспоминание: ее маленький язычок настойчиво искал лазейку в его губах. Он чувствовал, как ее соски напряглись от возбуждения, одновременно ощущая свое собственное.
Люси помогла ему перевернуться на живот и оседлала его. Потом она склонилась вперед, и он почувствовал на шее ее горячее дыхание. Ее язык нежно ласкал его шею и плечи, исследуя каждую впадинку позвоночника. Она покусывала ему кожу и постепенно соскальзывала все ниже. То, что он испытывал, было похоже на боль, а реальная боль от усилий, которые он прилагал, чтобы сохранить над собой контроль, становилась просто непереносимой. Он снова повернулся на спину, чтобы видеть ее лицо.
Ему казалось, что все длилось очень долго, он стонал от блаженства. У нее было удивительное чувство меры.
– Не двигайся… и не надо стараться быть мачо… дай я сама все сделаю, – прошептала она. Бабочки превратились в бархатные зажимы, обхватившие его плоть и подтолкнувшие его в глубь ее лона. Ему казалось, что он пронзал устрицу, выложенную шелком вместо перламутра… голодную устрицу, которая ненасытно его поглощала. Ее язык снова был у него во рту, мягкий и ищущий. Одной рукой он провел вниз, вдоль ее спины, до гладких ягодиц, другой обвил ей шею, непроизвольно с сожалением думая о том, что все кончится слишком быстро. Он чувствовал, как в нем вскипает страсть, и хотел продлить наслаждение, но неизменный ритм движения ее бедер не оставлял ему ни малейшего шанса. Она целовала его ухо, и снова ее язык как будто что-то искал. Он слышал ее участившееся дыхание, понимая, что она была так же близка к апогею страсти, как и он. Внезапно она обвила ногами его талию, он почувствовал ее ступни на своих ягодицах. Прижав к себе, она заставила его до самого конца войти в себя. Последняя волна страсти прокатилась по ее выгнутому от напряжения телу и передалась ему именно в тот момент, когда он не мог себя больше сдерживать.
Люси заплакала. Она оплакивала свою семью, но вместе с тем слезы эти были данью благодарности Кризи за спокойствие и заботу. Он привлек ее к себе, и скоро она заснула.
Сова слушал Бетховена по плееру и размахивал правой рукой, как будто состязался в дирижерском мастерстве с фон Караяном. Он развалился на плюшевом диванчике и сверху смотрел на перегруженный гонконгский порт. Одна из двух дверей в спальню открылась, и вошел Йен Йенсен. Он что-то говорил, но звуки музыки, доносившиеся из наушников, полностью заглушали его речь. Датчанин стал кричать. Сова поднял руку. Симфония близилась к завершению. Рука разрезала воздух, и тремя короткими движениями вниз он завершил симфонию.
Потом Сова выключил плеер, снял наушники и взглянул на друга. На Йене были шорты «бермуды» и цветастая гавайская рубашка, в руке он держал изящный портфель из черной кожи. Йен сказал:
– Пора идти. До встречи осталось полчаса.
Француз покачал головой.
– Йен, я никуда с тобой не пойду, пока ты не переоденешься. Ты выглядишь, как будто тебе только что дали расчет в Дисней-ленде. Нам назначена встреча в полицейском управлении с одним из высших полицейских чинов. Если ты заявишься туда в таком виде, инспектор Лау тебя всерьез не воспримет.
Датчанин бросил на него недовольный взгляд.
– Ты в этих вещах ничего не понимаешь. По легенде мы здесь в отпуске, во время которого я решил набрать информацию для газетной статьи о «Триадах».
Сова спустил ноги с диванчика и встал на пол.
– Ну конечно, – сказал он, – ты можешь стать для «Триад» очень серьезной угрозой. Да если они тебя увидят в таком одеянии, они просто со смеху подохнут. Пойди надень пару нормальных брюк и рубашку с коротким рукавом.
– Ты прямо как моя жена, – сказал Йен. – Каждое утро, когда я просыпаюсь, у нее уже готовы шмотки, которые я весь день должен носить.
Сова сказал:
– У твоей жены хороший вкус и чувство меры во всем, кроме того, что она решила выйти за тебя замуж.
Датчанин повернулся и пошел в спальню.
* * *
Они пересекли гавань, воспользовавшись подвесной дорогой – это заняло всего десять минут. Все это время они глазели на огромный город, раскинувшийся внизу.
– Здесь я чувствую себя как дома, – сказал Сова. – Гонконг чем-то напоминает мне Марсель, хотя, конечно, он больше и суетливее.
– И жулья здесь, наверное, тоже больше, – заметил Йен.
– Что правда, то правда. А когда вчера вечером я сюда приехал, на одного жулика стало больше.
– Ты что, и вправду считаешь себя жуликом?
– А как же иначе? – ответил француз. – Не забудь, еще пацаном на улицах Марселя я таскал все, что мне попадалось под руку. Потом я работал на кучу всяких негодяев и плутов, занимался охраной рэкетиров. И только когда меня нанял Леклерк, я встал на относительно честный путь… Я этот город нутром чую и смогу пригодиться Кризи потому, что, родись я китайцем, наверняка был бы с «Триадами». Это так же верно, как то, что папа римский – католик. Таких, как они, я насквозь вижу.
Датчанин пристально посмотрел на него. Вот уже три года они были лучшими друзьями, с тех пор как Кризи попросил в Марселе Леклерка, торговца оружием, отпустить Сову, чтобы он временно занялся охраной Йена. Однако срок их сотрудничества сильно затянулся. После того как Йен помог Кризи разделаться с торговцами белыми рабынями и наркотиками, входившими в «Синюю сеть», он уволился из полиции и открыл в Копенгагене частное сыскное агентство. Сова стал его полноправным партнером и снял себе небольшую квартирку в том же районе, где был дом Йена. Он дневал и ночевал у Йенсенов. Жене Йена нравилась его неназойливая компания, а их восьмилетняя дочка Лиза считала его своим самым любимым дядей.
Дело их процветало. Они специализировались на розыске пропавших и искали их по всей Европе. Платили им за это весьма щедро, но, когда они находили человека, который сам хотел исчезнуть, не совершив при этом преступления, они, как правило, входили в его положение и оставляли в покое. Хоть Йен и умел пользоваться пистолетом и винтовкой, снайпером его назвать было никак нельзя. Он больше полагался на собственные мозги и компьютер. А Сова, хоть и был очень похож на ночную птицу, в совершенстве владел ножом, револьвером и всеми другими видами стрелкового оружия.
* * *
В кабинет инспектора Лао их провел молодой констебль. Инспектору было за сорок. На его подтянутой фигуре ладно сидел цивильный костюм и рубашка с галстуком.
Йен протянул ему письмо от газеты. Инспектор Лау прочел его, поднял на них глаза и сказал:
