И тут произошло чудо: сын увидел в глазах отца искру неожиданного потрясения. Действительно, одного легкого движения извилинами в голове Романова старшего хватило, чтобы оцепенеть: факты говорили о том, что он, ну, никак не мог встретить Ольгу Петровскую ранее, чем двадцать шесть - двадцать семь лет назад, по очень простой причине... Всю первую половину шестидесятых годов он провел на стажировке за границей, где у него была... другая девушка. Немка Дези Зютер! Поблизости просто не было рускоговорящих дам!!
Короче, Илью Палыча Романова, пятидесятитрехлетнего толстяка со спокойными земными глазами, неожиданно втянули в беседу столь необыкновенную, что он сам того не понимая, перешел с прохиндеем на «ты». Контролировать разговор он уже не мог, но и прекратить его, ссылаясь на отсутствие предмета, тоже. Откуда ни возьмись, стали всплывать такие диковинные факты, которые просто необходимо было расставить по своим законным местам и датам - во времени и пространстве. Этот самозванец со сломанным носом, похоже, на полном серьезе решил претендовать на семейную должность Полицая...
- Что значит, Полицая не должно было быть? - переспросил отец, меняясь в лице.
- А тебе нравилось считать его своим сыном?
Палыч не смог ответить. Появилась, вроде, одна фраза, но она застряла поперек горла.
- Тебя подставили, папа! А ты даже не заметил! И меня подставили. Этим Полицаем всех подставили. Ты хоть раз задумывался, какую мразь пригрел? Любил, блин! Ну, папа, я с тебя угораю! О мама моя, если б ты это видела!
- Вот что, хватит! - скомандовал Палыч. - Довольно! Я сыт по горло. Скажи прямо: тебе не нравился Пол, поэтому ты его убил?
- Его?! Разве, его можно убить?! Ты что?! Вспомни Полицая, посмотри на меня.
- Тогда кто это сделал?
- Понятия не имею.
- Но как...
- Никак. Меня здесь не было почти три недели. О том, что его прикончили, я узнал только сегодня.
- От кого?
- Из надежного источника. Ошибки быть не может. Если б я не был в этом уверен, я бы сюда не заявился.
- Это ясно... А скажи, второго декабря Полицай к тебе приезжал?
- Нет, - твердо соврал Вадик.
- А звонил?
- Да.
- Он должен был приехать.
- Я так и понял. Знаешь, мне что-то не светило сидеть дома, чесать пятки и ждать Полицая с автоматом Калашникова.
- Ясно, - повторил Палыч, беспокойно заерзав в кресле.
Он сомневался. Убирать с дороги этого барана, добровольно посетившего офис, уже совершенно не хотелось, кем бы он ни был. Но и отпускать на все четыре стороны - тоже не с руки.
- А документы? Паспорт у вас есть? - спросил отец.
- Должен быть.
- Можно взглянуть?
- Дома мой паспорт. В следующий раз принесу, - пообещал Вадим.
- Где вы живете? Все там же?
- А я не живу. Со второго декабря, как только в городе объявился Полицай я как сопля в полете.
- Вы имеете в виду, второго декабря этого года?
- Ну да. Сам-то прикинь, поставь себя на мое место: приезжаешь на работу, а здесь - другая фирма или коммуналка. Ты едешь к своим друзьям, а их... Короче, если б вместо тебя посадили какого-нибудь Полицай Полицаевича, ты бы хорошо жил?
- Где же вы спали?
- В Таллинне. В твоей квартире на улице Маакри, дом два. Спал семнадцать суток подряд, чтобы вы с Полицаем не отправили меня на тот свет.
- На Маакри? В моем доме?
- В твоем, твоем. Дом два, квартира одиннадцать, третий этаж.
- Но как ты в нее попал? - Отцовский бюст вытянулся от изумления, очки сползли вниз.
- Через балкон. Форточка на левом окне.
- Я же сказал прохиндею Ромке по¬чинить форточку.
- Значит, не починил.
- Не может быть! Я говорил ему летом.
- Сочувствую.
- Еще что? Где ты еще был?
- Везде. В Сочи, Крыму. Москве, в доме под Мюнхеном.
- И это всё за две недели?!
- Нет, конечно, это до того как… С прошлого месяца у тебя на Гороховой висит портрет деда в гостиной. Видишь, я везде был.
Губы Палыча открылись, но он не ответил.
- Короче, реальный такой портрет, - продолжал Вадик, полтора метра в длину: мой дед на охоте стреляет фазанов - крутой дедушка. Я хотел его у тебя реквизировать, но ты зажал, не отдал.
- ... Не отдал?
- Неа.
Очки отца потихоньку доползли до кончика носа и упали на стол. Это вывело Илью Палыча из сомнамбулического состояния, в которое его вогнали откровения незнакомца.
"Тысяча и одна ночь, - понял он. - Что со мной? Что с ним? Кто он? Откуда столько понахватался? И, мать его, как он похож на свою мать!"
- С дедом у меня было больше общего, чем с тобой, - в резонанс с отцовскими размышлениями подвел черту Вадик.
"Действительно, - мысленно согласился папа, вспомнив старика Романова. - И на деда чертовски похож. Но на Ольгу - вообще - вылитая копия".
- Я человек земной, - виновато пробормотал Романов старший. - Ничего в таких штуках не понимаю...
- В каких штуках?
- Откуда ты все это знаешь? Может, ты гипнотизер? Экстра¬сенс? Кашпировский?
- Нормальный я! Нор-маль-ный!
- Не знаю даже... Ты что, ее... сын? Ольги?
- Я это тебе с самого утра пытаюсь втолковать. Рассказать, как вы познакомились?
- Ну, - кивнул Палыч.
- В метро. Ты только что вернулся со стажировки в Германии, тебе не с кем было переспать, ты спустился в подземку искать девочку. Ты обожал выходить из машины, спускаться в метро с десяткой в кармане и охмурять девчонок чисто собственным обаянием, - считал это круто, брать их не деньгами, не тем, что ты папенькин сынок, а, чисто, самим собой. Я знаю, это классно, потому что сам так делал. Но ты, короче, нарвался на мою маму, влюбился по уши и, чтобы удержать, рассказал ей о папе-прокуроре, своей партийной карьере, ну и... Вы поженились, сделали меня. Через семь месяцев мама умерла в больнице. Ты мне ни разу не говорил, из-за чего.
- Я никому не говорил, из-за чего умерла Ольга, - прошептал потрясенный Илья Палыч. – Никому…
Тяжелую паузу нарушил голос секретарши, раздавшийся из динамика телефона:
- Илья Павлович, срочно…
- Срочно будет, когда я скажу срочно, - глухим голосом ответил батя. - Не мешайте мне.
- Извините...
"Зацепило", - с облегчением заметил Вадик. Папа на глазах превращался в другого человека.
Романов старший вздохнул, словно забрался по лестнице на десятый этаж, и попросил Вадима назвать адрес Крымской квартиры.
- Чехова, восемь - пять, - доложил тот.
- А в Мюнхене?
- Мануэль штрасс, двести сорок два, двухэтажный дом. Рядом с нами живут какие-то опустившиеся эмигранты, писатели, предатели, изображают из себя интеллектуалов.
- Чехова, восемь – пять, - отстранено повторил Палыч, пропустив мюнхенскую информацию без внимания.
- В Крым мы вывозим Олесю, - добавил Вадим. - Каждое лето ее туда…
- Олесю?
- Моя сестра. Родилась тридцатого августа семьдесят четвертого года. У нее, короче, не все дома, она родилась больной. Наташа, твоя жена, думает, что это из-за потусторонних сил, ну, что Олесей управляют разные, там, летающие тарелки, духи, приведения, поэтому человеческого управления она не признает. Они на пару гадают, шаманят... Дурью занимаются.
- Кто?
- Блин, Наташа с Олесей!
Батя смотрел на сына огромными глазами,
- Но Олесю никто не видел, кроме...
- Папы, мамы, брата и бабушки, да?
- Да.
- Так вот, я ее брат. И не смотри на меня как на приведение! Я был единственным человеком, с кем она дружила. Ее никто не понимал, кроме меня, ясно? Кому это надо? Полицаю? Этому ублюдку?!
- ... Дружила?
- Представь себе! Что, трудно поверить, Люша? Да? Если ты родилась с заскоком, тебя надо в клетке замуровать? С глаз долой? Чтобы все думали, что ты крутой, реальный, да?
- Вот что, рот заткни, да? - попросил папа и вылез, наконец, из-за стола. - Стаканчик «Бейлис»? - Он подошел к бару.
- Терпеть не могу «Бэйлис».
- А Ольга любила “Бэйлис”.
- Девчонки любят сгущенку.
- Хочешь сигару?
- Хочу.
- Возьми на столе.
Вадик вытащил из коробки отца гаванскую сигару и спрятал ее в кармане.
- Значит, Вадим, я еще могу допустить, что человек способен взять и всех забыть… - Батя хлебнул своей ирландской сгущенки и постучал по виску толстым пальцем. - Но чтобы все вдруг забыли! Сначала я подумал, что тебя подослали. Но таких идиотов, признаться, нормальные люди подсылать не станут.
- Ты мне не поверил?
- А чему прикажешь верить?! Ну, допустим, допустим, все, что ты говоришь, - ... - Нужного слова не нашлось.
- Правда, - выручил Вадик.
- Ну, - кивнул отец. - Что произошло-то? Как оно могло…? - Он вновь не подобрал слов и только соединил руки на стакане с «Бейлисом».
- А все просто: лег - заснул - проснулся...
- Гипс?
- Если бы! Пустота. Пустота, папа, ни души. Вспомнить страшно. Настя, моя невеста, с которой мы должны были лететь на Апеннины, сбегает, прихватив с собой тридцать твоих кусков. Вместо тебя по телефону отвечает какой-то кастрат с молокозавода. Раздается телефонный звонок - самое жуткое чудовище на свете по кличке Полицай, которого я не видел с тех пор, как демобилизовался, говорит, что сейчас приедет за деньгами. Я убегаю. Я бегу и не могу остановиться. Понимаешь?... Но больше, папа, больше я бегать не могу, я на исходе. Я задыхаюсь, и мне уже пофиг. Ясно?
