— Я этого не знала.
— Об этом пишут во многих хороших книгах, — улыбнулся Данглар.
— Ну и что Бог дал Жану-Батисту?
— Он подарил ему интуицию, мягкость, красоту и гибкость.
— А что дал дьявол?
— Равнодушие, мягкость, красоту и гибкость.
— Черт!
— Вот именно. Но мы никогда не узнаем, в каких пропорциях в нем все это намешано. Бог легкомысленно все перемешал. И по сей день это остается одной из главных тайн теологии.
— Я не собираюсь в этом копаться, Адриан.
— Правильно, Камилла, потому что всем известно, что перед тем, как создать тебя, Бог продрых семнадцать часов и был в отличной форме. Весь день он прилежно и с упоением собственноручно лепил тебя.
Камилла улыбнулась:
— А ты, Адриан, каким был Бог, когда создавал тебя?
— Вечером Он крепко набрался с приятелями — Рафаилом, Михаилом и Гавриилом. Эту байку мало кто знает.
— Могло получиться нечто потрясающее!
— Нет, после этого у Него руки тряслись. Поэтому я такой и вышел — расплывшийся, несуразный и блеклый.
— Теперь понятно.
— Да, видишь, как все просто.
— Я пойду немного пройдусь, Адриан.
— Может, не надо?
— А ты что предложишь?
— Скрути его.
— Не люблю давить на людей, это не проходит для них бесследно.
— Ты права. Меня однажды самого скрутило.
Камилла кивнула.
— Ты должен мне помочь. Позвони мне завтра, когда он будет на работе. Я зайду домой, сложу вещи.
Камилла взяла третью бутылку и немного отпила.
— Куда ты отправишься?
— Не знаю. Ты знаешь какое-нибудь место?
Данглар указал на свой лоб.
— Да, — усмехнулась Камилла, — но ты-то старый философ, а я далеко не так мудра. Адриан?
— Что?
— Что мне с ним делать?
Камилла протянула руку и показала пушистый комочек. Это и правда оказался котенок.
— Он сегодня увязался за мной. По-моему, он хотел мне помочь. Такой маленький, зато умный и гордый. Я не могу его взять с собой, он такой хрупкий.
— Ты хочешь, чтобы я о нем позаботился?
Данглар поднял котенка за шкирку, осмотрел и растерянно опустил на пол.
— Лучше бы ты осталась, — сказал он, — ему будет тебя не хватать.
— Котенку?
— Адамбергу.
Камилла допила третью бутылку и осторожно поставила ее на стол.
— Нет, — ответила она. — Он и без меня проживет.
Данглар не стал ее уговаривать. После потрясения всегда полезно попутешествовать. Он присмотрит за котенком и будет хранить о ней такое же нежное и прекрасное воспоминание, как сама Камилла, только, разумеется, не такое роскошное.
— Где же ты переночуешь? — спросил он.
Камилла пожала плечами.
— Оставайся здесь, — решил Данглар, — я постелю тебе на кушетке.
— Не беспокойся, Адриан, я так прилягу, не хочу снимать ботинки.
— Почему? Тебе же будет неудобно.
— Ничего. Отныне я буду спать не разуваясь.
— Но они же грязные, — возразил Данглар.
— Лучше быть наготове, независимость важнее.
— Камилла, ты знаешь, что громкие слова еще никого не спасали?
— Да, это я знаю. Глупо, но иногда так и тянет на красивые слова и словечки.
— Ни словами, ни словечками дела не поправить, а уж одиночеством тем паче.
— Тогда чем? — спросила Камилла, снимая ботинки.
— Здравым смыслом.
— Ладно, — ответила она, — придется его себе прикупить.
Камилла вытянулась на кушетке, не закрывая глаз. Данглар пошел в ванную и вернулся с полотенцем и холодной водой.
— Приложи к векам, у тебя глаза опухли.
— Адриан, у Бога еще осталась глина, когда он закончил лепить Жана-Батиста?
— Немножко.
— И что Он с ней сделал?
— Разные хитрые штуки, кожаные подошвы, к примеру. Отличные в носке, только на горке скользят, а от дождя и подавно. Человеку понадобились тысячелетия прежде, чем он додумался приклеить к ним резину.
— На Жана-Батиста резину не приклеишь.
— Чтобы его не заносило? Нет, не получится.
— А что еще, Адриан?
— Да ты знаешь, у него не так уж много глины осталось.
— Так что Он еще слепил?
— Шарики.
— Вот видишь, шарики — это здорово.
Камилла уснула. Данглар подождал полчаса, снял с нее компресс и выключил свет. Потом глядел на девушку, лежащую в темноте. Он отдал бы десять месяцев пива за возможность прикоснуться к ней в те дни, когда Адамберг забывал ее поцеловать. Он взял котенка, поднес к лицу и заглянул ему в глаза.
— Как все по-дурацки, когда такое случается, — сказал Данглар. — Ужасно по-дурацки. А нам с тобой теперь предстоит пожить вместе. Будем ждать, пока она вернется, если вернется. А, Пушок?
Прежде чем лечь спать, он задержался у телефона, раздумывая, не предупредить ли Адамберга. Кого предать, его или Камиллу? И он надолго задумался над этой мрачной дилеммой.
Пока Адамберг поспешно одевался, чтобы догнать Камиллу, девушка с тревогой расспрашивала, как давно он с ней знаком, почему ничего не сказал, спит ли он с ней, любит ли ее, что он думает, зачем он за ней бежит, когда вернется, почему не останется, она ведь не хочет сидеть одна. У Адамберга голова шла кругом, он не знал, что отвечать. Он бросил ее в квартире, зная, что, когда вернется, она все еще будет здесь и забросает его новыми вопросами. А вот с Камиллой все обстояло хуже, потому что Камиллу не тяготило одиночество. Оно так мало страшило ее, что малейшего повода было достаточно, чтобы Камилла пустилась странствовать.
Адамберг быстро шагал по улицам, болтаясь в широком дождевике, который холодил ему руки. Он хорошо знал Камиллу. Она уедет, и очень быстро. Когда Камилле хотелось чего-то нового, удержать ее было так же трудно, как поймать надутую гелием птичку, как остановить ее мать, королеву Матильду, когда та погружалась в океан. Камилла уезжала, чтобы взяться за любую случайную работу где-то на одной ей известных просторах, потому что ей вдруг надоедали извилистые, неловко путающиеся пути. Сейчас она, должно быть, укладывает свои ботинки, синтезатор, закрывает набор инструментов. Камилла очень надеялась на эти инструменты, когда нужно будет заработать на жизнь. Гораздо больше, чем на него, ему она не доверяла, и имела на это право.
Адамберг свернул за угол и взглянул на окно ее квартиры. Темно. Отдуваясь, он уселся на капот чьей-то машины, скрестив руки на груди. Камилла не приходила домой, и, возможно, она скроется, так и не заходя к себе. Так было всегда, когда Камилла отправлялась в путь. Теперь кто знает, когда-то он увидит ее вновь, через пять лет, через десять, а может статься, и никогда.
В ужасном настроении он поплелся домой. Если бы сеятель не занимал все его мысли и все его время, такого бы не случилось. Устало и молча он упал на кровать, а девушка, по-прежнему взволнованная, все сыпала вопросами.
— Прошу тебя, помолчи, — сказал он.
— Я не виновата, — возмутилась она.
— Виноват я, — ответил Адамберг, закрывая глаза. — Но ты или помолчи, или уйди.
— Тебе это безразлично?
— Мне все безразлично.
В девять часов Данглар вошел в кабинет Адамберга, немного волнуясь, ибо прекрасно знал, что ничто на свете не сможет изменить непутевую натуру комиссара, так мало здравого смысла было в его поведении. И правда, Адамберг сидел за столом, просматривая газеты с угрожающими заголовками, но на лице его не было тревоги, он был спокоен, как всегда, разве что взгляд был рассеян чуть больше обычного.
— Восемнадцать тысяч помеченных домов, — сообщил Данглар, кладя записку ему на стол.
— Хорошо, Данглар.
Капитан молча стоял рядом.
— Вчера на площади я чуть было не поймал этого типа, — глухо проговорил Адамберг.
— Сеятеля? — удивленно переспросил Данглар.
— Его самого. Но он от меня ускользнул. Все от меня ускользает, Данглар, — добавил он, подняв глаза и встретившись взглядом со своим заместителем.
— Вы что-то увидели?
— Нет, совсем ничего.
— Ничего? Как же вы его чуть-чуть не поймали?
— Я его почувствовал.
— Что вы почувствовали?
— Не знаю, Данглар.
Капитан не стал больше спрашивать, предпочтя оставить Адамберга один на один с его туманными предчувствиями, в этой гонке, где ноги вязнут в мягком иле, а вода смешивается с землей. Чтобы позвонить Камилле, он стыдливо вышел в подъезд, чувствуя себя шпионом.
— Можешь идти, — тихо проговорил Данглар. — Он здесь, и у него работы непочатый край.
— Спасибо, Адриан. До свидания.
— До свидания, Камилла.
Данглар грустно повесил трубку, вернулся за стол и машинально включил компьютер. Радостное гудение машины чересчур громко отдавалось в его мрачных мыслях. Идиотская штука этот компьютер, на все ему наплевать! Через полтора часа мимо быстро прошел Адамберг. Данглар тут же позвонил Камилле, чтобы предупредить о возможном визите. Но ее уже и след простыл.
